Зазеркалье - Кристина Генри

она действительно стала. Все впадинки-промежутки между ребрами налились жирком, и бедра тоже. Скулы утратили свою бритвенную остроту. Четыре месяца сна в теплой постели, регулярного питания и отсутствие многодневных пеших походов избавили ее от потрепанного образа огородного пугала.

«А вот Тесак всегда будет выглядеть потрепанным, даже если побреется, пострижется и облачится в чистое. Что бы он ни делал, ему не стряхнуть с себя окружающий его ореол дикости. Дикость в его сердце, в его глазах».

Но четыре месяца прогулок только по дому и редких выходов в зимний лес означали также, что Алиса разучилась шагать весь день напролет. Поэтому сейчас она просто сидела, болтая ногами в ручье, и жевала кусок вяленого мяса, приготовленного Оливией.

Потом ноги замерзли, но продолжать путь Алиса не спешила, не чувствуя в том острой необходимости. Солнце пригревало, так что она растянулась на земле, подложив под голову вместо подушки мешок.

Когда Алиса проснулась, к ее губам прижимались – нежно-нежно, словно их касалась бабочка, – губы Тесака. Она открыла глаза и увидела, что он стоит рядом на коленях, голый и грязный, наклонившись к ней низко-низко.

– Тебе нужна ванна, – сказала Алиса, приподнявшись на локте, и поцеловала его сама, смягчая свои слова. – И бритье, и стрижка, раз уж на то пошло. Нам нужно, чтобы ты выглядел респектабельно, по крайней мере, какое-то время.

– Никогда мне не быть респектабельным, – пробурчал Тесак и потерся бородой о ее лицо, так что Алиса, рассмеявшись, оттолкнула его.

– Что-то приближается, или мы приближаемся к чему-то, – сказала она. – И у меня такое чувство, что для нас будет лучше выглядеть парой безобидных путешественников, а не волшебницей с ее диким волком.

Тесак нахмурился:

– Значит, ты хочешь, чтобы я какое-то время оставался человеком?

– Если можешь, – кивнула она. – Так было бы лучше.

– Только ради тебя, Алиса, – вздохнул он. – Есть у тебя мыло?

Мыло у нее было – самодельное, душистое, пахнущее травами; Тесак плюхнулся в мелкий ручеек и плескался там, отмокая, а потом вымылся весь, с мылом, даже волосы не забыл.

Ополоснувшись напоследок, он вылез и сел сушиться на солнышке, совершенно не стесняясь своей наготы, а пока он сох, Алиса при помощи ножниц пыталась превратить его косматую гриву во что-нибудь более-менее пристойное. Потом он снова вошел в ручей, аккуратно и тщательно сбрил бороду.

Приведя себя в порядок, насколько это было возможно, Тесак натянул штаны и рубаху, сшитые для него Алисой. За зиму он совершенно не растолстел, остался все таким же поджарым, а его серые глаза в отсутствие густой копны волос казались немного выпученными, но относительно респектабельного вида добиться им все же удалось.

– Ты голодный? – спросила Алиса.

Тесак покачал головой:

– Поел перед тем, как нашел тебя.

Он поднял мешок и легко закинул его за спину:

– Не стоит тебе таскать такое, в твоем-то положении.

Алиса уставилась на него:

– Ты уже знаешь? Откуда?

Оливия – это еще понятно, но Тесак?..

– Ты пахнешь иначе, – объяснил он. – Кроме того, ты забыла, что в моей семье владеют предвидением. Я уже давно знал, что будет ребенок.

А она-то воображала, как удивит его этой новостью. Но прежде чем поделиться с Тесаком, она собиралась побыть какое-то время наедине с малышом, привыкнуть к мысли о том, что станет чьей-то матерью, полелеять крохотную жизнь внутри себя.

Алиса и впрямь забыла о предвидении. Давненько уже она не слышала от Тесака никаких предсказаний. Подпадая под влияние своих видений, он, как правило, вел себя более чем странно, становясь совсем непредсказуемым. Алиса надеялась, что в ближайшее время видений у него не будет. Ведь Оливия была твердо убеждена в том, что было бы ошибкой оповещать кого-либо об их магии.

– Ты счастлив? – спросила Алиса.

Она не собиралась спрашивать, но слова вылетели у нее изо рта, кажется, быстрее мысли о них.

– Ты о ребенке?

Алиса кивнула. Кулаки сами собой сжались. Она не знала почему, но ее беспокоило, каким будет ответ.

– Конечно, – сказал он. Перевел взгляд с ее рук на лицо, шагнул к Алисе, положил ладони на ее плечи. – Только ты и делаешь меня в этой жизни счастливым, Алиса. А теперь у этого счастья будет имя. Маленькая частичка тебя и меня…

Внутреннее напряжение ослабло, но совсем не исчезло.

– А что, если я буду плохой матерью? – прошептала она. Этот вопрос тоже тревожил ее. – Что, если он будет меня ненавидеть?

– Как он может тебя ненавидеть? – прошептал Тесак. – Ты же будешь любить его больше всего на свете, как никогда ни одного ребенка не любили.

Да, будет. Но она не представляла, как это – быть матерью. Единственная мать, которую Алиса когда-либо знала, отказалась от нее, когда подвергшаяся насилию дочь сделалась обременительной.

Да и до того – какие свидетельства любви помнила Алиса? Ну, мать и отец порой целовали ее, обнимали, играли с ней… а в остальное время – неизменное «Извини, милая, мама сейчас очень занята. Иди поиграй в саду».

«Но я не хочу так. Я не буду такой матерью. Я всегда буду говорить да, когда дети попросят меня поиграть, потому что детство – оно короткое, и дети бывают маленькими лишь один раз, а когда они вырастут, то не будут больше просить».

А потом она подумала: «Дети. Не слишком ли ты забегаешь вперед, Алиса? Ты еще не знаешь, сумеешь ли справиться хотя бы с одним ребенком, а уже размышляешь о нескольких».

Тут кое-что из сказанного Тесаком проникло в ее сознание, и она вскинулась:

– Любить его?

Тесак озадаченно посмотрел на нее.

– Ты сказал: «Ты будешь любить его больше всего на свете». Ты просто так сказал – «его»? Или это значит, что ты знаешь: у нас будет мальчик?

– Ты действительно хочешь знать ответ?

– Значит, мальчик. Потому что ты не стал бы говорить такими загадками, если бы не знал.

– А что, это имеет значение? – спросил Тесак. – Ты стала бы счастливее, будь это действительно мальчик?

– Конечно, нет. Но было бы здорово, так здорово представлять, как этот малыш мог бы выглядеть, каким он мог бы быть.

– Если он хоть немного похож на меня, он будет самым непослушным ребенком на свете, – сказал Тесак.

– Неужели ты и впрямь был таким ужасным? – спросила Алиса, когда они вновь двинулись в путь.

– Да, – совершенно серьезно ответил Тесак. – Я был ужасным ребенком. Никогда не слушался, никогда не был благодарен за то, что имел, всегда искал повод удрать, или украсть, или подраться. Неудивительно, что Бесс отчаялась когда-нибудь сделать из меня нормального человека.

«Да, у нее