Эта прекрасная тайна - Луиза Пенни

Франкёр проигнорировал его.

– Скажите мне. – Бовуар подцепил ногой стул, оперся руками о спинку и наклонился к суперинтенданту.

– А то что? – спросил Франкёр.

Ему было забавно и ничуть не страшно, и Бовуар почувствовал, как у него загорелись щеки. Костяшки пальцев, ухвативших спинку стула, побелели.

– Собираетесь меня побить? – спросил суперинтендант. – Угрожаете мне? Этим вы и занимаетесь, верно? Вы – пес Гамаша. – Франкёр отложил папку и подался к Бовуару. – Вы хотите знать, что я имел в виду, когда сказал, что у вас нет яиц? Именно то, что сказал. Все ваши коллеги это говорят, Жан Ги. И ведь так оно и есть?

– Что за хрень вы несете?

– Я говорю, что единственная ваша функция – быть щенком при Гамаше. Коллеги называют вас его сучкой, потому что, хотя вы рычите и иногда кусаетесь, они считают, что яиц-то у вас нет.

Франкёр посмотрел на Бовуара как на некую мягкую и вонючую субстанцию, иногда прилипающую к подошвам ботинок настоящих мужчин. Стул скрипнул – суперинтендант откинулся назад, приняв удобную позу. Его пиджак распахнулся, и Бовуар увидел пистолет.

Несмотря на ярость, бушевавшую в нем, Бовуару хватило присутствия духа задать себе вопрос: зачем старшему суперинтенданту, чиновнику, пистолет?

И зачем он взял его в монастырь?

Даже Гамаш, в отличие от Бовуара, не носил пистолета. И Бовуар порадовался тому, что при нем есть оружие.

– Вот что я имел в виду, – сказал Франкёр. – Я пошел с вами к тому монаху не потому, что вы меня пригласили, а из любопытства. Посмотреть, как инспектор Бовуар, посмешище всей Квебекской полиции, поведет допрос. Но вы меня удивили. Произвели впечатление.

И Бовуар удивил сам себя. Какая-то малая его часть с облегчением восприняла последние слова. Но это чувство не шло ни в какое сравнение с той яростью, бешенством, почти библейским гневом, вызванными оскорблением, которое он услышал.

Он открыл рот, но выдал лишь какие-то непонятные звуки. Никаких слов. Один воздушный выхлоп.

– Только не говорите мне, что вы не знали. – Франкёр смотрел на него с искренним удивлением. – Да бросьте, старина, только идиот мог не заметить. Вы идете по управлению в полушаге от хозяина, чуть ли не сопли пускаете, и вам кажется, что другие агенты и инспектора восхищаются вами? Они восхищаются старшим инспектором и чуть побаиваются его. Если он сумел отрезать яйца вам, то и с ними может сделать то же самое. Слушайте, никто вас не винит. Вы служили жалким агентишкой в одном из полицейских подразделений на выселках. Вас собирались уволить, потому что никто не хотел с вами работать, а Гамаш взял вас к себе. Верно?

Бовуар ошеломленно глядел на Франкёра.

– Верно! – Франкёр подался вперед. – И почему же он так поступил? Почему, вы думаете, он окружает себя агентами, которые больше никому не нужны? Он повысил Изабель Лакост до инспектора. До вашего звания. – Франкёр бросил на Бовуара пронзительный взгляд. – Я бы на вашем месте насторожился. Ничего хорошего вам его кадровые манипуляции не сулят: вы считаетесь его заместителем, но она остается в управлении за старшую. О чем я говорил? Ах да, о том, как Гамаш подбирает людей. Вы присматривались к составу отдела по расследованию убийств? Он же создал подразделение лузеров. Принимает всякие отбросы. Почему?

Ярость Бовуара прорвалась наконец наружу. Он поднял стул и с такой силой опустил его, что две задние ножки отломились. Но Бовуар даже внимания не обратил. Он не отрывал взгляда от человека, сидящего перед ним, готовый броситься на него.

– Лузеры? – прошипел Бовуар. – Старший инспектор окружает себя людьми, которые умеют думать, умеют действовать. А все вы, говнюки, боитесь нас. Вы перебрасываете нас с места на место, понижаете в званиях, относитесь к нам как к дерьму, пытаетесь нас выжить. И почему? Потому что вы боитесь нас. Мы не играем в ваши коррумпированные игры. Старший инспектор Гамаш подобрал ваш мусор и дал нам шанс. Он поверил в нас, когда нам никто больше не верил. И вы, вы, тупоголовый скот, думаете, что я поверю в ваш бред? Пусть ваши прихлебатели смеются надо мной. Да большего комплимента я в жизни не слышал! У нас лучшие показатели по расследованиям во всей Квебекской полиции. Вот что имеет значение. А если вы и ваши говнюки смеются над нами, то и пусть смеются.

– Лучшие показатели по расследованиям? – ледяным голосом произнес Франкёр, поднимаясь со стула. – Как в случае с Брюле? Ваш шеф арестовал его. Правительство потратило огромные деньги на то, чтобы предать его суду за убийство. Его, беднягу, осудили. А что потом? Выяснилось, что убийца не он. И что сделал ваш Гамаш? Стал разгребать за собой собственное дерьмо? Ничуть. Он отправил вас на поиски настоящего убийцы. И вы его нашли. Тогда я и начал думать, что, может быть, вы не полная бездарь, какой кажетесь.

Франкёр собрал бумаги, но потом замер у стола.

– Вам любопытно, почему я прилетел сюда, верно?

Бовуар ничего не ответил.

– Конечно вам любопытно. Гамашу тоже. Он даже спросил у меня. Ему я правды не сказал, а вам скажу. Я хотел, чтобы вы с ним оказались вне управления, где он имеет кое-какое влияние. Чтобы я мог поговорить с вами. Ведь не для того же, чтобы привезти эти отчеты, я прилетел сюда. Я как-никак старший суперинтендант, черт побери. А возить бумажки – дело простых агентов. Но я увидел в этом шанс и воспользовался им. Я прилетел, чтобы спасти вас. От него.

– Вы сумасшедший.

– Подумайте о том, что я сказал. Соберите все воедино. Вы умнее, чем кажетесь. Подумайте. А пока будете думать, поразмышляйте еще и над тем, почему он повысил Изабель Лакост до инспектора.

– Потому что она отличный следователь. Он повысил ее по заслугам.

Франкёр снова посмотрел на него прежним взглядом: ну разве можно быть таким невыносимо глупым? И направился к двери.

– Что? – спросил Бовуар. – Что вы хотите сказать?

– Я уже и без того сказал слишком много, инспектор Бовуар. Так что думайте. – Он окинул Бовуара оценивающим взглядом. – Вы, как выясняется, неплохой следователь. Используйте свои навыки. И я разрешаю передать Гамашу весь наш разговор до последнего слова. Пора ему знать, что о его планах все известно.

Дверь закрылась, и Бовуар остался один на один со своей яростью. И компьютером.

Брат Симон уставился на Гамаша:

– Вы считаете, что, когда я нашел приора, он был еще жив?

– Это вполне вероятно. Я думаю, вы видели, что он умирает, но, вместо того чтобы отправиться за помощью – и тогда он почти наверняка умер бы в одиночестве, – вы в эти последние мгновения оставались с ним. Чтобы утешить его. Соборовать. Вы проявили по отношению к нему доброту. Сострадание.

– Тогда зачем бы я стал молчать? Остальные монахи вздохнули бы с облегчением, узнав, что приор умер пусть и ужасной смертью, но как христианин. – Он внимательно посмотрел на старшего инспектора. – Вы полагаете, я стал бы скрывать? Зачем?

– Это хороший вопрос.

Гамаш положил ногу на ногу и устроился поудобнее, к явному неудобству брата Симона. Старший инспектор подготовился к долгому разговору.

– У меня не было времени подумать об этом, – признался он. – Я только что прочитал результаты вскрытия. Коронер считает, что брат Матье после рокового удара мог прожить около получаса.

– «Мог» еще не означает «прожил».

– Совершенно верно. Но если все же прожил? Ему хватило сил доползти до стены. Он, наверное, до последней секунды боролся со смертью. Цеплялся за оставшиеся мгновения жизни. Это похоже на приора?

– Я не думаю, что время смерти зависит от нашего выбора, – сказал брат Симон, и Гамаш улыбнулся. – Будь оно так, – продолжил монах, – подозреваю, что приор вообще бы не умер.

– Да и отец Клеман, будь у него выбор, тоже продолжал бы ходить знакомыми коридорами, – заметил Гамаш. – Я не хочу сказать, что сила воли способна отразить смертельный удар. Но я знаю из личного опыта, что сильная воля может отсрочить смерть на секунды. Иногда на минуты. А в моей работе эти секунды и минуты имеют нередко решающее значение.

– Почему?

– Потому что в то золотое мгновение между этим светом и тем, который, по вашей вере, ждет нас, человек знает, что уходит. И если он умирает насильственной смертью, то что он будет делать?

Брат Симон ничего не ответил.

– Он назовет нам убийцу, если хватит сил, – закончил Гамаш.

Щеки монаха покраснели, глаза чуть прищурились.

– Вы думаете, брат Матье сказал мне, кто его убил? А я скрыл его последние слова?

Настала очередь Гамаша промолчать. Он разглядывал монаха. Полное, круглое лицо. Щеки не то чтобы отвислые, но похожие на бурундучьи. Бритая голова. Короткий курносый нос. Почти не сходящее с лица брюзгливое выражение. И карие, цвета сосновой коры, глаза. В крапинку. Жесткие. И непреклонные.