Изменники Родины - Лиля Энден

— Что вы тут шепчетесь? Дома не управились налюбезничаться? — раздался около них насмешливый голос Маруси. — Аленушка! Идем петь!.. Да и бургомистра своего тащи — у него голос хороший, а ревновать его сейчас некому…

Маруся намекала на довоенное прошлое, когда она завербовала молодого льнокомбинатского инженера в свои самодеятельные кружки; но тут приехала Валентина Федоровна и так ревновала, горевала и скандалила, что ему пришлось отказаться.

Спели несколько песен.

Николай тоже стоял с хором и пел, и все это время счастливо улыбался, прислушиваясь к милому его сердцу, звучному альту, который он различил бы среди всех голосов мира.

После песен опять начались танцы.

Командовал балом Эрвин. Дамой своей он выбрал Марусю и не отходил от нее в течение всего вечера. С ней он танцевал все танцы, а когда она отходила и становилась в хор, он садился напротив и не спускал с нее восторженного влюбленного взгляда, и видел ответный сияющий взгляд, и знал, что эти русские песни Маруся поет для него, хотя он и плохо их понимает…

Танцевали те же тпнцы, что и довоенное время, кроме одного, на котором особенно настаивал Эрвин.

Он называл этот танец — кадриль, но эта немецкая кадриль ничуть не похожа была на то, что называли этим словом в Липне.

Еще накануне, во время разработки программы вечера, Эрвин был очень удивлен, что Виктор, игравший на гармони бесчисленное множество танцев и песен, не умеет играть ничего подходящего для этого танца, который состоял в том, что пары без конца расходились и вновь сходились. Эрвин попробовал было напеть липнинскому гармонисту какие-то немецкие мотивы, но Витька был слишком ленив, чтоб их разучивать; тогда Эрвин сказал, что можно сыграть какой-нибудь марш повеселее.

Распорядители вечера попробовали одно, другое и, в конце концов, остановили свой выбор на… «Москве Майской»!..

Эрвину этот мотив страшно понравился, он пожелал узнать слова песни и их значение, и Маруся полностью спела ему «Роте Москау», сопровождая довольно точным переводом, а затем напечатала для него русский текст латинскими буквами.

И танцевали липнинские граждане немецкую кадриль под слишком хорошо всем знакомый, глубоко русский мотив: «Кипучая, могучая, никем не победимая»… И неплохо получалось…

Лену на этот прогулочный танец неожиданно пригласил зондерфюрер Шварц, до сих пор сидевший в стороне.

Николай, оставшийся без дамы, поглядел вокруг себя и подошел к Клавдии Ивановне.

— Давайте, пойдем с вами!

— Чего же вы молоденьких не приглашаете? — рассмеялась машинистка. — Или жены боитесь? Вы же говорили, что она вас не ревнует?… Ну, идемте, что же делать… Я, кстати, в молодости такую кадриль танцевала — тогда модно было…

— Поглядите на первую пару! — сказала Клавдия Ивановна, когда они с Венецким включились в общий ритм танца. — Новый зондерфюрер в нашу Марусю влюбился, ни на шаг не отходит… Да и он ей, видно, нравится… Что ж, молодые…

В то же самое время Виктор, механически перебирая клапаны гармони, повернулся к присевшему с ним рядом Володе и сказал, указывая глазами на ту же первую пару:

— А видно теперь Андрюшке Новикову будет полная отставка!

— Андрюшке Новикову? А где он? — встрепенулся Володя.

— Кто его знает? Он из плена по дороге бежал, еще не доходя Липни… Вероятно, где-нибудь в деревне… Но Маруся-то была его любовь… А теперь ему до нее не дотянуться — это точно!..

В промежутках между танцами пленные спели несколько украинских песен, потом пели немцы — запевал неугомонный Эрвин; зетем опять пел липнинский хор, и опять танцевали.

— Эх, руки устали! — потянулся Виктор. — А ногами поработать хочется!.. Поиграй-ка ты теперь!..

И он передал гармонь своему непосредственному начальнику, Ивану Вышняченко.

Освободившись от гармони, Виктор подхватил хорошенькую Зиночку Тимченкову и пустился в пляс, не жалея новеньких сапожек; а с противоположной стороны зала на них жгучей ненавистью сверкнули глаза Александры Степченковой.

Когда все уже немного устали от танцев и пенья, с неожиданным успехом выступил часовых дел мастер Иван Иванович Соколов.

Этот человек, небольшого роста и самой неприметной наружности, появился в Липне неизвестно откуда. Он пришел к бургомистру с просьбой помочь ему, рассказал, что бежал из плена, что он москвич, и в этих краях у него нет ни родных, ни знакомых, что без документов его могут забрать в лагерь — и Венецкий сделал этого человека липнинским гражданином.

Получив документ, Соколов взял патент на ремонт часов, примусов, швейных машин, велосипедов и прочей мелкой механизации.

Этот незаметный человек оказался замечательным исполнителем юмористических рассказов и анекдотов; весь зал хохотал так, как, вероятно, никто из присутствующих не смеялся с самого начала войны. В перерывах между танцами и песнями его вызывали целых четыре раза.

Особенно всем понравились армянские анекдоты, сопровождаемые песенкой:

Гулиджан, Гулиджан!Не ходь моя лавка!Ты торгуешь баклажан,Разным сортом травка…

Так и осталось после этого вечера за часовым мастером прозвище «Гулиждан»…

В конце бала к Венецкому неожиданно подошла разряженная, раскрасневшаяся от танцев Фруза Катковская:

— Сергеич! Давайте мы с вами помиримся!

— Помиримся? — переспросил бургомистр. — А разве мы с вами ссорились?

— Ну, да! Вы же меня ругали тогда за хлеб, ну, и правильно ругали, и вообще вы меня чего-то невзлюбили, а ведь я — баба неплохая!..

И, увидев, что Венецкий смеется, продолжала:

— Это все дело прошлое!.. А теперь — давайте станцуем!

Николай расхохотался и пошел с ней танцевать в знак примирения. Сегодня в его глазах все были хорошие, добрые и симпатичные люди, даже Фрузка, которую он вообще-то недолюбливал, но в этот праздничный вечер он был согласен, что она «неплохая баба».

* * *

Праздник закончился около трех часов ночи. Сигналом к концу послужил отъезд немецких гостей, которые уехали на машине, чтобы к утру уже быть на месте своей службы.

Местные гости расходились во все стороны большими шумными толпами.

Последними вышли из здания комендатуры хозяин города и та, которую народ называл его женой.

Свет в зале Венецкий выключил своей рукой, а когда они с Леной вышли на улицу, погасли окошки и на втором этаже, где жили коменданты.

Ночь была тихая, морозная; круглая луна сияла посередине безоблачного звездного неба и щедро заливала своим светом засыпанную снегом Липню.

Ветви огромных, старых лип, на одной из которых в недалеком прошлом казнили шеф-полицая, были покрыты инеем, и этот иней ярко искрился и переливался в лучах лунного света.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});