Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков

Мои автоматчики долго оглядывались на нее, пока она не скрылась в зарослях кукурузы.

Вечером — привал. Нас все же отвели подальше от этого поля и турчанок. Ночевали тут же, у дороги. Утром снова построение, перекличка и — вперед. Прошли 60 километров, и тут поступил неожиданный приказ: возвращаться обратно в Румынию.

На Софию, другими дорогами, шли другие наши части. Тогда мы не знали, что одна из армий 3-го Украинского фронта до конца войны останется в Болгарии для прикрытия южной границы с Турцией. Это была 37-я общевойсковая армия.

А наш марш по Болгарии заканчивался. Шли быстро. Не останавливались даже ночами. Назад, к Дунаю. Дунай мы перешли между болгарским городом Рущуком и румынской Добруджей по наплавному мосту, наведенному нашими саперами буквально накануне.

Вода в Дунае была не голубой, как в других реках, которые нам довелось переходить, а мутно-песочного цвета. Тогда же мы услышали о Дунае такую байку, что, мол, это международная канализация. Посмеялись над теми, кто купался в Дунае, когда стояли в Силестрии.

Мост, по которому мы возвращались в Румынию, усиленно охранялся зенитными орудиями. Расчеты постоянно дежурили возле установок.

Место для привала мы нашли в небольшом лесу. Сюда же подоспели кухни. Наконец-то солдаты получили горячее. Предыдущие двое суток, во время марша, мы кормились тем, что выносили нам на дорогу сердобольные болгарки. Но, правда, на те гостинцы тоже никто не обижался, потому как бутылка вина лежала в каждом узелке, который женщины совали нам в руки.

Подошли и наши обозы. Потянулись тылы. Подводы мы укрыли в лесу, а лошадей ездовые выгнали попастись на опушку леса.

Обмундированы мы были по-летнему, в гимнастерки и пилотки, да в незаменимые в любую погоду плащ-палатки. И под снегом в них хорошо, и под дождем, и под солнцем. Вот и вся форма одежды. Ночи на юге в сентябре становились уже холодными. Так что спасали нас от ночного холода плащ-палатки. Каждый солдат берег свою плащ-палатку, ухаживал за ней, как мог. У всех они были штопаные-перештопаные.

Когда мы отдыхали на очередном привале, прибыло пополнение, призванное полевыми военкоматами. Мы удивились. Как, в Румынии? Полевыми военкоматами? Когда пополнение пришло в роты, мы увидели, что это — русские, наши. В Румынии наши войска освободили много концлагерей, где содержались военнопленные. После проверки офицерами Смерша многих из них, кто не был истощен и кто изъявлял желание воевать, направляли в маршевые роты и — на передовую. Многие из них в плен попали в сорок первом году, в первые дни войны, раненые или контуженые. Они очень хотели воевать, буквально рвались в бой. Правда, некоторые из них получили глубокие психологические травмы. Эти травмы проявлялись по-разному. Некоторые, к примеру, до первого боя боялись противника. Просто патологический страх. Потом, когда видели трупы немцев, перебарывали в себе этот страх и становились хорошими, стойкими солдатами. Такими же, как и все.

В первую стрелковую роту поступило 25 человек. Из них шестеро — в наш автоматный взвод. Сразу появились проблемы. Винтовку-то они знали, но вот пистолет-пулемет Шпагина, которым был вооружен наш первый автоматный взвод, они видели впервые.

Я сразу же организовал ускоренные курсы обучения. С новичками занимались и сержанты, и бывалые солдаты. В основном вновь прибывших обучал мой помкомвзвода старший сержант Менжинский и командиры отделений. Но контрольные занятия по изучению матчасти ППШ проводил и я. Сначала «молодых» научили собирать и разбирать автомат, потом освоили заряжание магазина. Вскоре наши «румыны», как их в шутку в первое время называли мои автоматчики, ловко собирали-разбирали автомат, заряжали и разряжали магазины емкостью 71 патрон. Я видел, что автомат им нравился, и они были рады, что попали в наш, автоматный взвод, дорожили гвардейским званием. На марше, на выходе из леса, провели практические занятия со стрельбой.

Что смогли, мы им дали. Но основной курс пополнение должно было пройти в бою.

Пожилых солдат, прибывших с пополнением в мае 1944 года, когда по тылам подчищали всех подряд, я перевел в обоз, назначил ездовыми. На три подводы, которые мы имели в обозе, автоматный взвод выделил троих человек. Из них одного забрал в свое хозяйство старшина роты. И ездовыми остались братья Бабенко. Одному из них было сорок восемь лет, другому пятьдесят. Любой из них годился мне в отцы.

Теперь мы ехали на повозках. Телеги широкие, прочные. На каждой, вместе с ездовым, помещалось по девять человек — полностью одно отделение с оружием и боекомплектом. Тащила телегу пара добротных коней. Ездовые о них хорошо заботились, вдоволь кормили, и тащили они нас и наше имущество по всем дорогам безотказно.

Перед боем подводы мы отправляли в тыл, иногда километров за двенадцать-пятнадцать. Вместе с ездовыми. Их собирал под свою руку старшина Серебряков.

Переброска солдат на подводах на конной тяге позволяла сохранить силы личного состава взводов перед боем. Можно было также выполнять небольшие маневры. Быстро перебросить часть батальона или роты на тот или иной участок. Конечно, подвода и пара лошадей, пускай даже надежных, — это не бронетранспортер с бронированной обшивкой и крупнокалиберным турельным пулеметом, но все же маневренность у нас увеличилась значительно. Кормили лошадей в основном трофейным зерном: овсом, ячменем или кукурузной мукой. Вот откуда у лошадей были силы. Захватывали мы фураж в немецких обозах, в товарных вагонах на железнодорожных станциях. Иногда кое-что доставала разведка. В каждом взводе всегда было по одному-два мешка зерна и два-три тюка прессованного сена.

Когда наступила осень, кормить лошадей стало труднее. И половину из нашего поголовья мы сдали. Тех наших лошадей погрузили в товарные вагоны и отправили в Советский Союз. Не знаю, воспользовались ли наши разоренные войной колхозы и совхозы нашим трофеем, захваченным возле реки Прут и в Румынии. Когда мы сдавали лошадей, нам сказали, что отправляют их на восток, в разоренную врагом местность, в Псковскую, Черниговскую, Смоленскую, Калининскую, Калужскую области, на Смоленщину, в Белоруссию. И мы отдавали тех коней с чистой душой и с надеждой, что хоть чем-то поможем нашим гражданам, обобранным войной, оккупацией.

Прибывшие в качестве пополнения красноармейцы были обмундированы в новые гимнастерки, брюки и пилотки. Выдали им и новые шинели. А вот обуви им, ни сапог, ни ботинок, на складе не нашлось. Не успели подвезти. И носили они по-прежнему свои лагерные сандалеты, сшитые из сыромятной кожи. Со стороны их обувка резко бросалась в глаза, выглядела неказистой, портила внешний вид. Хотя они всячески пытались выглядеть по-армейски подтянутыми и аккуратными. Выданные портянки они аккуратно обертывали вокруг голеней до самых колен, а потом поверху заматывали обмотками. Обмотками они пользоваться умели. И делали их из любой трофейной материи. Вот почему в ходе боев, при захвате железнодорожных станций или обозов, старшины рот в первую очередь старались разжиться обувью. Надвигались холода. А обувь в походах и боях изнашивалась быстро. На тыловые и интендантские службы надежда была плохая. Где они, те интенданты, у которых имелись в распоряжении склады с обувью и обмундированием? Мы их за всю войну ни разу и не видели. А старшинам рот о своих подразделениях нужно было заботиться каждый день.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});