Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А у тебя свидетельство о крещении есть? — все так же шепотом спросила она Аннушку. Она боялась, что если ее подруга предъявит патрульным свой паспортный вкладыш со штампом прописки, те потребуют и от нее такой же документ.
— Есть, только наверху, в квартире. А здесь, при мне, прописной вкладыш и «Книжка».
В темноте коридора Аннушка, разумеется, не могла видеть лицо подруги, но, услышав, как та испуганно, часто-часто задышала, она поняла вдруг то, о чем лишь смутно догадывалась прежде. Порывисто обняв Жужу, Аннушка прошептала:
— Не бойся! Я тоже скажу, что у меня только свидетельство. Сбегаю за ним наверх, принесу.
Раньше девушки лишь изредка встречались на лестничной клетке, отправляясь за покупками в магазины или во двор — выбивать ковры. Тем более что днем Аннушка почти никогда не бывала дома: до позднего вечера торговала в ларьке на вокзале. Подружились они уже здесь, за те три недели, что вместе провели в котельной, превращенной в бомбоубежище, в котором комендант отвел двум служанкам узкие, ребристые нары в тамбуре между дверьми. Нашлось бы, конечно, для них место и в самом убежище, да хозяева не захотели делить его с прислугой. А коридорчик между дверьми был узок, и через него поминутно ходили. Не говоря уж о том, что с его единственной железной дверью был он не так уж надежен от бомб. Да еще стояла здесь бочка с хлоркой — против иприта. От нее воздух был тяжелым, тошнотворно-едким. По утрам, со сна, у девушек было такое состояние, будто накануне они переели мятных конфет и испортили желудок. Жужа не хотела примириться с таким решением коменданта и все подговаривала Аннушку напомнить ему, что по закону им тоже полагается место в убежище.
— Не стану я говорить, — отказывалась Аннушка. — Скажи ты, ты умеешь.
— Нет, ты должна.
— Почему я?
— Ты давно здесь живешь, а я только пришла.
— Это не считается.
— И потом, ты служишь у Раднаи, а они уехали. Тебе все их место полагается…
Аннушка подумала-подумала и снова отказалась:
— Не стану. Обругают, только и всего. Да проживем мы и так.
Так они и остались жить в тамбуре, хотя Жужа ворчала из-за этого целыми днями. Вот и в этот вечер, еще перед тем, как нагрянули нилашисты, Жужа опять вышла из себя: только-только улеглись девушки спать, как вдруг, громыхая дверями, из убежища выскочил г-н Штерн; пользуясь вечерним затишьем, он побежал принести чего-нибудь съестного — в квартире у него было полно провизии: масла, вина, водки, муки, риса и даже молочного порошка. По утрам, например, Штерны непременно пили какао. Добра у них было так много, что они даже не смогли перетащить все в убежище…
— Ни умыться, ни переодеться, ни заснуть не дают, — тыча кулаком в подушку, злилась Жужа. — Все ходят и ходят. Не будь ты такой лапшой, мы давно бы жили в убежище!
Но Анна больше не обращала внимания на Жужину воркотню. Знала: теперь они до конца осады застряли в этом тамбуре. Что поделаешь — служанки! Но самой Жуже она не переставала удивляться: столько всего знает, а тоже вот не сумела в люди выбиться!
Девушки искренне любили друг дружку, и все же Аннушка чувствовала — что-то неладно с ее товаркой, что-то скрывает она от нее, не договаривает. Но о причине этого начала смутно догадываться, лишь когда Жужа упомянула про свидетельство о крещении. Аннушка почувствовала в себе вдруг прилив материнской нежности к подружке, заботливо обняла ее и зашептала на ухо:
— Ах ты, бедненькая!.. Я тоже скажу им, что у меня только свидетельство о крещении, да и то наверху, в квартире.
Жужа, вся похолодев, высвободилась из Аннушкиных объятий.
— Что ты? Я же из-за тебя. Неужели не понимаешь? Ни твоя книжка, ни вкладыш о прописке им не нужны. Свидетельство им нужно!
Неожиданно дверь распахнулась, и через нее из убежища в тамбур хлынули перепуганные женщины: нилашисты потребовали, чтобы все мужчины, помимо документов, предъявили и «вещественные доказательства» своего арийского происхождения. Поп-нилашист истошным голосом вопил:
— Показывать, когда я велю! У меня не попрыгаете!
Прошло несколько минут, за дверью царила гробовая тишина… Затем женщины возвратились в убежище, но дверь осталась открытой.
Ну, сестренки, от вас я «вещественных доказательств» потребовать не могу, — возгласил поп и густо захохотал, довольный собственной шуткой. — Но если какие бумажки у вас есть — прошу предъявить. Ну да, тебе, голуба, например, не надо, — подмигнул он стоявшей ближе всех к нему молодой г-же Штерн и ущипнул ее за подбородок.
— А у меня как раз и есть документ, — воскликнула молодая женщина, возмущенная грубым заигрыванием попа. — Да еще какой!
— Зачем же ломаться, голуба! — все так же похохатывая, успокоил ее поп. — Ну, а коли есть, дай взглянуть, что там у тебя за особенный такой документ.
Госпожа Штерн сунула руку под подушку, достала украшенную знаками гестапо охранную грамоту и, гневно сверкая глазами, гордо сунула ее под нос нилашисту.
Едва увидев бумагу, поп мигом переменился в лице. Смех буквально застрял у него в глотке.
— Да ты, оказывается, жидовка, подлая? — взревел он, словно раненый бык.
— Я нахожусь под защитой гестапо! — гордо воскликнула красавица Штерн, но тут же получила такую оплеуху, что едва устояла на ногах, а из носа у нее хлынула кровь.
— Гестапо? Что для меня твое гестапо, жидовская шлюха? — заорал поп, а сам рвал драгоценный документ на мелкие кусочки и швырял их себе под ноги. — Да ты знаешь, кто я? Или еще, сука, не слыхала имя патера Куна? Ну так теперь услышишь!.. Да только не долго слушать будешь! Потому что сейчас на берегу Дуная оглохнешь навеки… Да будь у тебя от самого Иисуса Христа охранное письмо с терновым венком вместо печати, я и на него плевал!.. А ну, марш!
Двое нилашистов грубо схватили молодую красивую женщину за руки и поволокли к выходу.
— Дайте мне хоть с мужем проститься! — рыдая, взмолилась она.
— Стоп! — рявкнул поп. — С мужем, говоришь? А где муж? Где?
— Наверху, — сквозь рыдания отвечала г-жа Штерн.
— Где, я спрашиваю?
— На втором этаже.
— Двое на второй этаж, мигом! Приведите этой твари ее вонючего муженька! Знал я, не напрасно мы сюда заглянули. Патера Куна нюх никогда не обманет!
Нилашисты ушли. Бухнула дверь, охнули ступени лестницы под их ногами, а в убежище стыла полная страха тишина.
На двух маленьких служанок в тамбуре никто не обратил внимания. Они замерли под своей грубой попоной, Жужа, сжавшись камешком, Аннушка, не попадая зубом на зуб от страха, — и прошло много-много времени, прежде чем Аннушка, всхлипывая, прошептала с упреком:
— Мне-то хотя бы могла ты сказать? Зачем же так, будто из-за меня ты… про свидетельство это… Меня знаешь, сколько раз уже проверяли? Я ведь допоздна на вокзале работаю… И всегда один только вкладыш о прописке показывала. Могла бы мне сказать…
— То другое дело! — возразила Жужа. — То уличная проверка. А эти ходят, происхождение проверяют. Им церковное свидетельство подавай. Сама видишь, он — поп. И потом, я все равно не из-за себя. Хотела, чтобы ты родственника господина Казара известила: пусть он не вздумает вниз спускаться — вдруг они дезертиров ловят!..
Теперь уже и Жужа не удержалась от слез: «Ну почему, почему я не рассказала ничего этой милой девочке? — думала она. — Зачем все время так упорно лгала ей? Долгие месяцы в одиночку хранила в сердце свою тайну, не решаясь ни с кем на свете поделиться ею: ни о страшной кончине матери и маленького братика, ни о женихе, от которого нет вестей, ни об отце… Ведь Аннушка такое милое и доброе существо! Как хорошо бы обнять ее, поделиться с нею, поплакать вместе… Но нет, нельзя. Бедняжка такая простушка. Может нечаянно проговориться…»
Аннушка в это время тоже думала. Но ее думы были совсем о другом: она видела перед собой флаконы одеколона, мыло, бесчисленные пачки сигарет, которые хозяйка спрятала и в сундуке о трех замках и в свернутых коврах. Все эти дни Аннушка, как и ее подружка, сидела голодная. Обе они исхудали, животы подтянуло. «А ведь сигареты, — думала Аннушка, — можно было бы поменять на еду. И мыло тоже». Мысли эти — черные искусительницы — все время преследовали Аннушку, но она решительно гнала их от себя. В прошлый раз, когда в подвал наведалась приятельница Жужи с кастрюлей горячего супа из конины и они выхлебали его в один присест, Аннушке стало не по себе: дать ей хоть пачку сигарет, что ли? Или променять на кусок хлеба и угостить Жужу…
Думать-то она думала, а сделать так не смела. Знала: стоит только заговорить об этом, и Жужа тотчас же уговорит ее променять на продовольствие все хозяйские сигареты. Наверняка! Станет убеждать, доказывать, что она, Аннушка, имеет на это право, что ей положено. Так же, как вот с местом в убежище.
- Времена года - Арпад Тири - О войне
- Орлиное сердце - Борис Иосифович Слободянюк - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Сердце сержанта - Константин Лапин - О войне
- Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Герои подполья. О борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны. Выпуск первый - В. Быстров - О войне
- Кронштадт - Войскунский Евгений Львович - О войне
- Последний порог - Андраш Беркеши - О войне
- Нашу память не выжечь! - Евгений Васильевич Моисеев - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Начинали мы на Славутиче... - Сергей Андрющенко - О войне