Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев

аккуратно поинтересовался Репрев.

– Репрев, у летучих мышей нет хвостов, – рассмеялась Агния.

Так, в немудрёных беседах, забывая каждый о своём предупреждении, они дошли до конца болот. Только почему-то конец оказался началом: из чёрной трясины выглядывал всё тот же водяной. И почему-то этот возврат к началу больше других возмутил Репрева, но Алатар поспешил его успокоить, сдержанно напомнив, что в Зелёном коридоре всякий конец может стать началом, а начало – концом. Репрев поумерил пыл и передумал перегрызать горло водяному, глядящего на него с издёвкой в светящихся жёлтыми огоньками глазах.

– Пронесли мы твоё огниво! Не было сказано, в чём мы его донесём, так что не обессудь! – рычал Репрев.

– И где же оно? – наконец отозвался Лей своим клокочуще-булькающим голосом, подплывая к берегу. Его глаза-огоньки слились в одну тонкую узкую линию.

Алатар с детским хвастовством встал на задние лапы, переступая на них и топчась по-медвежьи, передние лапы подтянул к груди, умилительно их согнув. «Как у тираннозавра», – подумал Умбра и прыснул от смеха в кулачок под неодобрительным взглядом Агнии. Искатели, стоя позади Алатара, поражались уже не содержимому его желудка, а тому, как же велик тигр, и что если даже они все встанут друг другу на плечи, то им всё равно не достать до макушки бенгардийца.

Водяного озарил свет блуждающего огня, выкатывающегося шаром из тигриного пуза. Стоило только тигру с перинной мягкостью опуститься на передние лапы, как песочно-золотой свет спрятался обратно.

– Вижу, бенгардиец, ты почти выполнил моё задание, – проскрипел, как сук, голос водяного.

– Что значит «почти»? – снова возмутился Репрев.

– Но моё милосердие не знает границ: я тебе помогу, достану из твоего чрева огниво в обмен…

Репрев хотел было ещё что-то возразить, но Алатар страшно шикнул, грозно на него посмотрев, и обратился к водяному, сказав только одно:

– Продолжай.

– В обмен на то, что ты или кто-нибудь из твоих друзей откроет перед всеми данное ему предупреждение. Лишь откроет – сбываться оно, так уж и быть, не сбудется. Кто из вас осмелится? Быть может, ты, бенгардиец?

Алатар молчал, но его заточенные кошачьи зрачки молниями жгучей ненависти прошивали водяного.

– Или твои друзья предпочтут вскрыть тебе брюхо копьём, которое сидит на пальце фамильяра? Подумай, тех ли друзей ты взял с собой в Малахитовый лес.

– Я их не выбирал, – сказал Алатар. – Но даже если бы пришлось выбирать, я бы, ни секунды не колеблясь, выбрал их, предложи мне взамен хоть всех тридцати четырёх существующих ныне полуартифексов. Я, как и всякий бенгардиец, верю в судьбу, и судьба преподнесла мне подарок.

– Много твоих соплеменников прошло через меня. Но ты первый бенгардиец, кто позволил идти за малахитовой травой чужакам. Твой…

– Мой король, – прервал его на полуслове Алатар, – никогда бы подобного не допустил. Но это уже тебя не касается.

– Как путеводитель, я должен… – начал Астра неуверенно. – Я должен сказать своё предупреждение. Но предупреждаю, что моё предупреждение связано с тобой, Агния, – Агния удивлённо и непонимающе вгляделась в него. – И с тобой, Репрев.

Астра сказал так, как говорит всякий, кто готовится признаться в чём-то, – стихающий, переходящий в стыдливый шёпот голос дрожал, как стекло, чтобы через мгновение стать громогласием.

Не понравилось Репреву, к чему Астра клонит; ужасное подозрение по-мышиному юркнуло ему за сердце, и взбаламутилась настоянная за три немалых года жизнь вместе с лисицей-кинокефалкой Агнией, и поднялась слепая ревность. А ревность, бывало, заводила его в самые злачные закоулки раздоров с теми, кто, как ему мерещилось, положил глаз на его прекрасную Агнию. «Моя ты, и ничья больше», – так иногда говорил ей Репрев. Ничто не выводило Агнию из себя так, как то, что её присваивали, как какой-то трофей, называли «своей». Для неё свобода была превыше любых уз. И были ссоры, недопонимания, но прошли как-то три года, почти как три дня.

И Репрев теперь сам расхотел слышать предупреждение Астры. «Если он скажет то, о чём я думаю, то будет история, ещё какая история! – комкал эти мысли, как воображаемую бумагу, Репрев. – Но с этой минуты, Астра, я с тебя глаз не спущу».

Но Репрев не дал случиться признанию Астры:

– Ай, артифекс с вами всеми, страдать – так до конца! Одиночество. Моё предупреждение – одиночество.

– Что ты сказал, Репрев? – мерзко улыбался Лей. – Говори громче. И точнее, точнее! Если погаснет огниво, то…

– Прочисти уши от трясины, раз не слышишь! – бесился Репрев, но вдруг сам с себя сбил спесь и сказал: – Если твоя дохлая спичка потухнет, я навсегда останусь в одиночестве!

– Видите, это не сложно, – завертелся в болоте водяной, торжествуя. – Большинство боится одиночества, но есть и те, – если, конечно, они не лукавят, – кто получает от него удовольствие. Но согласитесь, что нет ничего хуже, чем быть одиноким, когда ты не один. Неспроста я дал Репреву самое вроде бы безобидное предупреждение. Я рассчитывал, что гордыня не позволит ему признаться в страхе одиночества. Ведь теперь вы знаете, что у Репрева есть слабые места, а значит, он – слаб.

– Я убью тебя, змеюка ты подколодная! – ощерившись и прижавшись к взбухшему махровой кочкой мху, Репрев передёргивал плечами, готовясь к прыжку. – А ну-ка, Агнушка, одолжи у Умбры моё копьё! Сейчас я преподам урок этому червяку!

Агния даже бровью не повела: она стояла, выпрямив спину, чтобы казаться выше и значительнее, и крепко сжимала руку Умбриэля.

– У всех нас есть слабые места, но они не делают нас слабыми, они лишь служат доказательством того, что мы – живые существа, – сказал мудрый Алатар.

– Репрев, ты даже не знаешь, как пользоваться этим оружием, – насмехался над ним водяной.

– С копьём уж я как-нибудь управлюсь, не беспокойся: острым концом – коли, тупым – избивай до полусмерти! – со знанием дела говорил Репрев. – Но я тебя и без этой железяки в клочья порву!

Агнии пришлось усмирять пыл Репрева единственно верным способом – она провела успевшими отрасти в Зелёном коридоре когтями от его лба до шейки. Агния так и говорила, когда не помогали никакие доводы: «Проведу пальцами от твоего твёрдого лба до шейки и счешу с тебя всю собачью злость, дуралей». Репрев даже не обижался, когда его злобу называли собачьей, а его самого – дуралеем. Он вмиг успокаивался, поддаваясь её ласке, нежась в ней, как на солнышке. Так было и в этот раз. А ещё больше Репрев утих, заодно потешив своё самолюбие, когда краем глаза увидел, как Астра с завистью смотрит на них.

Круглый зубастый рот водяного сплюснулся в подковообразную улыбку.

– Я оказываю