Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая - Марк Еленин

Надежда Васильевна внезапно отреагировала очень нервически:

— Тебе не нравится Макс потому, что он помогает мне и мы пользуемся его помощью? Или прежде всего то, что он жид?

— Почему ты так резко ставишь вопрос, Наденька? — Скоблин и видом своим и тоном фразы показал, что его не так поняли и охоты обострять ситуацию он вовсе не имеет. — Национальность наших друзей не имеет первостепенного значения.

— Тем более, что подобный знакомый одевает твою жену, делает ей дорогие подарки и всячески протежирует мне. Каждый концерт и мое турне — его заслуга, мой генерал. Прошу никогда не забывать об этом. И оставьте вашу юдофобию: она не была свойственна русской армии и никогда не украшала общество.

— Но ведь это ты сказала «жид», — примирительно заметил Скоблин, взяв жену за кисть руки и почтительно целуя ее. Он не терпел ссор, даже самых незначительных, и всегда уступал, шел на примирение первым. У нее было больше выдержки и терпения. Она была уверена в нем и всегда выходила победительницей из их редких размолвок, делая вид, что милостиво простила его, во на деле не отказывала себе каждый раз насладиться своей очередной маленькой победой. Скоблин хорошо знал, жена его — сложный человек, весьма далекий от политики, когда она ей не нужна. Сегодня она обиделась за своего еврейчика, этого Макса, а ведь не зря, судя по всему, злые языки утверждал, что гордость и любимица народа, дававшая в России перед эмиграцией концерты в пользу детей и воинов Красной Армии, раньше, до революции еще, принадлежала к числу весьма активных членов «Союза русского народа Михаила Архангела». Сложный характер, ничего не поделаешь, такой родилась, а жизнь лишь усилила все заложенные в ней противоречия. Выход был один — принимать ее такой, как есть. И Скоблив, давно сделав для себя выбор» безропотно подчинялся ей во всем. Вот я последнее посещение Этингона Скоблин счел бесцеремонным, потому что не был заранее предупрежден о нем. Чувство недовольства усилилось, когда радостная жена, красуясь перед зеркалом, продемонстрировала ему очередной подарок доброго покровителя — большой норковый палантин темного, блестящего меха, который очень украшал Плевицкую, шел к ее смуглому лицу я темным глазам («глаза, как вишни, зубы — жемчуг», — как всегда говорил он, восхищаясь женой). И пришлось принять не только этот палантин, но и сообщение о том, что Макс Этингон взялся субсидировать издание книги жены. Плевицкая давно писала книгу воспоминаний о слоем детстве в юношеских годах — довольно прямую, откровенную, местами резкую, о которой всегда говорила с улыбкой, будто уверенная в невозможности ее опубликования, а на деле давно ведя переговоры с этим дельцом, этим коммерсантом, который уж конечно и тут получал финансовую выгоду.

Скоблин возмутился не на шутку: мало того, что эти мемуары могли повредить ее репутации (многие эпизоды жизни «русского соловьи» и так не раз вызывали очень уж пристальный интерес и своеобразное толкование а среде русских и французских журналистов), они могли задеть в сто честь.

После бурной ссоры славный генерал, как всегда, вынужден был отступить. На участие Этингона в издании записок Плевицкой он, конечно, согласился.

Двадцатилетие Корниловского полка отмечали пышно, парадно, многолюдно. Участников съехалось гораздо больше, чем ожидали устроители. Евгений Карлович Миллер достал лист линованной бумаги, на которой было безукоризненно четко написано «Празднование 20летия полка» и с удовольствием в примечаниях первым делом отметил факт большого стечения корниловцев...

Все шло согласно разработанному им плану.

Торжественная литургия в соборе Александра Невского на рю Дарю. Праздничное молебствие в присутствии генерала Деникина, Мидлера и других представителей царской армии... (В газетах много фотографий из истории полка — Главнокомандующий Добровольческими подразделениями принимает парад частей в Екатеринодаре; награждение отличившихся в боях русских офицеров английскими орденами на набережной в Новороссийске я та.). И сегодняшние, сентябрьские фотографии: у входа в собор Скоблин; вынос знамен Корниловского полка; портреты героев-воинов...

В два часа дня 19 сентября в здании Галлиполийцев состоялось общее собрание. Гостей встречал Скоблин, демонстрировал с гордостью пухлую папку с многочисленными приветствиями, полученными от российских военных организаций со всего света... Генерал Миллер выступил с большой речью, неоднократно прерываемой аплодисментами и громовыми криками «ура! ура! ура!»

Гости перешли вниз, где на всем первом этаже были накрыты столы. Первый тост приглашенные провозгласили за возрождение многострадальной России, за чудесное спасение государи императора. Антон Иванович Деникин предложил тост за славу корниловцев, их доблесть, их прошлое, настоящее и будущее. Дружно грянули родной корниловский марш:

«За Россию, за свободу

коли в бой зовут,

то корниловцы и в воду,

и в огонь пойдут…»

Деникин тоже счел необходимым произнести речь, наполненную патетикой. Ему не очень дружно, но приветливо похлопали: время летело как тучи, гонимые ветром, а в зале, видно, еще были многие из тех, кто не мог до сих пор простить ему Новороссийск и то, что бросил он своих добровольцев, отказавшись от звания Верховного главнокомандующего русской армии...

Зато Надежду Васильевну Плевицкую — после того как объявили, что она согласилась петь, — встретили бурными, несдерживаемыми рукоплесканиями и возгласами, несшимися отовсюду и сливающимися в неразборчивый хор. Во время ее коронного номера «Занесло тебя снегом, Россия», неоднократно проверенного на любой аудитории эмигрантов, многие офицеры, пряча лица, отворачиваясь, незаметно смахивали слезы...

Вслед за окончанием концерта, когда не сразу стих гром оваций, Деникин, всенародно облобызал Миллера, подчеркнуто демонстрируя полную преемственность старого и нового командования, держащего под своим твердым руководством российские воинские контингенты, которые до сих пор оставались прочной основой ядра всех антибольшевистских сил в мире.

Разумеется, подобная демонстрация единения двух вождей вызвала овации и крики: «Ура! Виват, Деникин! Да здравствует, Миллер!»

После обильного обеда грянула музыка и начались танцы. Был поздний вечер 19 сентября. Можно сказать, наступило двадцатое...

Ничто, казалось, не предвещало последующих чрезвычайных и грозных событий. Надежда Васильевна, радостная и разгоряченная своим успехом и своими нарядами, не без труда увела мужа. Они сели в свое авто и направились в отель «Паке», где всегда останавливались в Париже и где сейчас для них уже были приготовлены их апартаменты.

Скоблин казался необычайно молчаливым и сосредоточенным. Задумавшись, он смотрел, как прыгают по мощеной улице и стеклам домов столбы света фар. Плевицкая, напротив, все время что-то громко говорила, смеялась. Радостное возбуждение не оставляло ее. Она спросила мужа о юбилейном вечере, но он не ответил ей. Возможно, не услышал или не расположен был к разговору. Еще несколько раз попытавшись завести разговор с мужем и не получая ответа, Надежда Васильевна замолчала, погасла и тоже погрузилась в мрачное молчание, которое не прерывала до отеля. Что крылось за этим мрачным предчувствием перемен? Какие нелегкие решения приняли эти два человека? Ответы на это появились лишь много лет спустя.

22-го сентября русский Париж буквально потрясло известие об исчезновении генерала Миллера. Слова «исчезновение» вскоре заменили на «похищение». Подробности, громоздясь и противореча друг другу, занимали целиком первые полосы газет всех направлений. Повторялась почти буквально история таинственной пропажи генерала Кутепова в 1930 году, история, в которой ничто не изменилось и семь лет спустя.

Имелась в этом деле, правда, существенная разница. Евгений Карлович Миллер, направляясь на деловую встречу, оставил в своем столе записку: когда и куда пошел, с кем должен встретиться и кто организовал всю эту акцию. Он называл прямо и недвусмысленно — Скоблин, его правая рука, заместитель по РОВСу.

Французская полиция, проявив завидную оперативность, тут же арестовала в гостинице «Паке» Надежду Плевицкую. Скоблин, к которому пришел за объяснениями ночью генерал Кусонский, выйдя буквально на долю минуты раньше на улицу, сумел скрыться и бежал из Парижа. Следы его потеряла и полиция, и специальная комиссия, организованная для разбора дела РОВСом.

Однако следствие началось. Опытные сыщики, филеры, дознаватели крепко «держали» и «вели» Плевкцкую. Она сразу же стала давать интереснейшие показания. Правда, обилие версий, как и в деле Кутепова, сильно затрудняло разбирательство происшествия, мешало отделить правду от умело подсовываемого вымысла. Эмиграция, в которой уже раз за свою историю, расслаивалась на группы и группки. Одни, не смея поверить в сопричастность таких проверенных людей, приводили свои бесспорные доказательства. Другие, не скрывая ярости, отыскивали в биографии и Скоблина, и его жены компрометирующие моменты, которые, конечно же, находили их в изобилии, привлекали на свою сторону правую прессу и журналистов, известных стойкими антибольшевистскими настроениями — наподобие известного Бурцева, остроумнейшего Аверченко или бескомпромиссной Гиппиус...