Избранный - Бернис Рубенс

недоуменно таращилась на него. — Ему… ему нравятся мужчины, — наконец выговорил Норман. — В общем, он гомосексуалист.

Эстер знала, что это значит. Это слово не раз попадалось ей в книгах, однако ассоциировалось у нее с древней историей или чужими краями, и невозможно было даже помыслить, что оно имеет хоть какое-то отношение к ней или к кому-то из знакомых. Сперва ее охватили омерзение и ярость из-за того, что ее так жестоко обманули, но потом она пожалела Давида и вдобавок порадовалась, что Норман успел ей обо всём рассказать.

— Тогда, разумеется, я за него не пойду, — сказала она. — Об этом и речи быть не может.

Норман опять улыбнулся, и Эстер удивилась: чему тут улыбаться?

— Почему ты улыбаешься? — спросила она.

— Я не улыбаюсь, — поспешно возразил Норман. — Это от нервов. Ну и, наверное, от облегчения, что теперь ты всё знаешь. Но ты права, — добавил он, — и я рад, что ты так решила. Тебе не следует выходить за него. Ты должна с ним порвать.

Но ей не хватало смелости решиться хоть на что-то.

— Не могу, — ответила она. — Что я ему скажу? Он не должен знать, что я знаю. И папе с мамой я тоже не могу сказать. Не могу же я их огорчить. Они уже видят меня замужней женщиной. Они говорят о внуках.

— Может, хватит идти у них на поводу? — сказал Норман. — Может, пора уже поступать так, как мы сами считаем нужным? Посмотри на Беллу: так до смерти и просидит возле них на привязи. Посмотри на меня: мне двадцать шесть, а я живу с родителями. Всё из-за них, это они меня лишили смелости быть собой. Послушай, Эстер, — продолжал он, — если ты так боишься их огорчить, сбеги. Уходи и никому ничего не говори. Мне и самому надо было так сделать. Но нет, мне втемяшилось им доказать, получить их благословение, — рассмеялся он. — Ничего ты им не докажешь. Они опутают тебя по рукам и ногам чувством вины, и кончишь как Белла. Беги с Джоном. Выходи за него замуж и будь счастлива.

— Ты прав, — согласилась Эстер, ненавидя себя за слабость. — Мне духу не хватит высказать им всё это в лицо. Я сбегу. И оставлю им письмо. Но за Джона не пойду, — уже тверже произнесла она. — Не могу я так поступить.

— Еще как можешь, — отрезал Норман. — Тебе же с ним жить. А не им. Не хочешь выходить прямо сейчас — подожди немного. Но им скажи, что уже вышла. Пусть думают, что это fait accompli. Так им и напиши. Я набросаю тебе черновик.

Такое рвение ее удивило, и Норман это почувствовал.

— Не хочу, чтобы ты кончила как Белла, — пояснил он. — Потом сама спасибо скажешь.

Эстер упрямо твердила, что не пойдет за Джона, однако Норман убедил ее сообщить родителям, будто они поженились, иначе как она объяснит свой побег?

— В противном случае, — добавил он, — придется рассказать им о Давиде, а это совсем уж нечестно по отношению к Давиду и к его матери.

Тут он ее подловил. Оставаться дома было немыслимо.

И Норман набросал два письма: одно — родителям, а другое, с бесконечной любовью и заботой, — Давиду.

Так всё и решилось. Готовясь к побегу, Эстер не раз задавалась вопросом, что двигало ее братом, и не находила ответа. Она недоумевала, отчего он так рьяно стремится спихнуть ее за Джона. Ее растрогало признание Нормана — дескать, мне не удалось вырваться на свободу, так пусть хотя бы у тебя получится: отчасти это объясняло его пыл. Выходить за Джона она не собиралась. Она намеревалась уйти из дома, потому что это было проще, чем остаться, и потому что не хотела брать на себя вину за обманутые надежды родителей. И она была благодарна Норману, который усмотрел силу в ее слабости.

Норману же было немного стыдно за то, что он сделал. Он убедил себя, будто у Давида проблема, которую не решить браком. И он, Норман, окажет ему услугу. На самом же деле ему не хотелось делить Давида ни с кем, и эта его потребность в Давиде допускала и оправдывала любые средства.

Вот так и обнаружили письмо, а потом и труп Давида. Норман бросился с известием к Эстер; она как раз была одна в квартире Джона. Норман вошел, пошатываясь от слез, упал на стул и уронил голову на руки.

— Что-то с мамой? — прошептала Эстер. Норман судорожно рыдал. — Что-то с папой? — Она боялась услышать, что за весть принес ей брат, и инстинктивно винила его в случившемся. — Зачем ты пришел? — выкрикнула она.

Он поднял голову и уставился на нее невидящим взглядом.

— Давид, — сказал он. — Это ты его убила.

Она не сразу осознала вторую половину фразы, однако услышала и запомнила, решив подумать об этом после.

— Несчастный случай? — спросила она, не желая считать смерть Давида следствием своего письма.

— Он покончил с собой, — тихо произнес Норман. — Иди и сама сообщи его матери. Он прочел твое письмо и покончил с собой.

— Мое письмо? — прошептала она. — Это же было твое письмо. — Сперва нужно было разобраться с этим недоразумением. А горевать она будет потом. И Эстер уже догадывалась, как мучительно горевать. — Это было твое письмо, — повторила она.

— Он умер, — плакал Норман. — Зачем ты это сделала?

— Значит, облегчение, говоришь? Когда я спросила тебя, что почувствует Давид, ты сказал: полное и безусловное облегчение. Ты сам это сказал. — Она схватила его за плечи и с ненавистью встряхнула. — Ты знал, что он меня любит, так?

— Возвращайся домой, Эстер, — прерывисто произнес Норман, — ты должна вернуться домой.

Она выпустила его, ошеломленная такой просьбой.

— Ну нет, — сказала она, изумляясь застарелой горечи в собственном голосе, — ну нет, ты заварил эту кашу, тебе и расхлебывать. Ты взял на себя мою вину, так и иди домой, и живи с ней до конца дней. Прибавь к ней свою, и получится славная ноша. Иди домой, и чтоб ты сдох под ее бременем.

Она ненавидела себя за это жестокое торопливое красноречие и, когда он ушел, дала волю слезам, признавая свою вину. Теперь она просто обязана выйти за Джона, чтобы смерть Давида не обессмыслилась совершенно. Но любовь к Джону постепенно растворилась в скорби: брак стал для нее расплатой. Виноват в этом тоже был Норман. Бракосочетание состоялось через месяц; Эстер выходила не за Джона, а за Давида, потому и обрила голову.

Рабби Цвек взял ее за руку.

— Побудешь еще немного? — спросил он. — Тебе ведь не надо домой?