Избранное - Эдвард Форстер

После этого кризиса его карьера резко набрала ход. Как обычно, он поездом ездил в город, прежними способами зарабатывал и тратил деньги. Читал те же газеты, обсуждал с друзьями забастовки и бракоразводные законы. Поначалу он гордился своей выдержкой: ведь репутация Клайва — в его руках. Но камень на душе становился все тяжелее, ибо Морис говорил себе: надо было кричать об их отношениях на весь мир, пока он ощущал свою силу, надо было разрушить эту стену лжи тогда. Или он подсознательно оберегал себя самого? Нет, семья, положение в обществе — многие годы все это было ему безразлично. Нарушитель закона, преступник, который прячется под маской, — вот кто он. Среди тех, кто в старые времена ставил себя вне закона, наверняка встречались такие, как он, и все они были вдвоем… вдвоем. Иногда Морис позволял себе потешиться этой мыслью. Двое способны бросить вызов целому миру.

Конечно, муки его прежде всего шли от одиночества. Он понял это не сразу, потому что быстротой ума не отличался никогда. Кровосмесительная ревность, подавление страстей, злость на собственное тупоумие — все это причинило ему немалые терзания, но боль должна была пройти — и прошла. Пройдут и воспоминания о Клайве. Но одиночество не проходило. Он часто просыпался среди ночи и глотал ртом воздух: «У меня никого нет! Боже, какой ужасный мир!» Клайв стал навещать его во сне. Морис знал, что рядом ни души, но Клайв все равно мучил его, дразня своей добродушной улыбкой, и говорил: «На сей раз я настоящий!» Однажды он увидел во сне лицо Клайва и услышал его голос особенно отчетливо — но и это был только сон. Возникали и сны из отроческих времен, дробившие цельность его натуры. За днями следовали ночи. Давящая, почти могильная тишина окружала Мориса, и как-то в поезде, по дороге в город, ему вдруг пришло в голову: а ведь он мертвец. Какой смысл хапать деньги, ублажать желудок или играть в карты? Но почти ничего другого он не знает — и не знал.

— Жизнь — это дешевый спектакль! — воскликнул он, комкая пальцами «Дейли телеграф».

Сидевшие рядом относились к нему с симпатией — в ответ на эти слова они засмеялись.

— За два гроша я готов выброситься из окна.

Он начал всерьез подумывать о самоубийстве. Что могло его остановить? Животного страха смерти у него не было, встреча с загробным миром ему не угрожала, не беспокоила и честь семьи. Он знал одно: его разъедает одиночество, в нем зреет и приближается к точке кипения желчь, он ощущает себя все более несчастным. Так, может, разделаться со всем этим одним махом? Он начал сопоставлять способы и средства ухода из жизни — и, скорее всего, застрелился бы, но вмешалась судьба. Заболел, а потом и скончался его дедушка, заставив Мориса взглянуть на жизнь по-иному.

Между тем время от времени от Клайва приходили письма, но всякий раз в них было предложение: «Пока нам лучше не встречаться». Морису наконец-то открылась суть: друг сделает ради него что угодно, но быть с ним он не хочет. На этих условиях ему и предлагалась дружба на будущее. Любовь в сердце Мориса не угасла, но само сердце было разбито, и он уже не лелеял безумную надежду вернуть Клайва. Сделанное открытие Морис воспринял, проявив твердость духа, какой могли позавидовать натуры утонченные, и принимал страдания стоически.

На письма он отвечал, причем с какой-то странной искренностью. Он и теперь писал правду и поверял Клайву, что невыразимо одинок и до конца года пустит себе пулю в лоб. Но тон писем оставался нейтральным. Скорее это была дань их героическому прошлому — именно так письма Мориса воспринимал Дарем. В его ответах тоже не было живости, при всей готовности помочь чувствовалось, что доступ к душе Мориса для него закрыт.

27

Дедушка Мориса был примером того, как с возрастом человек может перемениться к лучшему. Всю жизнь он был рядовым бизнесменом — жестким, вспыльчивым, — но ушел в отставку не слишком поздно, и результаты оказались удивительными. Он взялся за «чтение», и хотя непосредственные плоды этого занятия выглядели смехотворно, характер его заметно смягчился. Раньше от чужого мнения он отмахивался либо непременно возражал, теперь же выслушивал близких со вниманием, считал, что их желаниям надо потакать. Его незамужняя дочь Айда, ведущая хозяйство, с ужасом ждала времени, «когда отцу будет нечего делать», и сама, будучи человеком не очень чутким, заметила происшедшую перемену лишь в последний момент, когда Господь уже решил забрать у нее отца.

На досуге пожилой джентльмен увлекся новой религией, вернее, новой космогонией, потому что противоречия с христианством тут не было. Основная идея заключалась в том, что Бог живет внутри Солнца и его яркая оболочка состоит из душ блаженных. Пятна на Солнце — это явление Бога людям, и мистер Грейс часами сидел за телескопом, отмечая скопления темных мест внутри светила.

Свое открытие он с радостью обсуждал с кем угодно, но не пытался завербовать слушателей: каждый ищет свою истину сам. Во всяком случае, однажды он провел долгую беседу даже с Клайвом Даремом, и тот также сподобился познакомиться с идеями старика. Этот человек дела пытался жить духовной пищей, и пусть его идеи были и смехотворны, и материалистичны, зато они были выношены им самим. Рассказы об обманчивой прелести невидимого, распространяемые церковью, мистер Грейс отверг, чем и расположил к себе сторонника всего греческого.

Сейчас он умирал. Сомнительное прошлое померкло, и он ждал встречи со своими близкими, ушедшими до него, а в свое время к нему присоединятся и те, кто остается. Он призвал к себе бывших сотрудников — эти люди были лишены всяких иллюзий, но «почему не ублажить старого лицемера?». Он призвал семью, к которой всегда относился хорошо. Его последние дни были полны гармонии. Откуда она взялась? Чтобы выяснить это, нужно было задавать много личных вопросов, но только циник позволил бы себе рассеять облака грустной умиротворенности, в которых витал угасающий старец.

Родственники навещали его порознь, по двое или по трое. И все, за исключением Мориса, уезжали со спокойной душой. Интрига отсутствовала, потому что мистер Грейс свое завещание давно обнародовал и каждый знал, чего ждать. Состояние переходило к тетушке и Аде — любимой внучке. Остальным доставалось что-то в наследство. Морис на своей доле вовсе не настаивал. Он так и не предпринял попытку встретиться со смертью, но считал, что эта встреча не за горами — возможно, она состоится, когда он вернется домой.

Однако общение с тем, кто уже собрался в последний путь, остудило его пыл. Дедушка завершал приготовления к переезду на Солнце и как-то декабрьским днем стал изливать Морису свои мысли — болезнь сделала его словоохотливым. «Морис, ты же читаешь газеты. Тебе известна новая теория…» Речь шла о группе метеоров, столкнувшихся с кольцами Сатурна, куски их откололись и упали на Солнце. Мистер Грейс уяснил для себя, что источник зла находится на планетах за пределами Солнечной системы, а поскольку в вечное проклятье он не верил, его мучила проблема: как очистить Солнце от этих кусков? Новая теория предлагала удобный ответ. Эти куски, сгустки зла, были преобразованы Солнцем в добро! Молодой человек внимал старцу вежливо и с серьезным видом, но внезапно его охватил страх: что, если этот вздор — правда? Страх был мимолетным, но пошатнул весь каркас его мировоззрений. И убедил его в том, что дедушка — верит. А раз верит, значит — живет! Он совершил акт созидания, и смерть отвернулась от него.

— Хорошо, когда вот так веришь, — с грустью произнес он. — После Кембриджа я не верю ни во что, разве только во тьму.

— В твоем возрасте я тоже… а сейчас вот вижу яркий свет, с которым не сравнится никакое электричество.

— И что тогда было, дедушка, когда вы были в моем возрасте?

Но мистер Грейс не ответил на его вопрос. Он продолжал:

— Внутренний свет, он ярче вспышки магния, — потом провел глупую параллель между Богом, тьмой внутри сияющего Солнца и душой, невидимой внутри видимого тела. — Сила внутри — это душа. Она рвется наружу, но… не выпускай ее, пока не наступит вечер. — Он задумался. — Морис, всегда приходи с добром к матери… к сестрам… к сослуживцам, я всегда следовал этому правилу. — Он снова умолк, и Морис хмыкнул, храня, впрочем, уважительную мину. Его сбили с толку слова «…не выпускай ее, пока не наступит вечер». Старик продолжал бубнить. Будь добрым, великодушным, смелым… что еще может сказать старик перед уходом? Но это было искренне. Слова шли от сердца, живого сердца.

— Почему? — перебил он. — Почему, дедушка…

— Внутренний свет…

— Но во мне этого света нет. — Он засмеялся, чтобы не поддаваться чувствам. — Если во мне и был какой-то свет, полтора месяца назад он погас. Я не хочу быть добрым, великодушным и смелым. Если и буду жить, во мне скопится совсем другое… противоположное. Но я и этого не хочу. Не хочу ничего.