Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек

Их аргументация такова: «Нам приходится говорить на навязанном иностранном языке, чтобы выразить свою сокровенную идентичность, и разве это не ставит нас в позицию радикального отчуждения – даже наше сопротивление колонизации должно быть сформулировано на языке колонизатора?» На это можно ответить: да, но упомянутое навязывание (иностранного) английского языка создало то самое X, которое им угнетается, – иначе говоря, притесняется не доколониальная Индия, а подлинная мечта о новой универсалистской демократической Индии.

Не такими ли соображениями руководствовался Малкольм Икс, когда придумывал себе псевдоним? Смысл выбора буквы Х – и, как следствие, указания на то, что работорговцы, вывозившие африканцев с их родины, жестоко лишили их семейных и этнических корней, всего их культурного мира, – заключался не в мобилизации черных для борьбы за возвращение к неким исконным африканским корням, а именно в том, чтобы воспользоваться открытием, появившимся в результате X, неизвестной новой (отсутствовавшей) идентичностью, порожденной самим процессом порабощения, из-за которого африканские корни оказались навсегда утрачены. Идея в том, что это X, лишающее черных их специфических традиций, дает уникальный шанс переопределить (переосмыслить) себя, свободно сформировать новую идентичность, намного более универсальную, чем мнимая универсальность белых людей. (Малкольм X, разумеется, нашел эту новую идентичность в универсализме ислама.)

Итак, если вернуться к Индии, «примирение» означает примирение с английским языком, который следует считать не препятствием для новой Индии, требующим замены на какой-то местный язык, а благоприятной средой, позитивным условием освобождения. Подлинная победа над колонизацией – не возвращение к некоему «настоящему» доколониальному существованию и тем более не «синтез» современной цивилизации с досовременными истоками, а, как это ни парадоксально, полная утрата этих досовременных истоков. Другими словами, колониализм преодолевается не тогда, когда прекращается вторжение английского языка как среды, но когда колонизаторов, так сказать, обыгрывают в их же игре – когда новая индийская идентичность без труда формулируется на английском языке, то есть когда английский язык «денатурализован», лишен привилегированной связи с его «родными» англосаксонскими носителями. Крайне важно заметить, что такую роль английского языка ясно осознавали многие интеллектуалы среди далитов, или «неприкасаемых», – самой низшей касты: значительная часть далитов приветствовала английский язык и фактически даже колониализм в целом. По мнению Амбедкара (главной политической фигуры в касте далитов) и его легатов, британский колониализм – невольно и между прочим – открыл возможность для так называемого верховенства закона и формального равенства всех индийцев. До этого индийцы имели только кастовые законы, не наделявшие далитов почти никакими правами, а лишь возлагавшие на них всевозможные обязанности26. Кроме того, в современной Индии племенные группы, действительно находящиеся под угрозой исчезновения (например, в джунглях вблизи Хайдарабада), не борются за свои традиционные ценности и связи, они гораздо активнее участвуют в маоистской борьбе (партизанское движение наксалитов), сформулированной в универсальной цели преодоления капитализма. Именно постколониальные теоретики из высших классов и каст (в основном брахманы), а не сами члены племенных групп коренных народов прославляют сохранение местных традиций и общинной этики в качестве элемента сопротивления глобальному капитализму.

Если перейти на более общий уровень, то следует иметь в виду, что глобальный капитализм не обязательно толкает всех своих субъектов к гедонистическому/попустительскому индивидуализму, а кроме того, в ряде стран, недавно ступивших на путь быстрой капиталистической модернизации (например, в Индии), многие люди придерживаются так называемых традиционных (досовременных) убеждений и этики (таких, как семейные ценности, отказ от разнузданного гедонизма, сильная этническая идентификация, предпочтение общинных связей личным достижениям, уважение к старшим и т. п.). Это никоим образом не доказывает, что они не являются вполне «современными», в том смысле, что жители либерального Запада могут позволить себе прямую и полноценную капиталистическую модернизацию, а люди в менее развитых странах Азии, Латинской Америки и Африки якобы способны выдержать натиск капиталистической динамики только с опорой на костыли традиционных связей – то есть что традиционные ценности якобы необходимы, когда местное население не может выжить при капитализме за счет внедрения собственной либерально-гедонистической этики индивидуализма. Постколониальные теоретики, занимающиеся изучением «подчиненных», или «угнетенных» (subaltern), субъектов и обнаруживающие в стойкости досовременных традиций сопротивление глобальному капитализму и его насильственной модернизации, здесь глубоко заблуждаются: как раз наоборот, верность досовременным («азиатским») ценностям парадоксальным образом является той самой чертой, которая позволяет странам вроде Китая, Сингапура и Индии идти по пути капиталистического развития даже более решительно, чем это делают западные либеральные страны. Упоминание традиционных ценностей позволяет людям оправдывать свое безжалостное участие в рыночной конкуренции в этических терминах («я делаю это только для того, чтобы помочь родителям, заработать достаточно денег на образование моих детей и братьев» и т. д.)27.

Есть безупречно вульгарный анекдот о Христе. В ночь перед распятием его последователи начинают беспокоиться: Христос все еще девственник, и было бы хорошо дать ему испытать немного удовольствия, прежде чем он умрет. Они просят Марию Магдалину пойти в шатер, где отдыхает Христос, и соблазнить его. Мария охотно соглашается и идет к нему, но через пять минут выбегает, крича от ужаса и ярости. На вопрос о том, что пошло не так, она отвечает: «Я медленно разделась, раздвинула ноги и показала Христу свою киску, а он, посмотрев на нее, произнес: “Какая ужасная рана! Ее нужно исцелить!” и нежно приложил к ней свою ладонь». Поэтому остерегайтесь людей, слишком склонных лечить чужие раны: вдруг кто-то наслаждается своей раной? Точно так же было бы кошмаром непосредственно лечить рану колониализма (фактически возвращаясь к доколониальной реальности): если бы сегодняшние индийцы оказались в доколониальной реальности, они, несомненно, издали бы такой же страшный крик, как Мария Магдалина. Именно в связи с раной колониализма актуально заключительное послание оперы «Парсифаль» Рихарда Вагнера: «Рану можно исцелить только копьем, которым она нанесена» («Die Wunde schliesst der Speer nur der Sie schlug»). Сам распад традиционных форм открывает пространство для освобождения. Как понимали Нельсон Мандела и Африканский национальный конгресс, господство белых и искушение вернуться к племенным корням – это две стороны одной медали28.

Как гласит общепринятый либеральный миф, универсальность прав человека приносит мир: она создает условия для спокойного сосуществования множества отдельных культур. С другой стороны, по мнению колонизированных, либеральная универсальность ложна: она функционирует как насильственное вторжение иностранной культуры, растворяющей наши особые корни. Даже если либерал признáет долю истины в этом упреке, он продолжит стремиться к «универсальности без ран», к универсальной рамке, которая не будет насильственно посягать на конкретные культуры. С действительно диалектической точки зрения нам следует добиваться (или скорее одобрить необходимость) прямо противоположного подхода: рана сама по себе освобождает – точнее, включает освобождающий потенциал, поэтому, хотя мы определенно должны проблематизировать положительное содержание навязанной универсальности (частное содержание, которым она тайно пользуется), мы