Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лайош Сечи после побега из армии несколько недель скрывался у старого своего друга — электромонтера с улицы Медве. Поначалу он предполагал раздобыть гражданские документы и перебраться в Пешт, где его мало знали, и устроиться подручным на какой-нибудь завод.
Как все коммунисты, он со дня на день ждал, что в городе вот-вот начнется вооруженное восстание.
Однако документы ему достать не удалось. Пришлось довольствоваться поддельным штампом в солдатской книжке «Временно непригоден». Слабенькая работа, взглянешь один раз на печать и сразу скажешь: умышленно смазана! Но и это лучше, чем ничего — если, конечно, не высовывать нос на улицу. В особенности здесь, где его каждая собака знает.
Сперва Сечи поручили распространять листовки, затем — организовать саботаж на железной дороге и помешать вывозу в Германию типографского оборудования. Однако сперва дело двигалось медленно: кое-кого призвали в армию, других арестовали, да и самому Сечи приходилось действовать с оглядкой. Но потом работа пошла, и шла неплохо до середины декабря… А в декабре вдруг оборвалась связь с подпольным партийным центром.
Почему — никто не знал. Разузнавать нельзя, нужно просто ждать, и притом много недель подряд, если не хочешь угодить в западню. Ждать и быть готовым даже к тому, что однажды ночью вместо связного из центра в дверь постучится полиция.
Последнее указание, полученное Сечи от центра, гласило: «При всех обстоятельствах оставаться в Буде и сразу же после освобождения создать районную парторганизацию».
О вооруженном восстании — ни слова…
В эти дни Сечи чувствовал себя не лучше, чем в тюрьме: много недель подряд отсидеть в темной комнатушке, по всякому стуку, всякому звонку прятаться в «световом колодце». И — никакого дела. Просто ждать!..
В тот день, когда Сечи услышал весть об окружении города, он, дисциплинированный солдат партии, испытал такое нетерпение, какого не знал за всю свою жизнь. Именно оно, это нетерпение, и внушило ему мысль: «Осталось всего несколько часов…»
Он решил пробраться домой, к жене: ведь нилашистам сейчас не до облав. И хотя это было невиданным легкомыслием, с ним согласился и в конечном счете разрешил ему идти товарищ его по «цепочке».
И в первый день рождества Сечи, дождавшись темноты, осторожно осмотрелся и вошел в парадное. Новотные к этому времени уже перебрались в убежище, но жена Сечи случайно поднялась в квартиру. Они обнялись — с такой радостью и с таким отчаянием, будто это было их первое или последнее объятие.
И вдруг жена заволновалась:
— Как же ты теперь? Ведь в убежище тебе нельзя.
— Подумаешь, второй этаж! Ведь над нами четыре этажа, — значит, четыре перекрытия. Дом крепкий, я — то понимаю в этом толк… Комната выходит во двор. А она — надежнее любого бомбоубежища. На какие-то два-три дня!
Возможно, он был прав, уверяя, что убежище не намного надежнее комнаты. Но там по крайней мере было тепло. А здесь, едва началась блокада, вылетели все окна. Ох, и померз же Сечи за это время! В прихожей у Новотных испокон веков стоял большой сундук для грязного белья. Просверлив в его крышке большую дырку для доступа воздуха, Сечи оборудовал себе в сундуке «спальню».
Однажды вечером его чуть-чуть не застали врасплох неожиданно вернувшиеся домой хозяева — старый барин и его сын-советник. Сечи едва успел нырнуть в свой сундук — «спальню».
Войдя в дом, Новотные принялись торопливо рыться во всех шкафах, искать что-то. В это время внизу, на Вермезё, грохнула шальная мина. Отец и сын перепугались, выскочили в прихожую, уселись со страху на сундук. И Сечи волей-неволей довелось быть свидетелем их беседы.
— Ты уверен? — спрашивал Новотный-старший.
— Конечно, отец! Я говорил это же самое еще тогда, когда англичане вместо того, чтобы высадиться на Балканах, открыли второй фронт во Франции…
Новотный-старший вздохнул:
— Одна орда сменит другую.
— Вот именно, отец. Надо было нам еще в сорок первом с англичанами договариваться. Любой ценой. Ну, а теперь… снявши голову — по волосам не плачут…
Хрипловатый голос старика звучал глухо, печально:
— Одна орда сменит другую! Разве это жизнь, сынок?
— Как-нибудь перетерпим, отец, и при первой же возможности уедем. А до той поры…
— Думаешь, уцелеем? Я — бывший министр, ты — советник городского управления?
— Да что ты, отец! Не так страшен черт, как его малюют. Разве мало у тебя старых друзей в этом так называемом «Венгерском фронте»? А у меня, понимаешь, — даже заслуги найдутся, останется лишь от должностей почетных отказываться! — возразил сын-советник и, саркастически засмеявшись, добавил: — С пятнадцатого октября не появляюсь в управлении. Даже присягу Салаши не принес. «Саботировал».
— А как же с орденом Орла?
— Всем давали, кто хоть сколько-нибудь видную должность занимал. Да и кому об этом известно? Только тем, у кого еще больше рыльце в пуху!
— А членство в партии нилашистов?
— Я вступил секретно. Об этом знают два человека: ты да наш пьяница-дворник. Так ему-то кто поверит? Э! Нечего нам с тобой бояться!..
Но старый Новотный опять вздохнул.
— Намного хуже, чем сейчас, не будет, — утешил его сын.
— Я лучше тебя знаю. По девятнадцатому году.
— Ах, отец, откуда? Ты ведь даже не был тогда здесь. Отсиделся в Вене.
— Но слышал предостаточно.
— Нечего нам бояться. Пошли искать. Кажется, улеглось, давай продолжим.
Лайош слышал, как они принялись рвать какие-то бумаги…
К счастью, это был единственный случай, когда хозяева наведались из убежища в квартиру. Обычно же, если Новотным было что-то нужно, они посылали свою прислугу.
А Сечи сидел в холодной квартире Новотных и с волнением думал о том, что уже совсем скоро ему доведется выполнять задание партии — создавать районную организацию. Но время шло. Минула неделя. Ждать становилось все тяжелее.
Особенно мучило, угнетало Сечи сознание собственного бессилия. Временами он и вправду чувствовал себя как в тюрьме. В конце концов Сечи решился утром, чуть свет, когда все спят, сходить еще раз к монтеру, на улицу Медве. Вернулся он в тот же день ни с чем. Выжидая удобного момента, чтобы незамеченным прокрасться в дом, ознакомился с расклеенным на стене новым приказом военных властей; отныне отменялись все имевшие до сего дня силу освобождения от службы в армии.
Для Сечи это означало, что теперь ему вообще нельзя было появляться на улице. И хотя в остальном все было сносно и не приходилось страдать даже от голода, так как запасы у Новотных были очень велики, — все же Сечи мучился и изводил себя, не в силах примириться с вынужденным бездельем.
Сечи перебрал в памяти всех, на кого он мог бы рассчитывать: Юхас, Сакаи, Андришко, Саларди. Всего несколько сот шагов, две-три улицы разделяют их. А какими недосягаемыми кажутся они ему сейчас! Впрочем, живы ли они и там ли они, где он рассчитывает их найти? Имеет ли он право идти туда, привлекать к ним внимание жильцов дома?..
А дни бежали, стирая друг друга…
Госпожа Шоош не слышала, о чем шепталась дворничиха с молоденькой служанкой советника Новотного, но от нее не ускользнуло, как Сечи переменилась в лице. Нет, не одна Кумич была одарена острым взглядом. Г-жа Шоош не зря пятнадцать лет вдова, и ее глаза, привыкшие за эти годы приглядываться к чужой жизни, подмечали многое. Поэтому, когда дворничиха убралась восвояси, вдовушка громко подозвала Сечи к себе, — мол, помогите печь растопить! — а на ухо шепнула ей:
— У меня квартира ничуть не хуже вашей каморки. На первом этаже окошко из меньшей комнаты выходит на Логодскую. В случае чего человек всегда успеет на улицу выскочить. Между прочим, замок в двери сломан. Просто толкни дверь, она и откроется. Да вы не бойтесь меня, бедненькая! Я всегда так переживаю, так переживаю за всех, кто наверху прячется, особенно когда сильные налеты бывают. О, господи!..
Шоош посмотрела на молоденькую служанку теплым, материнским взглядом и погладила ее ласково по руке.
…Так Лайош Сечи очутился в квартире г-жи Шоош, а когда в тот же вечер по дому пошли нилашисты с облавой, он тихонько вылез из окна на Логодскую — тихую улочку, на которой через два дома от них стояла изрешеченная, как сито, бывшая штаб-квартира гестапо. Между прочим, подвалы этого здания остались невредимыми, но после того как советские артиллеристы окончательно выкурили из этого дома гестаповцев, убежище под ним заполнили жители окрестных одноэтажных домишек. Зато стоявшая напротив бывшего гестапо котельная теперь вообще пустовала: в ней-то и решил укрыться на одну ночь Сечи.
Был у Сечи при себе и «документ»: письмо, написанное г-жой Шоош ее знакомому, который жил на улице Тигриш. Письмо содержало просьбу устроить его подателя на ночлег и было вложено в конверт с тисненой фамилией авторитетного отправителя: «Доктор Антал Шоош, советник юстиции». Если остановят на улице — можно, по крайней мере, сказать: выполняю поручение, несу письмо на улицу Тигриш… Поручение — лучше всяких документов в таких случаях.
- Времена года - Арпад Тири - О войне
- Орлиное сердце - Борис Иосифович Слободянюк - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Сердце сержанта - Константин Лапин - О войне
- Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Герои подполья. О борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны. Выпуск первый - В. Быстров - О войне
- Кронштадт - Войскунский Евгений Львович - О войне
- Последний порог - Андраш Беркеши - О войне
- Нашу память не выжечь! - Евгений Васильевич Моисеев - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Начинали мы на Славутиче... - Сергей Андрющенко - О войне