Грань реальности - Андрей Ливадный

Дана сидела на пороге открытого шлюза и смотрела на восток.

Ей впервые довелось встречать рассвет в горах, вдыхать разреженный горьковатый воздух и наблюдать контраст двух стихий.

Отравленные, напоенные вулканическим пеплом облака, сформированные над лавовыми равнинами, толклись по ту сторону гор, цепляясь свинцово-серым подбрюшьем за вершины скального массива.

Солнце Гефеста – ярко-желтая звезда – вставало над мутноватым горизонтом, и от частичек вулканической пыли, которые постоянно присутствовали даже тут, в верхних слоях атмосферы, восход казался красным, но не зловещим, наоборот… словно чувства Даны переродились этой ночью, и теперь она иначе воспринимала мир контрастов.

Камень был холодным, борт модуля – влажным и стылым, а вот красноватые лучи несли телу тепло, ласковое, ненавязчивое, не обжигающее, а приятное, долгожданное. Такого никогда не испытаешь внизу.

Холодные мрачные подземелья, где прошли ее детство и юность, теперь казались ей жалкой, убогой обителью…

Ее сородичи просто следовали традиции, забиваясь все глубже в подземные норы, зачем-то ютились в недрах тоннелей, которые, как выяснилось, были предназначены не для людей, а вокруг, на изуродованных просторах котловины, умирали без должного присмотра остатки завезенных сюда растений и животных, отказывали в работе последние, дышащие на ладан планетопреобразующие машины.

Сидя на пороге шлюзовой камеры и глядя на рассвет, она невольно вспоминала обстоятельное повествование Криса, которое ей пришлось выслушать по дороге сюда.

Дана прислушалась к своим чувствам и поняла, что ее мало волнует глобальность простирающегося за гранью стратосферы космоса.

Ее родиной являлся Гефест. Здесь она родилась, и никакие рассказы об иных мирах не в состоянии повлиять на это внезапно очнувшееся чувство родины. Разгорающиеся краски рассвета тревожили ее душу, перемешивая чувства и мысли в горьковатый, теплый коктейль.

Ее душа стояла на пороге чего-то нового, еще не прожитого, но значительного, всеобъемлющего…

Одно Дана осознавала абсолютно ясно: чем бы ни закончилось сегодняшнее утро, она больше не вернется в затхлый сумрак подземных тоннелей. Поднимающийся со дна ущелья разреженный, горьковатый воздух, которым она дышала, доказывал – тут еще можно жить, и у людей, оправившихся после болезни, есть шанс что-то изменить в своем существовании…

Как верно сказал ей Крис, люди сами ставят перед собой жизненную планку и потом следуют ей, страшась подняться выше установленного предела. Это не судьба загнала их в подземные коммуникации, а скорее страх и леность, привычка следовать чьим-то указаниям, а в отсутствие оных – идти по пути наименьшего сопротивления…

* * *

…Что-то щелкнуло, прошелестело за спиной, и Дана вздрогнула, страшась оглянуться.

Она застыла, как статуя в немом напряжении, казалось, что от этого внезапного звука в теле задрожал и тут же одеревенел каждый мускул, лишь вдоль позвоночника ползла медленная, крупная дрожь предчувствия…

Прошло уже много часов с того момента, как Дана скормила последний диск-кристалл жадному до информации считывающему устройству, и все это время, несмотря на великолепие рассвета и непривычную гамму порожденных им чувств, она подсознательно боялась и ждала.

Тихий шелест шагов – босая поступь по рифленому полу десантного отсека…

Дрожь доползла до шеи и медленно стянула мурашками кожу на затылке. Дана и помыслить не могла, что существуют такие моменты, когда управлять собственным телом окажется для нее сверхзадачей, – она сидела, неестественно выпрямившись, окружающий мир вдруг отдалился, его проявления остались вне сознания, воспринимавшего теперь лишь этот звук.

Она медленно повернула голову и боковым зрением увидела его – смутную обнаженную фигуру, застывшую посреди десантного отсека в зеленоватом сумраке, который исходил от работающих тактических мониторов.

– Крис?.. – Губы едва слышно выдохнули его имя. – Крис?! – Она обернулась, вскочила, разом преодолев свое оцепенение, и… вновь застыла, но теперь ее объяли совершенно иные эмоции…

Это был он.

Капельки прозрачного как слеза физиологического раствора влажно поблескивали на его коже, глаза смотрели на нее внимательно, взгляд скользил по фигуре Даны, словно оценивая ее заново, и она вдруг смутилась, осознав все, что раньше не смущало и не тревожило ее, пока рядом был призрак… или посеченный осколками, обезглавленный дройд…

Тот образ, который она носила в душе, внезапно обрел плоть… Плоть, которая дрожала, покрываясь такими же крупными мурашками, его взгляд, казалось, пронзал ее насквозь, добираясь до самого сердца, заставляя его останавливаться…

Они стояли друг против друга, молчаливые и напряженные, будто между ними в узком отсеке внезапно выросла прозрачная хрупкая стена, которая могла пропустить лишь взгляд…

Раньше, путешествуя с дройдом, Дана по привычке не обращала внимания на саму себя, но теперь этот пристальный, молчаливый, пронзительный взгляд вдруг смутил ее, она потупилась и поняла, что вся ее одежда – это скорее лохмотья, которые едва ли прикрывают тело, к тому же восхождение по отрогам горного хребта окончательно доконало и без того ветхое платье…

Чего стоили эти десять-пятнадцать секунд взаимной оценки, визуального знакомства, глубинного возрождения образов друг друга, словно Дана вместе с Кристофером тоже пережила смерть и последующее воскрешение…

Так оно и было… в душе.

– Дана… – медленно произнес он первое слово, которое вместе с напряженной артикуляцией губ внезапно вернуло ему очень многое: Крис ощутил себя живым.

Это было ошеломляющее чувство.

Он не испытывал ничего подобного ни в один из самых критических эпизодов своей прошлой жизни.

Имя, напряженно сорвавшееся с его губ, породило в душе такое эхо, что перед глазами помутилось от мгновенного выброса адреналина в кровь.

Он был живым!..

Полуобнаженная женщина, застывшая перед ним, притягивала взгляд. Каждый изгиб ее тела, проступающий сквозь прорехи ветхой одежды, не просто волновал его как мужчину – чувство, которое полыхнуло в очнувшейся душе, оказалось сильнее всего прожитого. Такое невозможно было вообразить или смоделировать. Перед этими ошеломляющими ощущениями тускнели самые яркие воспоминания…

Это наслаждение взгляда оказалось острее, чем вид падающего врага после удачного выстрела. Озноб, который ударил по телу, не имел ничего общего со страхом преследования, но явно затмевал его силой своей эмоциональной напряженности. Кристофер смотрел на Дану, и вид ее поднимающейся и опадающей в такт неровному дыханию наполовину обнаженной груди породил в его душе не инстинкт, не звериное желание молодого тела, а чувство, которое было глубже, чем любовь… Он любил ее не плотью, а душой, и это оказалось во сто крат острее…

Сильнее смерти только жизнь… Сильнее цинизма и ненависти только любовь.

– Дана… – вновь сорвалось с его губ дыхание жизни, и в этот миг, не выдержав, они одновременно сделали шаг навстречу друг другу, уже не в силах на осознанную речь, – все и так было слишком понятно, без пояснений и слов…

Ее руки были теплыми и сухими, а губы солоноватыми, обветренными, жаждущими…

В этот миг, когда соприкоснулись их тела, Крис понял, что вернулся в мир совершенно иным… Он вернулся, чтобы жить и дарить жизнь…

Гефест.

Горный массив в районе вынужденной посадки десантно-штурмового модуля.

Несколько часов спустя…

Они мало разговаривали в эти часы.

Силы, отданные порыву страсти, изменили их обоих, словно между Крисом и Даной натянулась незримая нить, связующая тела и души.

Очнувшись от наваждения, они по-прежнему открыто и украдкой смотрели друг на друга, словно это было главным в жизни, смотрели и молчали, страшась словами порвать эту нить.

Крису удалось включить систему рециркуляции воды, и они вымылись в крохотной душевой кабинке тесного санузла. Потом он вскрыл одну из переборок и достал оттуда упаковки неприкосновенного запаса, в которых были еда, одежда, оружие и еще некоторые предметы, необходимые для выживания.

Раскрошив кубики пищевых концентратов в котелок из термопластика, Крис залил их водой. Вскоре она забурлила, вскипая, и по воздуху десантного отсека поплыли незамысловатые флюиды эрзац-пищи, но Дана, втянув носом этот запах, едва не потеряла сознание, только сейчас до конца прочувствовав, насколько она голодна.

Они ели, по-прежнему глядя друг на друга, и Дана, заглушив острое чувство голода, обратила внимание на два нехарактерных вздутия, что прятались за ушными раковинами помолодевшего Кристофера.