Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев

доброй улыбкой, спросил Алатар.

– Ну, ходят слухи, – хитро улыбалась она в ответ, – что вы, бенгардийцы, растёте не по дням, а по часам.

– А ты сама-то в них веришь, Агния? – спрашивал Алатар, проглатывая подбирающиеся к горлу смешки.

– Ты мне скажи, где правда, а где ложь.

– Скажу тебе поменьше верить слухам.

– А я и не верю. Но, как говорится, нет дыма без огня. А тебе я скажу: не прятались бы вы в своей Бенгардии, глядишь, и слухи бы о вас не ходили.

– А тебе палец в рот не клади, – усмехнулся Алатар, покачав головой. – У бенгардийцев есть свои секреты, которые мы не имеем права раскрывать чужакам.

– «Мы» – это громко сказано, – со злой иронией отозвался Репрев, о чём отчего-то тут же пожалел про себя.

– Знаешь, Алатар, – независимо и гордо, будто бы ей совсем и не были интересны ответы на вопросы, которые она задавала, сказала Агния, – кто так говорит, обычно и выворачивает свой секрет правдой наизнанку.

– Ну точно – не клади! – зашёлся щедрым смехом бенгардиец.

– И чего это ты называешь нас чужаками? – предъявила ему Агния. – В Бенгардии мы, значит, истинные бенгардийцы, а сейчас наша истинность куда делась?

– Не я вас чужаками назвал, а мой народ. Какие вы мне чужаки. Но в тайны Бенгардии я вас посвятить никак не могу – я дал слово.

– Всё с тобой ясно, мы не чужаки, но делиться не собираешься, – презрительно выдал Репрев.

– Вы должны меня понять, – жалостливо заговорил Алатар. – У меня от родного дома немногое осталось, а быть клятвопреступником я не желаю. Что я после себя оставлю? Через меня сейчас говорит весь мой народ. Я образ бенгардийца, сложенный из тысячи ликов моих братьев и сестёр. Я и король, и слуга, и вор. Не вынуждайте меня переступать через мои убеждения в угоду вашему любопытству.

Алатар говорил убедительно, и даже казалось, что его речь была заготовленной – так гладко она сходила с языка бенгардийца, но все уже как-то свыклись с тигриным красноречием и порой проскальзывающим высокопарным слогом.

– Не обижайся на нас, Алатар, – просто сказал Астра, всё ещё не сводя глаз с блуждающего огня. – Мы по своему невежеству мало знакомы с твоей культурой. Вот нас и распирает от любопытства. Обижайся лучше на меня: во мне этого любопытства – прошу заметить, природного и потому не безобразного – больше, чем у вас всех, вместе взятых!

– У каждого свои слабости. Я не обижаюсь, Астра, – мирно проговорил Алатар. – Никогда. Я сам себя к этому приучил – не обижаться.

– Разве любопытство – слабость? – спросил Астра. – Не оно ли позволяет нам совершать великие открытия?

– Так-то оно так, – согласился, вздохнув, Алатар. – Если только ты из-за своего любопытства не лезешь в чужую душу. Неспроста, наверное, она под столь надёжной защитой, что ключ к ней один – искренник.

– Два! Два ключа, – впервые отвлёкся от огнива Астра.

Алатар поднял на него свой мудрый, изучающий взор.

– И какой же второй? – спросил он.

– Обрести друга. В дружбе нет места для тайн, а есть только доверие. Дружба сама по себе великая тайна.

– Алатар, а расскажи какую-нибудь страшилку! – попросил Умбра.

– Страшилку? – усмехнулся Алатар и посмотрел на Агнию, будто спрашивая: можно или нельзя? Агнии ничего не оставалось, кроме как покачать головой: можно. Умбра взвизгнул от радости. – Ну ладно. Это больше не страшилка, а страшная правда, ну, для кого страшная, а для кого… В общем, слушай: в Бенгардии, в храме, располагавшемся во дворце, на алтаре всегда горел Тишайший огонь. Тишайший огонь участвовал в обрядах, и одним из них был… похоронный обряд. Агния, я могу продолжать? Ну, хорошо. Так вот, любой обряд есть действо размеренное, выверенное, никогда не бравурное и не залихватское. Бенгардийские священные тексты тигры-жрецы поют без слов, вместо слов у нас – звуки: длинные, тягучие, протяжные, доносящиеся из самого нутра при сомкнутых губах. Нежное мурчание, утробные порыкивания и своеобразное кошачье мычание. Звук «м» – не просто звук, он – слово, и оно имеет у нас, бенгардийских тигров, свое особое, сакральное, значение, и означает это слово – мировое дыхание, буквально: «мир, имеющий в себе то, что издаёт дыхание жизни». Пишется оно на самом верху роррума, и от такого роррума больше не могут ответвляться никакие ау-ру… Ах да, простите, заговорился… А весь текст, о чём бы в нём ни шла речь, становится священным.

Бенгардийские тигры зажигали от Тишайшего огня свечу и ставили её на голову самому молодому совершеннолетнему бенгардийцу, и он, возглавляя похоронную процессию, должен был пройти с ней до самой реки. Вы видели, какой это неблизкий путь. И за все сотни лет свеча ни разу не погасла. Мы верим, что если она потухнет, то наступит конец времён.

Мы надевали белые церемониальные одежды: балахоны с широкими болтающимися рукавами. Для нас смерть – не время скорби, но время радости: никто не плачет о смерти, как никто не плачет о рождении. И радость эта такая же тишайшая, как и огонь. Церемониальную одежду ни в коем случае нельзя было испачкать в грязи, порвать, даже случайно, иначе это было бы проявлением неуважения к мёртвому. Только светоносец был облачён в особый наряд – полностью обшитый золотом и украшенный священными текстами гимнов упокоения души на древнебенгардийской вязи, вышитыми белой нитью, в то время как у остальных, наоборот, одежды – белые с золотыми узорами вязи.

Похоронная процессия шла от храма, и мы все, от млада до велика, думали о конце всего и начале всего, пели священные тексты песен. Четверо самых сильных бенгардийцев несли на своих спинах бамбуковый плот с усопшим на нём, а все остальные – незамысловатые глиняные кувшины, иногда несколько разом. В кувшинах курилось масло. В процессии участвовала вся деревня, в том числе королевская семья. Королевская чета шла позади несущего свечу, она – тоже часть процессии, в таких же белых церемониальных одеждах и тоже с глиняными кувшинами, потому что перед смертью все равны. Не участвовали только тигрята, немощные старые тигры, тигры в тяжёлой болезни и беременные тигрицы. Последние присматривали за тигрятами, стариками и больными и непрестанно пели покойному колыбельные.

Путь пролегал через площадь, сквозь непривычную слуху безмятежность базара, мимо хижин, через ворота. Потом лес, и вот она, река!

Какая ответственность лежала на светоносце, как у него затекали шея и плечи, какое волнение охватывало его, как билось его сердце, как вздрагивал он от каждого дуновения ветерка, но светоносец выдерживал всё, обязан был выдерживать!

От Тишайшего огня поджигался плот. Обёрнутое