Вершинные люди - Любовь Овсянникова

Перед Новым годом к папе приехала сестра, а я уехала домой искупаться и отоспаться. В новогодний вечер я по странному порыву, никогда мне не свойственному, решила обзвонить всех знакомых и поздравить их. Позвонила и своему коннику. Кажется, он не ждал этого, ведь мы не общались более года. От моего голоса на том конце провода возникла тревожно-выжидательная пауза. Бодрый голос моего конника, с каким он откликнулся на звонок, примолк. Так и виделось, как он там присел, притаился и ждет то ли проклятий, то ли насмешек, то ли еще чего-то неприятного. Я поздравила его с праздником, как и полагается, пожелала счастья, а в конце сказала, что очень рада знакомству с ним и благодарю за благие прикосновения к моей судьбе.

Он стушевался перед высоким слогом и что-то ответил весьма смущенно. Я распрощалась с ним навсегда. Больше мы не виделись, не общались и я о нем ничего не знаю.

Но я на целый год забежала наперед. Итак, мы расстались с конником в ноябре 1999 года, он оставил меня в плачевном состоянии и полной неразберихе в отношениях с моими арендаторами.

Между тем отец Ермолай, разозленный моим обращением в арбитражный суд, кучей писем с предупреждениями, что срок аренды подходит к концу и я прошу его освободить помещение, через несколько дней снова прибежал ко мне. Он влетел в магазин с всклоченной бородой, горящими глазами, в надетой поверх рясы овчинной безрукавке, шитой мехом вовнутрь — традиционном изделии из тех краев, которые произвели этого бандита на свет.

Орать он начал прямо от порога, но речи его слушать не стоило, потому что он не обладал хоть сколько-нибудь пригодным умом и два года повторялся, неся одну и ту же ахинею. И все его угрозы носили однообразный характер, ибо что же тут можно разнообразить, если он обещал расправиться со мной, а это можно сделать лишь один раз?

— Вы продадите этот магазин, когда вот это, — он отвернул полу безрукавки и пальцем ткнул в мех, — износится до дыр!

— Вывозите отсюда свою аптеку, торгующую просроченными препаратами из полученной от заокеанских аферистов гуманитарки, — сказала я. — Как только истечет срок аренды, вас отсюда вышвырнут вместе с вашей отравой. — Поп еще немного попрыгал у меня перед глазами и тут я его добила: — К тому же вам придется отдать мне неуплаченную аренду и просить, чтобы я ее взяла, потому что у меня есть компромат на вас.

— Какой?

— Вот какой, — я включила диктофон с записью его угроз в мой адрес, там же были и слова, свидетельствующие, что он признает законность моих требований по размеру аренды, но чисто из жлобских соображений платить ее не хочет, потому что я с ним ничего не сделаю. — Это шантаж, готовьте сухари для тюрьмы.

В полном смятении поп выскочил из магазина, а через несколько дней меня вызвали в СБУ «по вопросам, связанным со сдачей части принадлежащих вам помещений в аренду», как значилось в доставленном мне извещении.

Конечно, я пошла туда, нашла нужный кабинет. Беседовал со мной некий{18} Лахмотин Павел Юрьевич — то ли купленный попом силовик, то ли переодетый силовиком поп, впрочем, он был в цивильном платье и уверенно восседал в кабинете. Он показал копию моей расписки, некогда выданной Наде-Жене в получении аванса за аренду помещения.

— Ваша расписка?

— Это копия расписки, не оригинал, — сказала я.

— Будет и оригинал.

— Нет, не будет. Потому что такого оригинала нет.

— Копия снималась с оригинала, — напомнил эсбэушник.

— Да, он был, но вы же видите, срок действия расписки давно истек. А вот настоящий договор, по которому мы работаем, — я протянула ему прихваченные с собой бумаги. — Тут видно, что мы в течение определенного срока должны были выполнить разделительную реконструкцию магазина и оформить два новых торговых объекта. Посмотрите срок, указанный в договоре. Он совпадает со сроком действия расписки. Вы теперь поняли?

— Нет, не понял! — вскричал эсбэушник. — Вы взяли с людей деньги в счет аренды и не показали их в прибыли, не заплатили с них налоги! — Он еще что-то говорил и, конечно, угрожал, но теперь я уже не помню.

— Где написано, что это аренда? Это деньги для «производства и оформления реконструкции магазина», читайте внимательно, — сказала я.

— Но почему вы их взяли? На каком основании? — допытывался пособник бандитского попа.

— На том, что у меня не было своих денег.

— Значит, на свои работы вы взяли чужие деньги, никак их не оформили и теперь путаетесь в показаниях?

— Нет, это были не мои работы. Я и без них хорошо жила. Эти работы заказали и оплатили будущие арендаторы. Это им нужно было помещение, не мне.

— Кому оплатили? Вам?

— Нет, что вы? Не нам.

— А кому, коль деньги взяли вы?

— Я их взяла в руки и отнесла туда, куда надо было платить «за производство и оформление реконструкции магазина», цитирую по тексту полюбившейся вам расписки, — разговор крутился по этому кругу.

Только не надо думать, что я была таким уж бойцом и молодцом. Это сейчас я передаю лишь содержание, суть разговора, опуская подробности, а тогда меня путали, задавали кучу второстепенных вопросов, не давали понять, что от меня требуется, вгоняли меня в страх и растерянность.

— Не забывайте, что копия расписки имеет юридическую силу наравне с оригиналом. Так что подумайте.

— О чем? — я готова была вести пустопорожний разговор хоть до утра. И тон для этого выбрала спокойный, уравновешенный и в роль вошла.

Эсбэушнику по кличке Лахмотин, видимо, надоело плясать польку-бабочку вокруг просьбы отца Ермолая, возможно, неоплаченной, и он спешил закруглить разговор.

— Идите и дня через два позвоните мне о том, что вы надумали.

Да, так и должен был завершиться безрезультатный разговор, чтобы его инициатору в собственных глазах не выглядеть болваном. Главное, что он должен был сделать, это провести акцию устрашения, чтобы я не дергалась, а предоставила свои проблемы воле случая, а уж поп со случаем договорился бы. Можно сказать, что акция в какой-то мере удалась.

— Буду звонить по мере душевной потребности, — поддержала я игру в то, что этот эсбэушный пособник бандитов не слабо проплаченный дурак, а умный и жутко решительный борец с недостатками в копеечном бизнесе, порядочный и неподкупный служитель народа, даже просто человек.

Конечно, я понимала, что сеанс окончен, мой звонок ему сто лет не нужен и он его не ждет и звонить мне не стоит. Но акция удалась в том смысле, что на меня произвели впечатление возможности попа. Нажаловаться на меня в СБУ! Надо же так напрячься! Кто бы на моем месте остался спокойным? Тревога, растерянность, ощущение, что ты находишься в темной комнате, где присутствует неведомая тебе опасность, не покидали меня. И это было преотвратное состояние.

Как-то мне удавалось спать, наверное, подсознательно я чувствовала, что мой арендатор в борьбе со мной исчерпал свои возможности — этот его дружбан из СБУ, принимающий на себя сомнительные поручения, был его последней козырной картой. У меня оставалось одно средство — не обращать внимания на эсбэушника, успокоиться, отдохнуть и изобретать дальнейшие способы давления на нервного попика.

Ах, как мы все любим побрюзжать, пожаловаться на судьбу, поругать ее за коварство. И хорошо еще, если в этом нет гордыни, а есть только желание найти в ком-то сочувствие. Ведь иногда судьба подает нам соломинку, за которую стоит ухватиться, а иногда даже бросает спасительный круг. Так случилось и со мной.

В какой-то из дней, когда я всеми своими нервами была растревожена, еще не успокоилась после беседы с эсбэушником, не остыла, не подавила в себе страх ожидания более грозных неприятностей, не подмяла под себя новые обстоятельства в деле с арендой, к нам в магазин пришел еще один мой конник. Вошел без хлопанья дверью, без звука шагов, поздоровался негромко, улыбнулся. Он всегда был тихим и незаметным до такой степени, что его судьбоносные приближения ко мне не сопровождались никакими приметами, знаками, сигналами, а были сродни погоде, которая устанавливается, ничем о себе не предупреждая. Не было его и в числе тех конников, что приснились мне в знаменитом сне, когда я брела по полю вне пространства и времени.

Безусловно, он пришел по моему молчаливому внутреннему призыву о помощи, адресованному мирозданию, неосознанному призыву, выливающемуся не в словах и взглядах, а в вибрациях моего существа. Почему именно он ощутил их, мои волны внутреннего вопля?

Только после этого случая я окончательно поняла, что его неприметность была мерой силы. Не всегда так бывает.

Так вот, он, как всегда, спросил о моих делах, пожалуй, спросил из вежливости, ибо даже в общих чертах ничего о них не знал — мы лет пять не виделись и не общались. Но ему свыше послано было спросить об этом, а мне — рассказать все, вплоть до истории с обращением к черному переговорщику. Мой тихий и неприметный конник слушал очень серьезно, у него даже взгляд изменился, стал острым и холодным, каким я его никогда не видела, полагая, что он умеет только улыбаться.