Эта прекрасная тайна - Луиза Пенни

А потом последняя нота опустилась на землю. Легко, неторопливо. Мягкая посадка.

Голос смолк. Но музыка осталась с Гамашем. Скорее чувство, чем воспоминание. Он хотел, чтобы то чувство вернулось. Та легкость. Он хотел попросить брата Симона продолжить и никогда не прекращать пение.

«Кемптаунские гонки» куда-то исчезли. Их вытеснил короткий, но величественный песенный взрыв.

Даже брат Симон удивился тому, что произвел его голос.

Гамаш знал, что теперь он еще долго будет напевать себе под нос эту прекрасную мелодию. «Ду-да» сменилось на «Я тебя не слышу. У меня банан в ухе».

Бовуар швырнул в воду камень, швырнул далеко, насколько хватило сил.

Никаких шлепков плоского камешка по воде. Он нашел еще один тяжелый камень, взвесил его в руке, отвел руку назад и опять швырнул.

Камень пролетел по дуге и с хлопком ушел под воду.

Бовуар стоял на берегу среди скругленных водой камней, гальки и ракушек и смотрел в прозрачную, чистую синь озера. Рябь от брошенного камня достигла берега, накатила на гальку белой тонкой пеной. Словно в миниатюрном мире неожиданно нахлынула на берег приливная волна. Созданная Бовуаром.

После столкновения с Франкёром он почувствовал, что ему нужно подышать свежим воздухом.

Брат Бернар, старший по чернике, говорил о тропинке. Бовуар нашел эту тропинку и двинулся по ней, почти не обращая внимания на окружающее. Он снова и снова прокручивал в голове те несколько слов, которыми обменялся с Франкёром.

И те слова, что он должен был бы сказать. Мог бы сказать. Умные, колкие замечания.

Но после нескольких минут бешеного метания мыслей его стремительный шаг замедлился, и он понял, что тропинка упирается в озеро. В берег, усыпанный камнями и кустиками черники.

Он перешел на нормальный шаг, потом на прогулочный, наконец остановился на небольшом каменистом полуострове, вдающемся в далекое северное озеро. Над ним парили и срывались в пике громадные птицы, почти не делая взмахов крыльями.

Бовуар снял туфли и носки, закатал брючины и попробовал большим пальцем воду. Тут же отдернул ногу. От холода палец чуть не обожгло. Он попробовал еще раз, потом миллиметр за миллиметром погрузил ноги в воду по щиколотку. Ноги привыкли к ледяной воде. Он не переставал удивляться, к чему только не привыкает человек. В особенности если его чувства притупились.

Он тихо посидел с минуту, срывая и закидывая в рот чернику с ближайшего кустика и стараясь не думать.

А когда он все же думал, на ум ему приходила Анни. Он вытащил смартфон. От нее пришло сообщение. Он прочел его, улыбнулся.

Она рассказывала о прошедшем дне на работе. Забавная маленькая история о путанице, случившейся в Интернете. Тривиальная, но Бовуар перечитал каждое слово дважды. Он представлял ее недоумение, переписку с выяснением обстоятельств, счастливое разрешение. Она писала, как ей не хватает его. Как она его любит.

Он ответил. Рассказал о том, где находится. Рассказал, что расследование продвигается. Он помедлил, прежде чем нажать «отправить»: понимал, что хотя и не солгал, но всей правды все равно не сообщил. О том, что чувствует. О своем смятении и злости. Казалось, что эти чувства направлены на Франкёра. И в то же время не на Франкёра. Бовуар злился на брата Раймона, на монахов, на то, что он находится в монастыре, а не с Анни. Злился на молчание, прерываемое бесконечными мессами.

Злился на себя за то, что позволил Франкёру задеть его за живое.

И сильнее всего злился на суперинтенданта Франкёра.

Но он больше ни о чем не написал Анни. Просто поставил в конце послания смайлик и нажал «отправить».

Бовуар вытер ноги свитером, надел носки и туфли.

Пришло время возвращаться, но он подобрал еще один камень, бросил его и стал смотреть, как расходятся круги по спокойной воде.

– Забавно, – сказал брат Симон, закончив петь. – Все слова прекрасно подходят.

– Вы же говорили, что это сплошная нелепица, чепуха, – удивился Гамаш.

– Так оно и есть. Я имею в виду, что они укладываются в ритм музыки. Как и стихи, они должны соответствовать музыкальному ритму.

– И они соответствуют?

Гамаш перевел взгляд на пожелтевший листок, не зная, что надеется там увидеть. Думал, что произойдет какое-то волшебство и он вдруг поймет? Но он не понял ничего. Ни слов, ни невм.

– По-моему, автор разбирался в музыке, – сказал брат Симон. – Но писать стихи он не умел.

– Как Лернер и Лоу, – заметил Гамаш.

– Саймон и Гарфанкел, – подхватил брат Симон.

– Гильберт и Салливан[54], – улыбаясь, возразил Гамаш.

Симон рассмеялся:

– Я слышал, они презирали друг друга. В одной комнате не могли находиться.

– Значит, – сказал Гамаш, пытаясь подвести итог, – вывод первый: музыка прекрасна. И вывод второй: слова нелепы.

Брат Симон кивнул.

– И вы полагаете, что тут действовала команда – не один монах, а два?

– Один написал музыку, – сказал Симон, – а другой – слова.

Они посмотрели на листы у них в руках. Потом в глаза друг другу.

– Но у нас нет объяснения, почему слова такие глупые, – проговорил брат Симон.

– Если только автор невм не знал латыни. Может быть, он полагал, что его напарник написал стихи, по своей красоте достойные музыки.

– А когда узнал, какой смысл кроется за словами… – начал брат Симон.

– Oui, – кивнул Гамаш. – Дело закончилось убийством.

– Неужели люди в самом деле убивают из-за таких вещей? – спросил Симон.

– Церковь кастрировала мужчин, чтобы у них сохранялось сопрано, – напомнил ему Гамаш. – Когда дело доходит до божественной музыки, эмоции воспаряют ввысь. Тогда до калечения или убийства остается один шаг.

Брат Симон задумался, выпятив нижнюю губу. Это неожиданно придало ему юный вид. Мальчишка, складывающий пазл.

– Ваш приор… – заговорил Гамаш. – Что он написал бы скорее всего? Слова или музыку?

– Несомненно, музыку. Он имел репутацию всемирного авторитета по невмам и григорианским песнопениям.

– Но мог ли он писать оригинальную музыку, используя невмы? – спросил старший инспектор.

– Он определенно знал невмы, так что вполне мог.

– И все же что-то вас смущает, – заметил Гамаш.

– Мне это кажется маловероятным. Брат Матье любил григорианские песнопения. Не просто любил – они стали для него предметом обожания. Огромной религиозной страстью.

Гамаш понимал мысль монаха. Если приор так сильно восторгался хоралом, если посвятил ему всю жизнь, то зачем нужно вдруг отказываться от главной страсти и создавать то, что старший инспектор держит сейчас в руке?

– Разве что… – сказал брат Симон.

– Разве что автор – кто-то другой. – Гамаш чуть приподнял руку с листком. – А приор нашел запись у кого-то и высказал ему свое недовольство. В том единственном месте, где их никто не мог увидеть.

Эти соображения навели старшего инспектора на следующий вопрос:

– Когда вы нашли приора, он был еще жив?

Глава двадцать четвертая

Дверь в кабинет приора оказалась закрыта.

Когда Бовуар приходил сюда в прошлый раз, он прервал яростную перепалку между Гамашем и Франкёром.

Теперь он приложил ухо к двери и прислушался.

Такое плотное, толстое дерево. Звуки через него почти не проникали. Но он услышал голос шефа. Слова звучали приглушенно, однако голос он узнал.

Бовуар отошел, не зная, что ему делать. Решение пришло быстро. Если у шефа снова перепалка с этим жопоголовым Франкёром, то Бовуар придет на выручку.

Он постучал два раза и открыл дверь.

Звуки в комнате резко смолкли.

Бовуар огляделся, но Гамаша там не было.

За столом сидел суперинтендант Франкёр. Один.

– В чем дело? – спросил суперинтендант.

Бовуар редко видел Франкёра таким раздраженным, как сейчас. Он увидел ноутбук. Прежде тот стоял монитором к стулу для гостя, а теперь Франкёр развернул его к себе. Похоже, он работал на ноутбуке, когда Бовуар его прервал.

Загружал что-то? Вряд ли. Спутниковая связь со времени их прибытия не работала. Если, конечно, Франкёр не наладил ее, что очень сомнительно. Ему не хватило бы ума.

У Франкёра был виноватый вид, как у тинейджера, которого мать застала за чем-то непотребным.

– Ну? – Он сердито посмотрел на Бовуара.

– Я слышал голоса, – сказал Бовуар и тут же пожалел об этом.

Франкёр смерил его пренебрежительным взглядом, взял со стола папку и начал читать. Словно Бовуара тут и нет. Словно в комнате образовалась воздушная яма. А кроме нее – ничего. И никого. С точки зрения Франкёра, Бовуар был пустым местом.

– Что вы имели тогда в виду? – Бовуар громко захлопнул дверь, и Франкёр поднял голову.

Жан Ги не хотел спрашивать, клялся себе, что не будет ничего спрашивать. И будь Гамаш здесь, он ни за что не задал бы этот вопрос. Но шефа здесь не оказалось – один Франкёр, и вопрос вырвался, как молния из грозовой тучи.