Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Где это вас так отделали? — спросил он.
— В блиндаже сидели в Крепости, а перекрытие рухнуло… Две тетечки так и остались там навечно. У одной такие же добрые, грустные глаза, как у тебя, брат, — сочувственно поглядел на солдатика Шани. — Не матушка твоя, случаем? Капосташ фамилия…
Часовой покачал головой:
— Нет, мы из Лайошмиже. А народу нонче тьма гибнет, — дрожа всем телом, поддакнул он. — Тьма, черт бы все это побрал!..
То ползком, то короткими перебежками от ворот до ворот они пробирались вдоль безлюдной Главной улицы.
На площади Марии мальчишка-писарь простился и пошел наверх, в Крепость.
— Смотри, будь осторожнее! — предостерег его Ласло. — Только надежным людям давай бумаги. И только по одному. А то влипнешь.
Еще не прошло и двенадцати часов с момента, когда он сказал себе: бороться, хотя бы в одиночку! И вот их уже трое! А эти двое новеньких, видно, крепкие парни. И, вероятно, не очень дружны с нилашистами. Только теперь он разглядел их поближе, основательней.
— Не встречались мы где-нибудь раньше?
Грузчики пожали плечами — не помнили. Потом рассказали, как они угодили в когти нилашистам.
— Домой вам нельзя, — сделал вывод Ласло. — Там наверняка будут искать. Может, к знакомым?
Ребята переглянулись. Янош предложил:
— К Манци если?
— Не знаю, кто эта Манци, — покачал головой Ласло, — но что и там вас будут искать, это точно. Как вы считаете?
Шани Месарош кивнул.
— Наверное. В доме-то у нас знают, что я к ней хожу. По крайней мере, дворник знает.
— А других знакомых у вас нет?
Грузчики подумали, покачали головой.
— Ну тогда идемте пока ко мне, а там видно будет.
— А я тебя на чердаке запереть хотел! — покрутил головой Месарош. — Такого-то славного парня!
Все трое дружно посмеялись: за эти два часа, что пробирались по городу под непрерывным огнем, они многое узнали друг о друге — а кое-что простили взаимно.
— Ладно, пошли, — скомандовал Ласло.
Самолеты гудели теперь немного дальше; удалился на несколько улиц и осколочный дождь от зенитных снарядов. Однако стоило трем беглецам тронуться с места — снова страшный вой. Плюхнулись все трое на брюхо. С грохотом землетрясения мина врезалась точнехонько под арку ворот, где они только что стояли и мирно беседовали.
— Черт бы их побрал! — прошипел сквозь зубы Янчи Киш и, вскочив на ноги, помчался вперед. Но тут, вероятно, пилот одного из штурмовиков заметил движение на улице и спикировал вниз. Вокруг троих беглецов градом запрыгали пули. Чудом достигли они следующей подворотни. К четырем часам они добрались до улицы Матраи. Но тут снова началась такая пальба со всех сторон, что ни одна подворотня не казалась им больше надежным укрытием. Надо было прятаться в первое попавшееся бомбоубежище.
Лучшее убежище, чем нашли они, трудно было представить: здесь собралось человек сорок до зубов вооруженных нилашистов! Но Янчи Киш приветствовал их таким громовым возгласом: «Стойкость!» — так решительно отдал традиционный салют, что беглецам не пришлось даже предъявлять своих скрепленных печатями удостоверений.
Бомбежка, яростная, оглушающая, длилась до вечера. Когда же она окончилась, смертельно усталые беглецы уже спали мертвым сном прямо на голом каменном полу чужого убежища. Проснулись они только часов в шесть, когда начался минометный обстрел.
А в это время на полу другого и тоже чужого убежища, на улице Медве, спал еще один скиталец — Мартон Андришко. Он все же пробрался к своему товарищу, электромонтеру.
Но электромонтера дома не оказалось, и Андришко удалось поговорить только с его женой: сам хозяин еще до Нового года перебрался на пештскую сторону. А ведь Мартон надеялся через него восстановить оборвавшуюся связь!
— Но ведь он давал вам знать о себе! — удивилась женщина. — Франк был здесь в самый канун Нового года. С ним-то он и передал для вас весточку. Не получали?
— Нет. Ничего не получал. А вы не знаете, что было в той весточке?
— Кажется, только то, что он собирается перейти фронт.
Мартой Андришко был раздосадован.
— А Лайош Сечи? — спросил он, немного помолчав.
— Дома. Жена прячет его.
— Если бы мы все это раньше знали!
Ласло и два его новых приятеля жестоко поплатились за свой несвоевременный сон: теперь им снова пришлось ползком, от подворотни к подворотне, пробираться под ожесточенным минометным огнем. К тому же их терзал голод. Чтобы умерить его, они наскребли на поросшем травой газоне немного снега почище и принялись сосать.
По улице, вдоль стен, змеились разноцветные телефонные провода.
— Надо оборвать! — шепнул Ласло. — Только так, чтобы изоляцию не повредить: немцам труднее будет искать обрыв.
Они успели надломить провода в пяти местах, пока ползли вдоль стен. Решив наконец, что наступило затишье, они бегом кинулись на Логодскую. Но оказалось, что и этот склон горы отлично простреливается русскими из пулеметных гнезд, расположенных на Малой Швабке. Прыгающие фигурки на фоне снега были отличными мишенями, и над головами беглецов тотчас же просвистела целая пулеметная очередь.
Снова им пришлось лежать ничком в грязи. Янчи Киш то и дело вспоминал чью-то мамашу.
В доме, перед которым их заставили залечь, расположился, по-видимому, какой-то венгерский штаб: под аркой стояли на часах два солдата. Вдруг один из них, не охнув, не закричав, растянулся на земле и задрыгал ногами, задергался всем телом. Контузия! Вчетвером, вместе с вторым часовым, они с трудом снесли контуженного вниз, в убежище. Странно, но на них, лежавших в каком-нибудь метре от пострадавшего, даже ветром не подуло от пролетевшей мины.
К полудню беглецы оказались среди руин здания, в котором две недели назад обосновались отряды гестаповцев.
— Вот здесь мы и отсидимся! — предложил Саларди. — Подвал пуст. Переждем, пока все утихомирится. Обидно и последнюю сотню шагов ползком добираться… Да и рано мне сегодня дома объявляться. Вдруг пришлют кого-нибудь из казармы проверить?.. Хотя…
В душе Ласло надеялся, что «соратники» уже занесли его в список «геройски погибших».
«От моего глаза ничто не укроется!» — любила повторять дворничиха Кумич. И во время бомбежек, когда все живое заползало и замирало в убежище, и в часы затишья под вечер — всякий раз с удовольствием отмечала про себя, как раскрываются перед ней характеры, наклонности и всяческие тайны души многочисленных обитателей огромного дома.
Сколько мнений, сколько споров: о положении на фронтах, о состояний осажденного города, о надеждах и шансах на победу… А она все слушала, слушала — иногда согласно кивая, но почти никогда ничего не добавляя от себя. Впрочем, и кивая утвердительно, она не знала, какое, собственно, ее тайное мнение обо всем этом.
Весть о замкнувшемся вокруг города осадном кольце застала дворничиху врасплох. Первые дни блокады Кумич была скована тяжелым, цепенящим страхом. Еще бы! Муж — в Национальной гвардии, сама она — тоже член партии «Скрещенные стрелы»… Но проходили день за днем, улицы кишели военной техникой, а русские все еще стояли у фуникулера. И Кумич снова обрела уверенность. Вскоре она опять уже чуть не плакала, слыша бессильное тявкание зенитки, стоявшей у них же на крыше, в то время как русские штурмовики, словно пчелы над ульем, деловитым роем висели в небе над городом, и нигде ни единого «мессершмитта» и ниоткуда — ни единой, хоть самой маленькой радостной весточки о подбитом советском самолете…
И когда вдруг пришел приказ очистить мостовую на улице Аттилы от обломков и мусора, сердце ее радостно забилось: именно по их улице войдут в город немецкие войска, прорвавшие русское окружение! Так считало и большинство жильцов. Но следующий день начался такой ураганной бомбежкой, что сидевшие в убежище боялись и дух перевести. И нигде не видно спасительных войск. Сам господь бог, видно, запутался, все смешалось… А что еще будет дальше?
И Кумич, по обыкновению своему, помалкивала, либо пряталась вместе со всеми в убежище, либо занималась каким-нибудь делом. Но каждое свое дело и каждое слово она рассчитывала так, чтобы сейчас ей поставили его в заслугу — но чтобы и потом, как бы ни обернулось дело, никто не поставил бы ей это в вину. Зато глаза ее, полные страха и в то же время пугающие, все видели и все замечали.
Видели они, например, что Сечи, прислуга советника Новотного, всякий раз, едва наступает затишье, за чем-нибудь да сбегает в квартиру. Как-то утром дворничиха отозвала служанку в сторону.
— Язык мой — враг мой, так, кажется… но я все же скажу, милочка! Никак, у вас кто-то прячется наверху? А то ведь немецкая полевая полиция и гестаповцы снова принялись дезертиров ловить. По квартирам ходят. На нашу улицу уже не один раз наведывались. Я это только так. Мое дело, конечно, сторона.
- Времена года - Арпад Тири - О войне
- Орлиное сердце - Борис Иосифович Слободянюк - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Сердце сержанта - Константин Лапин - О войне
- Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Герои подполья. О борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны. Выпуск первый - В. Быстров - О войне
- Кронштадт - Войскунский Евгений Львович - О войне
- Последний порог - Андраш Беркеши - О войне
- Нашу память не выжечь! - Евгений Васильевич Моисеев - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Начинали мы на Славутиче... - Сергей Андрющенко - О войне