Мы сгорим вместе. Сводные. - Маргарита Аланина

Плавящее тепло наших тел танцует свой танец вокруг нас.

Я плавлюсь...

Внутреннее муштрую себя, повторяя сотню однотипных мантр. Отключаю голову и выхожу из оцепенения. Снова двигаюсь. Покровский подхватывает. Он двигается расковано: толкается бедрами в меня, ладонями очерчивает мои изгибы, останавливаясь по самой грудью. И вниз. Сначала.

Ой, мамочки… я долго не выдержу.

К счастью, кто-то переключает песню на более зубодробительную. Я сбрасываю руки Покровского и вливаюсь в новый ритм. Демьян растворяется в толпе.

Песня заканчивается и я спешно ухожу с «танцпола». Вдруг следующий будет медляк и Покровский решит продолжить?! Проверять – я пас.

Пора домой. Заберу сумку из машины и поеду домой восстанавливать внутренний баланс.

Нахожу Демьяна и Марта и сразу же оказываюсь в водовороте смеха.

- Здесь можно перекусить? – дергаю Демьяна за рукав, вынуждая наклониться.

Не то я должна была спросить, но теперь уже поздно. Побуду ещё немного.

- Пошли.

Демьян целует меня в висок и проводит до кухни. У Рудаковых уютней, чем у Покровских. Заметны следы частого использования. Видимо, мама Жени любит готовить. Ну или домработница.

Демон проходится по шкафам и выкладывает передо мной банку шоколадной пасты, тостовый хлеб и чипсы.

- Ммм… «третьесортная» еда, - подкалываю, глядя как Покровский закидывает чипсы в рот.

- Иногда третий сорт оказывается наивысшим, а наивысший – стекляшкой.

Вау...какие мудрости.

Это он обо мне, своей матери или о еде?

К черту… у Демьяна сегодня передышка, а на меня обиды не давят.

- А больше ничего нет? А то я у тебя толком не поела. И ложку можно?

Желудок со мной согласен.

Покровский дает мне ложку и я с удовольствием зачерпываю шоколадной пасты полную ложку с горкой.

- Родители Рудакова повезли дочку к очередному именитому светиле-мозгоправу, а Жека не умеет готовить, поэтому больше ничего нет.

- Они повезли маленького ребенка на реабилитацию…?

- Нет. Их старшую дочь. Младшая, конечно, с ними.

- Старшую? Ты же говорил про младшую и в универе никто не упоминал.

- Ты трепаться не станешь, поэтому слушай, - утверждает, понизив голос, - Марианна- сестра близнец Рудакова. Она взрывная была, творческая. Раньше всегда с нами таскалась, на тусах первая была. В выпускном классе она набрала лишних килограмм. Десять, может, пятнадцать. Я не вдавался, - взмахивает рукой, - она не парилась, пока не пригласила одного хмыря пойти с ней на выпускной. Он поржал, типа с толстухой не пойдет. И Марианку понесло. Довела себя до сорока с лишним килограмм.

- Это ужасно, - прикладываю ладонь ко рту.

Я не знаю ни парня, ни девушку, но парня однозначно ненавижу.

- Как есть. Она сама вместо того, чтобы посоветоваться с мамой, или натравить на упыря Жеку довела себя до такого состояния. Одно дело худеть в меру и по плану, а другое жрать какие-то колеса и довести себя до состояния скелета.

- А почему о ней никто не знает? Рудакову стыдно за неё?

Демьян резко меняется в лице и отряхивает руки. Прищуривается и нависает надо мной, оперевшись кулаками на стол. Не страшно. Я лишь прикусываю язык, потому как очевидно сморозила глупость.

- Те, кто о ней знают, в глаза молчат, мусолят за спиной и в своем кругу, а остальным знать не обязательно. Она нигде не учится, стыдится вообще из комнаты выходить. Я её за полгода видел всего два раза и то когда приезжал без предупреждения. Обычно разговариваю с ней через дверь, она никогда не отвечает. Порой даже не знаю в своей она комнате или нет. Но Жека часто передает приветы от нее после таких «разговоров».

- Извини, - растрогано хриплю.

Воочию представляю недосягаемого Демьяна, стоящим под дверью, за которой, возможно, сидит девушка. Трогательно до слез. Никогда бы не подумала. Чем меньше наносного лоска и больше Покровского, тем сильнее вибрирует моё сердце.

Смаргиваю слезы и натягиваю улыбку на лицо.

- Ты не далека от истины. Рудаков не стыдится, но злится на неё. Ладно, не парься. Лучше ешь, - подталкивает ко мне полупустую банку пасты. Пока я его слушала, он неслабо шоколада чипсами вычерпал. Гастрономический извращенец.

Зачерпываю ещё несколько ложек липкой сладости и отодвигаю от себя банку. Демьян, хитро прищурившись, запускает палец в банку и прикладывает палец к моим губам. Проводит линию по контуру, опять макает палец и продолжает линию. Он рисует у меня на губах улыбку. Потрясение от услышанного отпускает. Я оторопело облизываю губы, чувствуя сладость и остроту. - Так какое, Юль?

- Что? – часто моргаю. Мурашки струятся по коже.

- Белье какое? – перемещается ко мне из-за угла стола.

- Демьян, - шепчу, не хватаясь за нить разговора.

Дыхание превращается в микровздохи и оглушительные выдохи. Разрывает от внутренней борьбы.

Демьян придвигается ещё ближе. Расстояние тает на глазах. Аура сводного коконом накрывает нас. Остаться невозмутимой невозможно.

Мягкая улыбка останавливается напротив моих губ. Идеальный соблазн. Он приближается…

Наученная опытом с укусами я не закрываю ему лицо ладонью, а отворачиваюсь.

- Демьян, нет!

- Юлька.

За отчаянным шепотом следует удар лбом в мое плечо.

Притормаживаю биоритмы и нарочно шагаю в пламя злости, распаляя эмоции в себе.

Мы никакие не друзья и никогда быть ими не сможем! Но не могу я идти вслепую! Не могу! Пускай мне будет хуже, пускай ломает, но я не могу! Мне нужна проклятая ясность. Я не хочу трястись, что завтра он снова передумает. Я лучше буду гореть, чем загибаться от боли, когда это произойдет.

И все же я не ухожу молча, а выталкиваю свою агонию:

- тот поцелуй был последним, или ты забыл? Или передумал? Ты сам так решил, Покровский. Я не позволю играть с собой. Захотел «разглядел», захотел передумал, а потом снова передумаешь? Если ты не готов объяснить мне причину своего поведения, то лучше не делай ничего! Готов объяснить?

- Нет, - сжимает челюсти. Смотрит с сожалением.

А мне какое дело до его сожаления? Меня устроит только правда.

- Помни свой ответ и учись вести себя соответственно. А теперь открой машину, я заберу сумку и поеду домой.

- Пошли, Крайнова.

Иду за ним, двигаясь как робот. Шаги болью отдаются, будто я по стеклам