Корона скифа (сборник) - Борис Климычев

История с портретом мигом облетела весь город, и пациенты стали осаждать усадьбу Асинкрита Горина. Граф Разумовский не всех пускал в дом. Принимал подарки, относил в кладовые и говорил:

— Доктору не разорваться. У него уже есть люди на приеме. Ты придешь через неделю, а ты — через две.

Граф был тонкий психолог и богатых золотопромышленников тоже не пускал без очереди. Пусть потерпят, потом с них можно будет вдвое больше содрать за лечение.

Давыдов испытывал больных качающимися маятниками. Один маятник был подвешен на проволоке и был обозначен знаком «плюс», другой, на изолирующей нитке, был обозначен знаком «минус».

Если оба маятника описывали возле испытуемой части тела одинаковые фигуры, то это обозначало, что болезни тут нет, если же показания разнились, то испытуемый орган либо участок тела считался больным.

Для лечения подбирались специальные материалы, излучавшие «жизненную силу». Давыдов брал речной песок, собирал по берегу Томи ракушки, толок разноцветные стекла, все это заливал секретным составом, потом выдерживал в склянках на солнце и при лунном свете.

Больным он делал компрессы, примочки. Кому-то втирал состав в кожу.

Он, между прочим, рассказывал Разумовскому и Горину, что давно ищет среди кедровых шишек одну-единственную. Она нарождается раз в двадцать лет, и каждый из ее орехов может вернуть безнадежному больному жизнь!

— Здесь вы найдете эту шишку! — обрадовался Разумовский, Томск у нас ближе к осени бывает весь засыпан кедровыми скорлупками. Грызут орехи и стар, и млад. Может, кому-то и попалась волшебная шишка?

— Может, и попалась, но если из этой шишки съесть больше одного ореха — умрешь.

— И как же ее узнать?

— Надо ее натереть специальным составом, она побелеет. Такая шишка отличается и размером. Это особенно крупная шишка, и орехи в ней крупные. И у меня есть нужный состав, но шишку жизни я пока не нашел.

От больных отбоя не было. И Давыдов просил Разумовского принимать только самых больных, тех, кого в других местах вылечить не смогли. Нужно же было иметь время и для науки.

Лучшим отдыхом от трудов праведных граф Разумовский считал прогулки вдоль Томи, с удочками. На закате обычно клевали в заводях такие окуни, что нитка еле выдерживала их. Давыдов тоже пристрастился к этой забаве.

Подышать воздухом, очищенным водой, полюбоваться кудрявыми островами, и белыми песчаными отмелями. Да еще принести на кукане жирных окуней, тут же отварить их с лучком и приправить перцем. Блаженство!

Однажды такой вечерний поход привел их к неожиданной находке. На песке возле реки лежал совершенно нагой человек со связанными за спиной руками, весь мокрый и без признаков жизни.

Дмитрий Павлович тотчас достал из кармашка небольшое зеркальце и прислонил к губам этого мужчины.

— Жив! — воскликнул Давыдов, — носовым платком зажал язык страдальца, другой рукой нажал на его грудь. У незнакомца хлынула вода изо рта, он закашлялся и вздохнул, Дывыдов постучал его по спине.

— Что же теперь делать? — обратился Дывыдов к Разумовскому, — за городом нет извозчиков, не на себе же нам его тащить, да еще голого?

— Довезем до города на лодке, — отвечал Разумовский.

— Где же мы ее возьмем?

— Какой-нибудь рыбак сейчас обязательно будет возвращаться с низовий реки в город, надо только подождать.

— И надо нам его одеть.

— Но во что? — изумился Давыдов.

— Одеть его на первый случай мы сможем, я дам ему свои штаны, а сам буду в кальсонах. Вы же дадите ему свою верхнюю рубаху, а сами будете — в нижней. Таким образом мы все трое будем одеты.

— Да, но как же вы будете в кальсонах, в городе?

— Ничего! У меня все равно слава городского чудака, это мне ничуть не мешает жить, а возможно, что даже и помогает. С чудаков меньше спроса.

— Похоже, что вы правы, — согласился Дмитрий Павлович.

Через какое-то время показалась из-за поворота лодка, которая тяжело шла против течения, в ней умело гребли двое. Третий сидел на корме и правил коротким веслом.

— Эй! Сюда! — замахал шляпой Разумовский, — он был уже в одних кальсонах и походил на гусара в белых рейтузах.

— Их трое. Возьмут ли они еще троих? — усомнился Давыдов.

— Как не взять? — отвечал Разумовский, — я — граф, вы — знаменитый ученый и лекарь, как же они посмеют не взять?

Незнакомцу развязали руки. Обрядили его в рубаху и штаны. Выглядел он уже лучше, хотя и дрожал всем телом и не мог говорить.

Рыбаками оказались художник Олимпий Павлов, поэт Сергиев, и этнограф князь Костров. В лодке на дне серебрилась стерлядь, был и король обских рыб, осетр, его спина была благородно зубчатой и напоминала пилу.

— Эй, сюда! — помахал Давыдов, и лодка пошла к берегу.

— Господа! Мы спасли утопающего, он не может идти, а нам надо доставить его в город! — заявил Разумовский.

— Что ж, размещайтесь! — ответил Костров, который исполнял роль кормчего. — Будет тесновато. Придется плыть возле самого берега, и очень медленно, чтобы не зачерпнуть бортом. Иначе вместо одного утопающего будет сразу шестеро. Да сидите в лодке спокойно, не хватайтесь за борта. А отчего вы, граф, в одних кальсонах?

— Брюки потерял, когда утопающего спасал! — ответил Разумовский.

— О! Это героика! Олимпий обязательно напишет о вас в газету. А кто таков утопающий?

— Сами еще не знаем! — отвечал Разумовский. — Главное, его доставить ко мне домой и полечить как следует. А в газеты писать не надо! Может, это повредит утопающему. Полиция у нас не преминет какое-нибудь дельце состряпать. Они из всего стряпают дела и греют на этом руки. Я этих прохвостов знаю! Так что мы лучше обойдемся без газетной славы.

В городе Разумовский и Давыдов вытащили из лодки незнакомца, попрощались со знатными рыболовами, наняли извозчика и покатили домой.

Здесь первым делом напоили своего невольного гостя горячим чаем с сахаром.

— Вы можете говорить? — спросил Давыдов. — Кто вы такой? Кто связал вам руки?

— Я могу говорить, — еле слышно ответил незнакомец, но я ничего вам не скажу, ибо не знаю, кто вы такие.

— Мы честные люди, которые тебя спасли, а ты должен нам назвать имена тех негодяев, что чуть тебя со света не сжили! — распаляясь, вскричал Разумовский.

— За спасение благодарю, но никому из жителей Томска я не верю.

— А, значит, ты нездешний! Был бы ты здешний, то знал бы, что нет более благородных людей в городе, чем мы. Я граф Разумовский. А это потомок славного гусара и поэта Дениса Давыдова, который бил почем зря французов и писал прекрасные стихи. А Дмитрий Дывыдов не только пишет стихи, но и величайший из химиков, механиков и врачей! И он тебя спас. И он вернет тебе бодрость и здоровье. Теперь ты знаешь, кто мы такие, так представься же и сам, будь любезен.