Невская битва - Александр СЕГЕНЬ

ли нам тут, уготована. Отправляйте сию погребальную шнеку в Новгород.

И долго стояли, провожая взглядом уплывающий корабль мертвых, кроваво озаренный последними лу­чами заката.

Потом пришли послы от Улофа Фаси. Просили пе­редать, что ярл полностью признает свое поражение в битве, уходит от невских берегов обратно в Свею и просит поменяться пленниками, а также забрать своих мертвецов.

— Скажите ярлу, что с сего часа я зла на него не держу, — отвечал Александр. — Он и Биргер получили по заслугам, и теперь, будучи побежденными мною, они мне не враги. Пусть вернут наших пленников и за­бирают всех своих, нами полоненных, коих во много раз более. Пусть и мертвых своих уносят для воздая­ния им должных воинских почестей. И пусть убирают­

ся восвояси и всем своим папежникам скажут, что каждому, кто подобным чином к нам в гости заявится, подобное же пиршество будет мною уготовано. Уж про­стите, что так скатерть запачкали горячим вином!

Все поняли послы, кроме слова «папежники», ко­торое пришлось перевести им как «рабы папы римско­го». Низко поклонились они великодушию Александ­ра, но, когда уходили, все равно неистребимым своим обычаем высоко носы задирали.

—    Гляньте на них! — возмутился Ванюша Тур. — Ах вы шнеки недопотопленные!

—    Немца не переделаешь, — сказал сокольник Варлап Сумянич. — Из спесивой утробы на свет рож­даются.

—    Я не вполне понимаю, что сие означает «из спе­сивой утробы»? — спросил слышавший это тевтонец Ратшау.

—    Да и не надо понимать! — засмеялся Алек­сандр. — А понимай лучше то, Ратша-воин, что я пре­много благодарен тебе и твоим немцам. Видел я, как вы доблестно бились, и я низко вам кланяюсь. И мо­лодцы, что все живы остались, а то как я стал бы за вас перед Андреяшей Вельвеном отчитываться? Вдруг да приедет ваш местер с проверкой, не повредились ли тут его бывшие риттари.

Незатейливая шутка князя малость развеселила усталую и опечаленную видом мертвых товарищей дружину. Потом пошли смотреть, как свей своих мертвецов подбирают и уготавливают к погребению. Уносили только знатных воинов, простой битый люд оставляя на скорбном поле. Знатными же набили до­верху две шнеки.

—    Неужто повезут до самой Свей? — удивлялся Савва.

—    А этих что, нам хоронить? — еще больше удив­лялся Сбыслав, видя, что мертвые простолюдины ос­таются лежать без внимания. — Что за народ! Ты бы, княже, не отдавал им всех пленников, обменяй каж­дого нашего на одного ихнего, а которые останутся — вези в Новгород, нам работники пригодятся.

— Нам и без их работников хватает тружени­ков, — махнул рукой Александр. — Пущай забирают. Я слову своему хозяин.

Среди наших освобожденных пленников оказался Ярослав Ртище. Пережив позор плена, он понуро при­близился к Александру:

—    Прости, княже, оплошал я, скрутили клятые папежники.

—    Бог с тобою. Каждый может так попасть.

—    Клянусь, в ближайшей же битве изглажу вину свою! Увидишь, яко смою срам свой.

— Верю, — улыбнулся ему Александр. Наступила июльская ночь. Небо заволокло туча­

ми, и луна не могла просочить сквозь них свет свой.

Свей уходили, и Александр не спешил идти отды­хать, покуда не проводит их взглядом. Три шнеки, до­верху груженные мертвецами, стояли в окружении ос­тальных.

—    Сейцяс зажгут, — сказал Пельгусий, стоя непо­далеку от Александра со своим братом.

—    Ой ли? — усомнился Савва.

—    Тоцно говорю, — закивал головой ижорянин. — Таков древний обыцяй.

—    Неужто запалят? — удивился ладожский по­садник. — Охольные свей!

В подтверждение слов Пельгусия на реке вспыхну­ли огни — свей зажигали факелы. Пламя стало расти, охватывая паруса приговоренных к сожжению шнек. Одновременно зазвучали топоры, и в свете огней стало видно, как, подплыв к кораблям мертвых на малень­ких лодках, свей прорубают им днища. Охваченные пламенем шнеки вскоре превратились в три ярко по­лыхающих на воде костра. Отвратительно запахло го­рящим человеческим мясом.

— Який смрад! — возмутился Ладомир. — Княже Александре, идем на одмор отдыхать. Ты си сила! Ты сделал одоленье, идем на покой.

— Догляжу, — отказался Александр. — Уже на­кренились, сейчас потонут.

Горящие шнеки и впрямь стали одна за другой все выше задирать свои надменные носы, уходя кормой под воду. Громким шипеньем обозначилось соприкос­новение реки с жарким огнем.

—    Хох! Хох! Хох-хоооо! — кричали живые свей с других шнек, приветствуя уход своих павших това­рищей в Валгаллу.

—    А все-таки и они молодцы, — осмелился похва­лить врагов ловчий Яков.

—    Святый Боже, святый крепкий, святый бес­смертный, помилуй нас, — пробормотал отец Николай.

Горящие шнеки все быстрей уходили под воду. Яр­кое зарево, освещавшее всю реку так, что хорошо можно было разглядеть противоположный берег, уменьшалось, и вновь становилось темно. И вот уже с трудом можно было увидеть, как высокие носы нена­долго замерли над водой и канули навеки, ушли на дно Невы. Живые шнеки подняли свои якоря и двину­лись прочь в сторону Алатырского моря.

— Прощайте, гости дорогие! Приходите поча­ще! — крикнул им вдогонку князь-победитель. — У нас земли и рек вдоволь, есть куда вас уложить с по­честями!

Глава двадцать первая

ПОБИТЫЕ АНГЕЛАМИ

Князь их простил, а я не мог. Беззлобно он кричал им вослед, чтобы еще приходили в гости, а меня так и распирало броситься в одну из захваченных нами шнек и плыть вдогонку, нагнать проклятых и бить, бить их, не дать им уйти из пределов страны нашей.

Зачем умолкли навеки уста Ратмира и Юряты? Кто заменит нам в нашем дружинном братстве Костю Луго-тинца, лучшего воина и ристалищника, веселого балагура и несравненного озорника? Еще тридцать три шнеки свои доверху набейте мертвецами и уведите их в огне на дно реки, а и тем не перевесится чаша весов, на которой лежат Ратмир, Юрята и Костя. И это толь­ко трое. А скольких еще недосчитались мы — Пузача, Еньдропа, Наместа, Всеволожа Ворону, иных… Конеч­но, не так много, как могли бы недосчитаться, но кисть руки отруби или всю руку — все равно больно!

А главное, так и не услышал я слов прощения мне из уст Ратмирушки. Остыли его певучие уста, навсег­да закрылись, не зачирикают на своем новгородском щебете. И не скажут больше: «Так уж и быть, Савка, прощаю тебя, собаку! Давай обнимемся, брате!»

От этой мысли я не утерпел тогда, и вновь слезы гу­стыми ручьями хлынули из глаз моих. К счастью, ни­кто их не видел — Александр и присные во все глаза сверлили ночь, глядя, как уплывают недобитые па-пежники. А ночь, в отличие от предыдущей, стояла темным-темная, хоть глаз выколи, и разглядеть во мраке уходящих свеев мог уже только один человек — наш остроокий князь Александр.

Стал накрапывать дождь, обещая лить свои слезы во всю накрывшую нас ночь. Александр оставил до­зорных и велел всем располагаться в ижорском селе, из которого свей выбили жителей, а мы — свеев. Сам же он отправился на покой в шатер, который постави­ли ему на берегу реки Ижоры у самого места впадения ее в Неву. С ним и мы обосновались — я да Быся, да Яков, да сербин Ладко, да сокольники Варлап с Не-фешей. Помолились коротко и улеглись там. Дождь тихо шуршал по полотну нашей ставки, а в ушах все ревело и скрежетало побоище, долго не давая уснуть. Наконец то один, то другой перестали ворочаться с бо­ку на бок, захрапел Варлап, а вскоре и я погрузился в мятежный сон.

Снилось мне одно хуже другого. То привиделось, будто, наоборот, один только Ратмир в живых остался да я грешный, а остальные все пали тут. То привиделся утлый свеянин, которого я собственным топором надвое развалил. Он еще почему-то по-русски орал, требовал у Александра его сердпе. Эдакой образине и на свет не положено было рождаться. А тут присни­лось, будто он по берегу ходит и бормочет: «Где же оно? Где же оно?» — ищет сердце Александра. И меня всего ужасом покрыло — стало быть, убит князюшко наш, коль эта мерзкая тварь его сердце разыскивает. Проснусь в страхе, перекрещусь и опять ухожу в страшные сны. Лишь под утро дал мне Бог облегче­ние. Вижу я во сне прекрасное солнечное утро, рас­свет — аж глаза застит, и из этого рассвета мне вдруг голос Ратмира: «Ладно уж, Савка, прощаю тебя, соба­ку! Давай, братишка, обнимемся!» А я и хочу обнять­ся с ним, да не могу — разве можно обняться с рассве­том?.. Злюсь на Ратмира, и в то же время смешно мне от такого его озорства: «Шутить надо мной удумал? Вот я сейчас обнимусь с тобой, иродом! Вот я сейчас ре­бра-то тебе…» Он тоже смеется: «Ишь ты, спят они! А идите-ка да поглядите, что там на другом берегу Ижоры понавалено!»

Тут я вскочил и увидел, что это ночной дозорный Твердимил Добрята нас будит. И с весьма веселым ви­дом, будто вчера мы не кровавым побоищем развлека­лись, а хмельным попоищем.