Око небесное - Филип Киндред Дик

знал?

На мгновение девушка сбилась.

– Само собой. Но… – Она неуверенно покачала головой, водопад светлых волос в такт качнулся по ее плечам. – Все так ужасно смешалось. Я с трудом соображаю.

– Да, – согласился Хэмилтон. – Полная неразбериха.

– Я думала, что мы друзья, – несчастным голосом сказала Силки. – Думала, что мы на одной стороне.

– Так оно и есть, мы друзья, – сказал Хэмилтон. – По крайней мере, были когда-то. Не здесь, где-то в другом месте. Очень далеко отсюда.

– Но… разве ты не хочешь поэксплуатировать меня?

– Дорогая моя, – сказал он грустно. – Я вечно хотел поэксплуатировать тебя. Абсолютно всегда. Во всех странах и землях, во всех мирах. Везде. Хотел бы эксплуатировать тебя, пока не умру. Хотел бы схватить тебя и эксплуатировать до тех пор, пока эта твоя гигантская грудь не задрожит, как осина на ветру.

– Так я и думала, – убитым голосом сказала Силки. На мгновение она прижалась к нему, щекой коснувшись его галстука. Он неловко отвел прядь светлых волос, что упала ей на один глаз. – Жаль, – сказала она отстраненно, – что у нас не получилось.

– Мне тоже, – сказал Хэмилтон. – Может быть… я смогу иногда заглядывать, время от времени. И выпить с тобой.

– Подкрашенная вода, – сказала Силки. – Всегда только она. И бармен дает мне один жетон.

С некоторой робостью рабочие сняли с плеч свои ружья.

– Пора? – спросил один из них.

Отстранившись, Силки встала.

– Пожалуй, да, – пробормотала она почти неслышно. – Действуйте. Кончайте с ними.

– Смерть фашистским собакам, – глухо сказал Лоус.

– Смерть злодеям, – добавил Хэмилтон. – Мы можем встать?

– Конечно, – сказала Силки. – Все, что захотите. Жаль… мне так жаль, Джек, честно. Но ведь вы не с нами, верно?

– Боюсь, что нет, – согласился Хэмилтон почти юмористически.

– Вы против нас?

– Ну, видимо, да, – признал он. – По-другому у меня как-то, видимо, не выйдет. Так ведь?

– Мы что, просто позволим им убить нас? – запротестовала Марша.

– Это же ваши друзья, – сказал Макфайф нездоровым, разбитым голосом. – Сделайте что-то, скажите что-то. Разве вы не можете с ними договориться?

– Не выйдет, – ответил Хэмилтон. – Они не договариваются. – Обернувшись к жене, он нежно поднял ее на ноги. – Закрой глаза, – сказал он ей. – И расслабься. Очень больно не будет.

– Что… что ты собираешься делать? – прошептала Марша.

– Я собираюсь вытащить нас отсюда. Единственным способом, который, кажется, работает. – И, пока кольцо стволов вокруг них поднималось, щелкая затворами, Хэмилтон отвел кулак, тщательно прицелился и нанес своей жене точный удар в челюсть.

Чуть задрожав, Марша осела в руках Билла Лоуса. Хэмилтон подхватил ее обмякшее тело и глупо остановился, сжимая его. Глупо, поскольку бесстрастные рабочие по-прежнему были весьма ощутимы и реальны, заряжая и нацеливая свое оружие.

– Бог ты мой, – сказал Лоус. – Они все еще здесь. Мы не вернулись к Беватрону. – Потрясенный, он помог Хэмилтону поддержать его оглушенную, находящуюся без сознания жену. – То есть это и в самом деле не мир Марши.

16

– Но ведь этого не может быть, – бессмысленно произнес Хэмилтон, держа в руках неподвижное и податливое, теплое тело своей жены. – Это ведь должен быть мир Марши. Если не ее, то чей же это мир?

И тут с невероятным облегчением он увидел.

Чарли Макфайф начал изменяться. Это было бессознательно; Макфайф не мог этого контролировать. Трансформация исходила из глубочайших, самых коренных слоев его личности. Из неотъемлемой части, из фокуса его взглядов на мир.

Макфайф заметно увеличивался в размерах. Прямо у них на глазах он перестал быть приземистым и тяжеловатым невысоким человеком с пивным животом и курносым носом. Он стал высок. Он стал величественен. Божественное благородство снизошло на него. Руки его стали гигантскими столбами мышц. Грудь стала массивной. Глаза извергали праведный огонь. Его квадратная, морально безупречная челюсть застыла сурово и справедливо, когда он строгим взглядом обвел зал.

Сходство с Тетраграмматоном было разительным. Макфайф, судя по всему, так и не смог избавиться от всех своих религиозных убеждений.

– Что это? – не в силах оторвать взгляд, воскликнул Лоус. – Во что он превращается?

– Что-то мне не очень хорошо, – прогудел Макфайф раскатистым богоподобным голосом. – Думаю, надо принять таблетку от изжоги.

Мускулистые рабочие опустили свои ружья. В страхе и трепете они глядели на него с почтением.

– Товарищ комиссар, – пролепетал один из них. – Простите, не узнали вас.

Макфайф, болезненно сморщившись, обернулся к Хэмилтону.

– Чертовы дурни, – прогремел он своим грохочущим властным голосом.

– Да будь я проклят, – тихо сказал Хэмилтон. – Сам маленький Святой Отец.

Благородный рот Макфайфа открылся и вновь закрылся, но ответа не последовало.

– Так вот в чем все дело было, – сказал Хэмилтон. – Когда зонт поднялся туда и Тетраграмматон разглядел тебя как следует. Ничего удивительного, что ты был в шоке. И ничего удивительного, что Он послал в тебя молнию.

– Да, я был поражен, – признал Макфайф после паузы. – Я на самом деле не верил, что Он есть там, наверху. Я думал, это обман.

– Макфайф, – сказал Хэмилтон, – да ты же коммунист.

– Ну да, – прогудел Макфайф. – Разве не похож?

– И давно?

– Много лет уже. С самой Великой депрессии.

– Маленького братика застрелил Герберт Гувер?

– Нет. Просто голод, безработица и усталость. Надоело получать от жизни по роже.

– Ты не такой уж плохой, в каком-то смысле, – сказал Хэмилтон. – Но внутри ты весь перекрученный. Ты чокнутый больше, чем мисс Рейсс. Ты больше ханжа, чем миссис Притчет. И ты более верующий в Отца Вседержителя, чем Сильвестер. Ты – это худшее из них, сложенное вместе. И еще сверх того. Но во всех остальных аспектах ты нормальный.

– Я не обязан тебя выслушивать, – заявило величественное золотое божество.

– И ко всему прочему, ты еще и подлец. Ты подрывной элемент, бессовестный лжец, жадный до власти мерзавец, и еще ты подлец. Как ты мог поступить так с Маршей? Как ты мог придумать всю эту дрянь?

После паузы сияющее существо ответило ему:

– Говорят, что цель оправдывает средства.

– Партийная тактика?

– Люди вроде твоей жены – опасны.

– Почему? – спросил Хэмилтон.

– Они не принадлежат ни к одной группе. Они играют, дурачатся со всем. И как только мы откроем им спину…

– И поэтому ты уничтожаешь их. Отдаешь их патриотам-фанатикам.

– Патриотов-фанатиков, – сказал Макфайф, – мы понять можем. Но не твою жену. Она одновременно подписывает партийные петиции – и читает «Чикаго трибьюн». Люди вроде нее представляют максимальную угрозу партийной дисциплине; больше любой другой группы. Этот культ индивидуализма. Эти идеалисты с собственными оценками, собственной этикой. Отказывающиеся подчиняться авторитетам. Это подрывает общество. Это может перевернуть, разрушить всю структуру. Ничего долговечного на таких не построить. Люди вроде твоей жены