Песни в пустоту - Александр Горбачев

Если делать журнал – то еще более наглый и радикальный, чем “Контркультура”. Если организовывать квартирник – то большой фестиваль на несколько дней. Борис Усов и его соратники во всем старались поднять планку, заданную предшественниками, – неудивительно, что, собрав группу, они начали вести себя предельно оголтело. Вчерашние тихони-книгочеи и интеллигентные рок-журналисты моментально снискали славу опасных людей, с которыми не стоит иметь никаких дел, потому как их концерты имеют свойство превращаться в кровавое побоище. Притом что и концертов-то этих толком еще не было, и записей “Соломенные еноты” еще толком не делали, а если и делали, то их было не сыскать, – их миф уже начал жить отдельной жизнью и в некотором смысле предопределил дальнейший модус существования группы. Впрочем, и в этом была своя логика: в конце концов, вынужденное мифотворчество было сложившейся традицией рок-самиздата, создатели которого за неимением достоверной информации (или просто смеху ради) нередко публиковали про своих героев несусветные байки, становившиеся потом подпольным фольклором. Да и вообще, превратить себя в литературного персонажа – более чем естественная и заманчивая стратегия для вчерашних подростков, прочитавших вагон романтических книг.

Константин Мишин

“Енотов” по большому счету никто серьезно и не воспринимал, кроме Гурьева. После “Индюков”, например, журналистка Катя Борисова написала: “А потом настал черед групп, которые или плохо умеют играть (“Резервация здесь”, “Мертвый ты”), либо не умеют играть совсем (“Крошка Енот и те, кто сидит в тюрьме” и “Брешь Безопасности”)”. И тогда Гурьев начал продвигать тему, что “Еноты” – это такой отвязный коллектив, каждое выступление которого – дикий скандал, кровавое мочилово, бескомпромиссная искренность и все такое прочее.

Борис “Рудкин” Гришин

Мы ездили на Украину. Самый первый концерт был в огромном ДК в какой-то большой деревне. Пришла местная публика, а на первые ряды село человек семь таких сказочных парубков двадцатилетних, шикарных хохловских богатырей. Я, когда их увидел, сразу понял, что после концерта будут бить. И конкретно эти люди. Мы тем не менее отыграли концерт, причем плохо и неудачно. Усов скачет, я тоже, но не то, нет кайфа. Уходим со сцены все грустные, к нам подходит организатор концертов Рудницкий и говорит, что там ребята с первого ряда хотят с нами поговорить. Мы такие – ну да, понятно. И тут Рудницкий говорит, что ради них он концерт и организовывал, потому что единственные существующие на Украине фанаты группы “Соломенные еноты” – это вот эти люди. Они напоили нас местной горилкой, а потом мы поехали в Киев. При этом я не помню, чтобы у нас к тому моменту были альбомы.

Алексей “Экзич” Слезов

Как-то раз мы сделали опен-эйр, как бы сейчас сказали. Вадик Зуев из группы “Мертвый ты” сторожил ангар в Текстильщиках: там какие-то железки лежали, стояли сломанные “КамАЗы”, промзона, и ничего вокруг. И мы решили: лето, интересное место – почему бы там не сделать концерт? Выступали “Ожог”, “Соломенные еноты”, “Мертвый ты”, “Лисичкин хлеб” и новая группа “Огонь”. И если “Огню” удалось изобразить практически хардкоровый раж с прыжками и диким ором, то половина групп не смогла выступить, потому что все элементарно перепились. Концерт был хорош только тем, что мы там с Лешим познакомились.

Арина Строганова

Первый раз я увидела Бориса Усова на концерте группы “Мёртвый ты” в “А-клубе”, 93-й год. Он был пьян и дрался на улице с охраной, как всегда, не на жизнь, а на смерть. С разбитым лицом валялся на земле. Казалось, у него отсутствует чувство самосохранения.

Константин Мишин

Еще был концерт, где должны были играть “Мертвый ты”, “Соломенные еноты” и “Чудо-Юдо”. Усов начал со сцены обсирать быдло-панков, которые, как ему показалось, недостаточно почтительно внимают тому недоразумению, которое со сцены доносилось. В конце концов он швырнул в кого-то бутылку, Рудкин это воспринял как руководство к действию, взял огромный табурет для пианиста, на котором сидел, играя на барабанах, швырнул его в зал и попал в несчастную Барабошкину, директора “Комитета охраны тепла”. Получила она этим табуретом по голове, ни в чем не повинная. Естественно, панки полезли на сцену, чтобы отгрузить Борису Анатольевичу. Мы с Вадиком Зуевым схватили бутылки, разбили о стойки их, начали махать розочками…

И опять пошли слухи – вот, “Еноты” такие-сякие, страшные и беспощадные.

Борис Белокуров (Усов)

Первыми тогда выступали “Чудо-Юдо”, мы играли у них на разогреве. Народ был очень недоволен. Там просто все ломанулись на сцену, была массовая драка. Летали табуретки. Рудкин как барабанщик сидел на железной табуретке и подумал, что надо что-то делать. Метнул ее в толпу и, естественно, попал в того человека, в которого нельзя было попадать. В Барабошкину, которая организовывала этот концерт. У нее случилось сотрясение мозга. Это лучше в стихотворной форме:

Рудкин, кстати, тоже клоун и изрядный пидарас,Правильно восприняв слоган No Future, как-то разЗафигачил в Барабоху табуреткой просто так.Славная была эпоха, а теперь распад и мрак.Люди долго горевали, что не поняли концепт,И концерт тот называли – табуреточный концерт.А Барабоха стала тенью, что не кончилось добром,И занялась всякой хренью, в том числе и серебром.

Я их провоцировал, конечно. Орал: “Идите нахуй, мудаки!” после каждой песни. Меня Мишин на все это дело подбил. Уже тогда пошел конфликт “Резервация здесь” с администрацией всяких клубов и молодежных центров. И Мишин сказал: “Что ж ты, гад, играешь в таком цивильном месте, а нас туда не пускают. Давай, если уж играть, устроим шоу”. Давай. И там все шло по нарастанию напряжения. А Мишин с Ротоном стояли по краям и скидывали людей. Потом ломанулись уже все. Произошла массовая свалка.

Борис “Рудкин” Гришин

Я был первый человек, который состоял в группе “Соломенные еноты”, и первый, кто ее покинул. Я ушел из-за авторитарности Усова. Невозможно подчиняться, когда твой друг детства, с которым ты сидел за одной партой с шестого класса, начинает тебе что-то жестко диктовать. Мы разругались. Потом новые люди стали от него таким же образом откалываться. Когда прошло какое-то время, я понял, что для каждого гения это естественно.

* * *

Драки, пьянство, склоки – из всего вышеизложенного, вероятно, можно заключить, что и весь смысл “Соломенных енотов” заключался в бесконечной провокации и возведении асоциального поведения в принцип с неизбежным риском для здоровья. Это, однако же, совершенно не так: в конце концов, подлинный миф невозможно выстроить только на злоупотреблениях и хулиганстве, в его основе все равно всегда лежит слово. С 93-го по 95-й год группа Бориса Усова записала не меньше полудюжины альбомов, как минимум два из которых – “Горбунок” и “Недостоверные данные о счастье” – достойны того, чтобы войти в любой список лучших записей здешнего рока. Тот же Егор Летов как-то сказал, что если панк состоял из естественных, животных инстинктов, то постпанком занимались люди, которые поняли, что не могут жить здесь и сейчас. В таком понимании термина “Соломенные еноты” – едва ли не главная здешняя постпанк-группа вообще и уж точно главная, если под “сейчас” поднимать 90-е.

Группа это, впрочем, очень странная. В случае с “Енотами” затруднительно на полном серьезе рассуждать о музыке, потому как фиксировалась она практически без учета любых критериев качества. По идее, любого человека со стороны “Еноты” должны были бы заведомо отталкивать (что, возможно, и предполагалось создателями группы). Но происходило и происходит отчего-то по-другому – несмотря на нарушение самых базовых правил вежливости по отношению к слушателю, у Усова и компании получались невероятно притягательные песни. В их принципиальной несобранности есть какая-то трогательная, почти детская беззащитность, и потому она вызывает скорее какое-то щемящее сочувствие, чем раздражение. “Соломенные еноты” ведь, в сущности, очень инфантильная группа – недаром с мелодической точки зрения это нередко почти что тви-поп родом из советского гаража, недаром и Усов не столько поет, сколько как-то по-ученически декламирует вслух свои тексты. Собственно, именно сочетание беззащитности, ощущения тотальной уязвимости и хрупкости собственного сокровенного мира и не менее тотальной агрессивности и безжалостности мира внешнего и определяет, кажется, лирический гений Усова – и именно через это сочетание у него и пойман пресловутый дух времени. Сбивчивая, скомканная, разваливающаяся на ходу музыка “Соломенных енотов” по натуре своей очень соответствовала окружающей эпохе смутности и распада, и уж тем более ей соответствовали тексты Усова, разом торжественные и отчаянные, возмущенные и обреченные. Манера исполнения “Енотов” автоматически снижала пафос, вообще-то органически присущий что предшественникам, что соратникам Усова по так называемому экзистенциальному панку. “У нас отобрали джунгли, у нас отобрали опасность, коммунальные квартиры, талоны на водку и даже перестройку и гласность. И нам остается одна романтика – падение вниз, вниз, вниз”, – разом возвышенно и самоуничижительно пел Усов, и ясно было, что в этом падении нет ничего героического, но и вариантов других не остается. Персонажи песен “Енотов” наблюдают, как новое варварство хищно осваивает дорогой им мир, завороженные грандиозностью этого чудовищного зрелища, они бросаются на варваров с кулаками, заранее зная о собственном поражении, они строят баррикады из бутылок, книг, фильмов и кассет, понимая, что их все равно разрушат. Лучшие записи “Соломенных енотов”, кажется, именно об этой, даже не гражданской, а этической обороне; ровно поэтому здесь так часто и неожиданно упоминаются животные – как компас, как ориентир, как создания невинные и безгрешные, не способные к предательству и принимающие даже безнадежный бой просто в силу органических инстинктов. На похожих инстинктах строились и отношения “Соломенных енотов” с окружающим миром – только обусловлены они были не натурой, но культурой.