За столом с Пушкиным. Чем угощали великого поэта. Любимые блюда, воспетые в стихах, высмеянные в письмах и эпиграммах. Русская кухня первой половины XIX века - Елена Владимировна Первушина

class="p1"> Подпали масла коровьего до темна положи, в него целиком маленьких репок, очисти с них кожу, и обжарь. Когда разведи крепким мясным отваром, положи двух оправленных куропаток и вари до спелости. Когда суп поспеет, счерпай с него жир, подбей обжаренным в коровьем масле истертым белым хлебом, разваренным после того с малою долею мясного отвара, приправь перцем и мускатным цветом, подавай с размоченными ломтями белого хлеба.

Если заменить репу картофелем, то получится именно то блюдо, которому так радовался Александр Сергеевич.

Что же до жаркого из курицы, то это, разумеется, довольно обычное блюдо.

Курица жареная

Курицу надлежит ощипать не обваривая, и уже ощипав, пораспарить немного над огнем облить горячею водою, ворочать, в оной, а потом положить в холодную воду. Вынув из воды, обрежь у ней гребень и подбородок, обмой чисто, и натри с наружности и внутри солью и корицею, нашпекуй ветчинным салом, в пряностях обвалянным, и загни ноги так, будто она сесть хочет. Проткни курицу деревянною спицею сквозь лядвий, и ножные лапы вправя под спицу, завороти; сложи крылья, и голову загнув на брюхо, привяжи. Напоследок взоткни на вертел, и жарь, помазывая часто маслом коровьим. Подавая на стол, подави на курицу сока из свежего лимона, и обклади зеленою петрушкою, раками и лимоном, в ломтики изрезанным. Можно также курицу начинить фаршем из белого хлеба, каштанами и прочим.

Заметим, кстати, что эта «рокировка» выглядит очень разумной – чтобы утолить голод четверых молодых здоровых мужчин, потребовалось бы много куропаток.

11

А судьба Пушкина тем временем снова переменилась. Весной 1823 г. он переходит на службу под начало новороссийского генерал-губернатора М.С. Воронцова и переезжает в Одессу. 25 августа 1823 г. Александр Сергеевич писал брату Льву: «Мне хочется, душа моя, написать тебе целый роман – три последние месяца моей жизни. Вот в чем дело: здоровье мое давно требовало морских ванн, я насилу уломал Инзова, чтоб он отпустил меня в Одессу – я оставил мою Молдавию и явился в Европу – ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей Богу обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляют мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе, кажется и хорошо – да новая печаль мне сжала грудь – мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически – и, выехав оттуда навсегда, – о Кишиневе я вздохнул[73]. Теперь я опять в Одессе и все еще не могу привыкнуть к европейскому образу жизни – впрочем, я нигде не бываю, кроме в театре». Но, разумеется, Пушкин быстро освоился и вошел во вкус новой жизни, отчасти похожей на столичную.

Одесса совсем не то, что захолустный Кишинев, – портовый, торговый, многонациональный, евро-азиатский город, с набережной, ресторанами, кофейнями, театром, хорошенькими женщинами и… устрицами!

В «Путешествии Онегина» читаем:

Бывало, пушка зоревая

Лишь только грянет с корабля,

С крутого берега сбегая,

Уж к морю отправляюсь я.

Потом за трубкой раскаленной,

Волной соленой оживленный,

Как мусульман в своем раю,

С восточной гущей кофе пью.

Иду гулять. Уж благосклонный

Открыт Casino; чашек звон

Там раздается; на балкон

Маркёр выходит полусонный

С метлой в руках, и у крыльца

Уже сошлися два купца.

Глядишь – и площадь запестрела.

Все оживилось; здесь и там