Сентябрь - Ежи Путрамент

И не убежал. Выпрямился. Ладно, пусть летят. Привычка к двойному видению, видению себя самого изнутри и со стороны, подсказывала ему закругленные фразы из будущей биографии: на посту, смертью солдата, осиротевшие…

Осиротевшие, осиротевшие, дьявол! Армия без Прондзинского! Он вскочил, пока еще не зная, что окажется сильнее: потребность в легендарной славе или прозаический, повседневный долг, в некоем роде незаменимость его оперативной мысли! Так он метался от двери к письменному столу и назад. Наконец победил не Прондзинский, но Аристид. Разве ему подобает кичиться собственной смелостью?

С чувством облегчения он выбежал на лестницу, перепрыгивая через ступеньки, понесся вниз. В подвале суетились офицеры и ординарцы. Лещинский кричал на солдат, передвигавших какие-то ящики. Увидев Ромбича, он обрадовался, и радость эта резанула Ромбича так, словно кто-то провел ногтем по шелку: «Доволен, что я тоже струсил!»

Они одновременно поглядели на часы. Срок, о котором говорили из Цеханува, прошел. Подождали еще пять минут. Тревогу не объявили.

Ромбич кипел от ярости, но сдерживал себя и с деловым выражением лица обошел убежище. Лещинский кинулся вперед:

— Здесь, пан полковник, ваш кабинет, совершенно изолированный…

Две клетушки, одна за другой. В той, что подальше, уже стоял письменный стол, телефон, диван. Ромбич потребовал, чтобы перенесли с верхнего этажа карту.

Лещинский ушел. Ромбич еще раз осмотрел клетушку, железные балки потолка, прочные бетонированные стены. А что сказано в донесении Слизовского двухлетней давности: сколько этажей пробивает при попадании двухсотпятидесятикилограммовая? Разумеется, в какой-то Барселоне, где одни трущобы…

Обрадовавшись, что страх исчез, Ромбич пошел в общее убежище, не зная толком зачем, очевидно, просто чтобы дать разрядку энергии, нахлынувшей на него после недавней подавленности. На лестнице шестеро солдат под руководством Лещинского тащили злосчастную карту. Однако дверь в убежище оказалась для нее слишком узкой. Солдаты пытались согнуть карту, но рамы держались крепко. Энергия Ромбича нашла выход в ругани. Он набросился на Лещинского:

— Что за убежище построили? Почему не посчитались с размерами карты? Почему раньше не позаботились о том, чтобы перенести ее? — Ему казалось, что без этой карты он не сможет сделать ничего толкового. А потом, постепенно взвинчиваемый мыслями о карте, он испытал новый, очередной приступ страха, как тогда, после визита Кноте.

Ромбич вернулся в свою клетушку, упал на стул, потер рукой глаза. Оперативный план… Он не хотел, не мог — вероятно, потому, что не было карты, — взглянуть на свой план, увидеть его в целом. Из общей неуверенности выделилась одна — деталь, сверля его мозг: армия «Пруссия». Три дивизии еще в процессе мобилизации, три другие только начали сосредоточиваться. Два дня железнодорожных перевозок — это значит, что на месте находится всего несколько стрелковых батальонов. Остальные в пути… Теперь налеты — можно себе представить — разворотят железнодорожные линии в Демблине, не дай бог, мост, и весь план сосредоточения пойдет к черту.

Группа «Любуш» — две неполные дивизии. Сукин сын Кноте был прав. От армии «Лодзь» оторваны. От армии «Краков» тем более. Могли бы навязать бой, задержать на полдня, на сутки — вплоть до подхода армии «Пруссия». Но надо иметь эту армию. А вместо нее у нас дерьмо всмятку.

Какая дивизия находится ближе всего? Дивизия Закжевского, этого шута, пьянчуги. Она должна идти на Кельцы, на Влощову, войти в состав группы «Любуш». Может быть, перебросить ее дальше к северу, на подкрепление скаржиской группы армии «Пруссия»? К черту, еще не пришло время для передвижений, надо подождать донесений с фронта! Ведь это не учения, не военная игра, ведь это война!..

Пятнадцать минут отчаяния; он словно только теперь понял, что происходит вот уже несколько часов. Отчаяние, прерываемое телефонными звонками. Разговаривать приходится со всеми, не по выбору. Лещинский все еще возился с картой. Ромбич отмахивался от разных генералов, начальников департаментов и штатских вице-министров. После каждого звонка он становился мрачнее тучи. Сукин сын, сукин сын Кноте. Армия «Познань» оторвалась на двести километров, она слишком далеко на западе. Армия «Торунь» — того хуже. Группу «Черск» сразу потеряли. Дать телеграмму, пусть вывозят, что удастся, из корпуса вторжения. То и дело ему лезли в глаза мелкие подробности плана, и все они были до крайности нелепы.

Телефон звонил все чаще. Ромбич поднимал трубку и, почти не слушая, швырял ее обратно. К счастью, он узнал голос Каспшицкого, превозмог себя, выслушал его жалобы: что такое, военный министр оказался в стороне от событий, до сих пор не получил сообщений с фронта? Ромбич успокоил его: у главнокомандующего тоже их нет. Каспшицкий упомянул о Фридеберге, пришлось изворачиваться: подумаем.

Ромбич сам назвал имя Рыдза и снова испугался: в любой момент Рыдз вызовет его, потребует схему, проекты приказов, диспозиции. А Ромбич располагает только хаотическими отрывочными сведениями о великой буре, которая свирепствовала над страной. Там подожжен госпиталь, здесь налет на обозы.

Видимо, страх ему помог. Когда наконец втащили карту, он сидел за письменным столом, лихорадочно набрасывая первые, совершенно еще бесплодные заключения, планы, прогнозы. Кивком он отпустил Лещинского, его мучило сознание, что сведений страшно мало, что ему, Прондзинскому, попросту неудобно идти с такой чепухой к главнокомандующему.

Значит, продолжай свою работу, оперативная мысль! Дивизия Закжевского? Перебросим-ка ее на Вежбник. Почему? Зачем? Надо подготовить мотивировку. Гм, укрепление предполья у Демблина, главной переправы на средней Висле? Несолидно это выглядит, зачем в первый же день прикрывать переправы? Его обвинят в паникерстве. Может быть, лучше оставить эту дивизию в покое?

Группа «Любуш», послать туда наконец Фридеберга? Черт, Каспшицкий снова настаивает, можно ли уступать давлению влиятельных знакомых Домба? На всякий случай Ромбич набросал два проекта приказов — один о Закжевском и другой о Фридеберге. Нужно быть готовым.

К полудню пришла куча донесений, все еще главным образом о налетах, но среди малозначащих мелочей попались первые сообщения о боях на границе. Под Хойницами полный прорыв неприятеля, уничтожен бронепоезд, отброшена пехота. Докладывают о большой группе немецких танков между Велюнем и Ченстоховом, в семь часов ее головные отряды перешли Лисварту между Дзялошином и Кшепицами. Ромбич три раза подряд перечитал донесение. О немецких танках в районе Намыслув — Ключборк ему было отлично известно. Позиции на главных направлениях возможного удара, а именно под Кшепицами, Прашкой, Клобуцком, заняли части, выделенные из состава армий «Лодзь» и «Краков». Как они действовали, чтобы задержать неприятеля? Донесение было довольно загадочное: после долгого и яростного сопротивления, нанеся потери неприятелю, седьмая рота полка Саминского в порядке отступила на новую линию обороны.

Что за чепуха? Длительное сопротивление! Атака началась в пять, а в семь танки уже успели уйти за тридцать километров. Седьмая рота! Большие силы неприятеля! Какой вздор! Либо небольшие силы, либо одна рота не могла долго и яростно сопротивляться! Шуты гороховые, даже донесение не могут как полагается составить!

Гнев принес облегчение, но ненадолго. Ромбич произвел простой арифметический подсчет. Результаты умножения оказались столь потрясающими, что он даже не подошел к карте, закрыл глаза, опустил голову, на руки. Рыдз, которым он за последние годы привык управлять, как несложным прибором, дающим возможность извлекать решения, заранее подготовленные им же, Ромбичем, теперь показался ему грозным, неумолимым, способным уничтожить своего верного слугу одним движением пальца. Именно доверие, которое питал к нему Рыдз, теперь было наиболее опасным: ведь оно добыто обещаниями, что все будет в порядке, что оперативный план Ромбича является единственно возможным в данных условиях. А между тем… Тридцать километров за два часа! Ведь это означает, что предусмотренный им немецкий удар обрушился в пустоту. Надо…

Два настоятельных веления столкнулись в сознании Ромбича: надо что-то сделать: затормозить, задержать продвижение танков. Надо что-то сделать — оправдать себя перед Рыдзом. Одно совпадало с другим только внешне. Нельзя двинуть резервы главнокомандующего без его решения. Нельзя без приказа главнокомандующего подгонять командующих обеих участвующих в операции армий. А это значит, надо признаться, что план прикрытия границы был непродуманным.

Ромбич не мог ни на что решиться. Бегал по своей клетушке. Лещинский отворил дверь: бомбят. Он нервничал.

Ромбич поспешил следом за ним, чтобы подавить свою растерянность. Они поднялись по лестнице, очевидно, полагая, что такая демонстрация их храбрости укрепит дух личного состава штаба. Слышны были отдаленные, регулярно повторяющиеся взрывы.