Сыны Зари - Джек Кертис

– Мне нравится пустыня.

– Не могу припомнить, – сказал Кэлли, – был ли я когда-нибудь в пустыне. Что же в ней такого особенного?

– Вы слышали о Т.Э. Лоуренсе? О Лоуренсе Аравийском? – спросил Кемп, и Кэлли кивнул. – Ему как-то задали такой же вопрос. И он ответил: «Она чистая».

– Так просто?

– И людей нет, – добавил Кемп другое достоинство.

– Совсем?

– Ну, их достаточно мало. – Кемпа явно развлекало то, как Кэлли зондирует почву, и он спросил: – А вы сами-то откуда?

– Британия, – ответил Кэлли и тут же выхватил из воздуха название. – Такой есть городок Лайм-Рэджис. – И осознал, что это все же не совсем из воздуха: в этом городке родилась Элен.

– И много там жителей?

– Ну, чтобы от них заболела голова, придется долго ждать.

– И что же вам надо от меня, мистер Дэвис? – засмеялся Кемп.

– Я хочу, чтобы вы не покупали этого Дега.

Смех раздался снова и стал усиливаться. И сквозь этот приступ веселья Кемп выговорил:

– Да убирайтесь вы к чертовой матери, сукин сын! – Прозвучало это совсем по-дружески, поскольку Кемп продолжал хохотать.

* * *

Как это он сказал? «Чтобы попасть куда-то, сначала надо уехать». Что-то в этом роде. Припоминая эти слова, она видела его лицо, легкие ложбинки на щеках, его улыбающиеся губы, пожалуй слегка излишне полноватые. Словно это замечание ничего ему не стоило. Словно он нарисовал некую картину, которую каждый может нарисовать, место, где может жить кто угодно, утро, в котором любой желающий волен проснуться...

Нина сидела в кресле-качалке. На ее коленях лежала вторая книга, которую она тогда купила – иллюстрированный путеводитель по Англии. Она переворачивала страницы и видела изображения дорог, которые, извиваясь, шли сквозь деревушки и исчезали в сине-зеленоватой дымке холмов и буковых лесов, видела изображения меловых мысов и морских брызг, глубоких долин, по которым текли стремительные, белые потоки... Было там и фото каменного круга в Дартмурте, этого ребристого камня, с одной стороны освещенного низко опустившимся солнцем.

«Ненавижу, когда ты уезжаешь...» Нина чувствовала себя обездоленной, лишенной чего-то важного. Как будто ее подвергли ужасному наказанию, лишившему ее одного из главных ощущений, не навсегда, но достаточно надолго для того, чтобы она поняла, как страшно было бы, если бы она никогда не обрела его вновь. Немного раньше, в тот же День, когда таблетки начали действовать, она пошла в комнату отца и улеглась поспать на его постели. Ей снился знакомый зверь, спускавшийся с гор и суетливо убегавший из пустыни, пролагая путь через поля роз, словно разлившаяся вода. Обнаружить его можно было только из-за его стремительного пробега среди корней. Постель Кемпа была ее прибежищем и ее несчастьем. Обителью дурной крови.

А теперь она сидела снаружи, на веранде, словно ожидая какого-то путешественника, который вот-вот должен был показаться в отдалении.

Солнце уже миновало зенит и понемногу опускалось за дом. Его убывающий свет заполнял склоны столовой горы плотной багряной тенью. Предвечерний ветерок пролетал среди роз, и они шелестели, наполняя воздух шепотом. Голос ее отца, шепот, завораживающий ее, и голос Кэлли, шепот, упрекающий ее. И ее, Нинин, голос: «Ненавижу, когда...»

Она сидела в кресле-качалке и ждала их возвращения.

* * *

В зал прибытия они шли вместе. Кемп направился прямо к выходу, как человек, занятый своими мыслями и делами, которые ему предстоят. А Кэлли повернулся к одной из билетных стоек. Они вели себя как люди, совсем не знавшие друг друга. Когда расстояние между ними увеличилось, Кемп спросил:

– Ну и что вы будете делать?

– Полагаю, что вернусь обратно следующим же рейсом.

– Счастливого пути, – сказал Кемп, подняв руку.

Кэлли внимательно смотрел, как открылись и закрылись двери выхода. У Кемпа был вид человека, которому нет нужды оглядываться.

Глава 39

Строго говоря, у этого помещения не было названия, потому что в обычном перечне комнат, которые есть в большинстве домов, для него вообще не существовало определения. У двери в него, рядом с ней, была решетка микрофона совсем как в галерее в Нью-Йорке. Дверь запиралась на два запора, к которым требовались ключи, и еще на один специальный запор с временной кодовой комбинацией, которую знал только Кемп. Эта комната соответствовала по размерам всей длине и ширине дома, не считая небольшого свода в одном из ее концов. Освещение было устроено так, что оно падало на картины, висящие на двух длинных стенах и на стене напротив этого свода.

Кемп остановился перед небольшим полотном Гогена: резкие, без оттенков цвета, ощущение человеческой плоти и жары. Критик-искусствовед, возможно, обратил бы внимание на треугольную композицию, на то, как здесь искажена перспектива, чтобы представить и пейзаж, и фигуры людей равно весомыми. Он отметил бы, что в художнике возобладал рисовальщик, заставивший линию господствовать над цветом. Кемп, конечно, знал обо всем этом и ценил картину за те особенности, которые в ней видели специалисты. Но он также ценил ее и потому, что она принадлежала ему. Это он обладал ею.

Иметь что-то – еще не означает обладать этим. Ну вот, например, вы покупаете книгу. Или однажды вы отправляетесь в собачий питомник и возвращаетесь домой с собакой. Или влюбляетесь и женитесь. И потом кто-то – вы даже забыли, кто именно, – берет у вас на время эту книгу, чтобы никогда уже не вернуть ее. Собака подыхает. Жене надоедает ваше мрачное настроение, и она оставляет вас. Вы никогда и не обладали этими вещами. Они просто были у вас какое-то время. А обладание не признает никаких «давать» или «делить». Оно не имеет ничего общего со свободным пользованием. В словаре обладания просто не существует слова «уступить». Этот словарь признает совсем иные термины: собственность, захват, господство, накопление... Он признает обман и лишение свободы, скрытность и маскировку. Он признает пожирание.

Есть и другое слово, весьма важное для представления об обладании, – слово, которое расчищает путь ему и вдохновляет его. Это слово – «собирать». Собиратели, коллекционеры – это не просто поклонники, не просто энтузиасты. Им нужно захватывать, им нужно поглощать.

Кемп двинулся туда, где в центре короткой стены висели два полотна Сезанна. Они были его собственностью, частью его коллекции, только ему было дозволено смотреть на них. Да, время от времени в эту комнату-сейф мог быть вызван Генри Глинвуд. Кемп мог посоветоваться с ним о том или ином приобретении. Порой бывало ясно, что им предстоит говорить о какой-то картине, не предназначенной для продажи, но которая тем не менее могла стать одним из сокровищ Кемпа. Глинвуд давал советы, получал громадное жалованье и никогда не испытывал угрызений совести. Долгие годы он был консультантом у людей, использовавших искусство в качестве капиталовложения. Он был первоклассным знатоком рынка и помогал многим вкладчикам получить отличную прибыль, не имея при этом капитала, чтобы преуспеть самому благодаря своим знаниям. Он много понимал в искусстве, но столь же много заботился и о своем доходе. И недалек уже тот день, когда с учетом высоких тарифов оплаты у Кемпа, Глинвуд сможет вести дела уже от собственного имени.

Если его вызывали в эту комнату-сейф, Глинвуд просто брал то или иное дело в руки и уходил. Он не допускал такой бестактности, как расхаживать по комнате и рассматривать картины или даже просто взглянуть на них. Он старался вести себя так, словно их вовсе не было здесь.

Кемп понемногу обошел всю свою коллекцию. Он любил каждое свое приобретение. В его сознании любовь и обладание были столь же тесно связаны, как война и победа. Он никогда не думал об утрате. Когда он смотрел на свои картины, на свою дочь, он видел предметы обладания и никогда не думал о возможности их утратить.

– Ты ездила в Таксон?

– Да.

– Генри видел, что ты разлучалась с Санчесом?

– Да.

– И что же ты делала?

– Гуляла. Ходила в книжный магазин. Сидела в парке.

На фоне их разговора слышалась медленная музыка: струнный квартет Бетховена, трепещущий и меланхоличный. Нина шла к креслу, стоящему напротив кресла Кемпа, кружным путем. И во время этого путешествия она слегка касалась различных предметов, одними кончиками пальцев общаясь с вазой, с чашей, полной полированных камней, с мексиканской керамической статуэткой. И на каждую вещь, которой она касалась, Нина пристально и напряженно смотрела, прежде чем двинуться дальше, словно пытаясь сообразить, что же это такое и чем это может стать.

– Ну и как это прошло в Нью-Йорке? – спросила она.

– Я видел этот эскиз. Я куплю его. Ты встретила кого-нибудь?

– Встретила?

– Ну видела кого-то знакомого?

– Не думаю, что я знаю кого-нибудь в Таксоне. Разве нет? Не сейчас.

Кемп поднял графин на уровень локтя и нацедил себе в бокал бренди.