Засланный казачок - Сергей Соболев

Отгадки она так и не нашла.

Юля съела яблоко, показавшееся ей необыкновенно вкусным, лучше любого из экзотических фруктов, которые ей доводилось отведывать ранее. Очистила от кожуры две картофелины, съела их, макая в соль, а на десерт приговорила второе яблоко.

Зачерпнула кружкой воду из «чистого» ведра, вымыла после нехитрой трапезы руки, вытерла насухо тряпицей, заменяющей ей здесь полотенце.

Ну что ж, пора зажигать новую свечу, которую ей принес старик вместе с едой, и браться за чтение последних страничек дневника, из которых она надеялась узнать, чем закончилась история на хуторе, где местный хозяин прятал в «малине» четверых оставшихся в живых виленских евреев…

* * *

Прошли сутки после нашего крайне тревожного разговора с Д.

Примерно час назад к нам на несколько минут приходил хозяин. Он чуть приподнял люковину, рядом с которой есть труба для вентиляции, и сказал мне, чтобы я вылезала наверх. Если говорить всю правду, то я пережила сильный испуг. Даже сейчас, когда он ушел и я зажгла свечу и взяла тетрадь, чтобы все записать, у меня колотится сердц е и дрожат пальцы…

Я на всякий случай поцеловала в лобик спящего Малыша, затем, поручив его заботам женщины — я не была уверена, что вернусь, — выбралась наверх.

Хозяин сначала стал жаловаться, что евреи и тот поляк, что выступает посредником, его обманули. Что они не заплатили ему всех денег за то, что он, рискуя жизнью, прячет у себя евреев.

Я сказала, что если был какой-то уговор и если его беспокоит именно денежная сторона дела, то с ним рассчитаю тся. Рано или поздно, он получит обещанное ему, надо тольк о подождать, проявить элементарную выдержку. Про сто он должен понимать, в какое время мы живем и как трудносейчас поддерживать сообщение с теми, кто уцелел, ког о немцы и «ипатингасы» содержат в виленском гетто…

Хозяин грубо перебил меня, сказав, что его терпение на исходе.

* * *

Он спросил у меня: «У тебя или у той… другой женщины есть при себе золото и драгоценности?»

Я сказала: «Вэй!.. Откуда у нас ценности? У меня были при себе пакетик с порошками, немного ваты, бинт и несколько пузырьков с йодом и микстурами. Но вы ведь даже лекарства отобрали, ничего не оставив для наших нужд!»

Хозяин стал ругаться и даже замахнулся на меня палкой, которая у него была с собой. Он сказал: «Вы, жиды, вечнообманываете простой народ, а потому я и тебе не верю!»

Я хотела сказать ему, что, кроме сережек с небольшими сапфирами, подаренных мне папой и мамой на совершеннолетие, и еще подаренного моим несчастным мужем кольца, у меня сроду никаких драгоценностей не было. Да, я из небедной семьи. Но дедушка и отец, которые еще в ту пору, когда наша семья проживала в Пруссии, в Кенигсберге, с немецкой аккуратностью вели счет каждому заработанному пфеннингу, особо бдительно следя за расходной частью нашего семейного бюджета, дорогими подарками нас не баловали…

Но я не стала ему это все объяснять, а сказала другое:

«Если вы дали слово другим людям, то держите его. И тогда, рано или поздно, вы получите свою награду, получите то, что вы заслужили».

* * *

Я опять прерывалась, потому что приходили Д. и ее сын. Сначала я выбралась из «малины», потом женщина подала мне моего младенца. Литовский мальчик, сын этой батрачки, отошел в сторону и стал наблюдать за окнами усадьбы: здесь рано встают, скоро рассветет, до утренней дойки осталось не более часа. Пока мы разговаривали, Д. кормила моего Малыша грудью, а я держала на руках ее девочку, которая уже отведала материнского молока и теперь сладко посапывала.

Д., эта простая деревенская женщина, вдруг заплакала. Она сказала, что хозяин всех нас — евреев — наверняка теперь убьет. Сама она — по ее словам — собирается перебраться к мужу, работающему на одном из соседних хуторов (с хозяином, на которого работает ее муж, уже все договорено). И еще она сказала, что привязалась к нашему Малышу, которого вот уже почти месяц кормит грудью так часто, как только это возможно в их положении. А потому ей не хочется, чтобы с мальчиком, который так жадно сосет ее грудь, а потом так славно гугукает и улыбается ей своим беззубым ртом, случилось здесь, на хуторе, что-нибудь плохое.

«Что же нам делать, Д.? — спросила я у нее. — Девочка болеет, у нее температура и сухой злой кашель. У ее бабушки, пожилой женщины, отекли ноги, и ей вообще трудно ходить. Я их не могу здесь бросить одних… Может, все еще как-то обойдется и хозяин, одумавшись, не посмеет выполнить свои угрозы?..»

«Может, так и будет, — сказала Д. — Я буду молиться Деве Марии… Но я… на всякий случай… заберу вашего младенца. Нет, не сейчас, а следующей ночью. Мы с мужем и детьми будем на соседнем хуторе… Если все обойдется, я проведаю вас здесь через несколько дней и верну вам вашего ребеночка в целости и сохранности…»

* * *

Вот и все… я приняла решение.

Я, конечно, рассказала о нависшей над нашими головами угрозе женщине, которая вместе с внучкой провела здесь вместе с нами почти полтора месяца.

Как и следовало ожидать, она не захотела — да и физически уже не могла этого сделать — покидать нашего убежища, сказав: «Пусть будет то, что предначертано в наших судьбах…»

Я решила остаться вместе с ними, передав — временно, хотелось бы надеяться — младенца, сына моей сестры С., который тоже стал мне сыночком, как и мой бедный Ицхак, на сохранение этой доброй литовке Д.

У нас была большая, крепкая семья, но мы вынуждены были спешно покинуть Восточную Пруссию в тридцать пятом, оставив в Кенигсберге большую часть имущества, — после принятия новых имперских законов, направленных против евреев, жить там стало совсем невозможно. Дедушка Карл и отец изыскали средства и, воспользовавшись помощью каких-то ведомых им людей, перевезли всех нас в Польшу, в Вильно, где у нас проживала родня. Старшие опять открыли аптечное дело, мы, дети, учились и работали, жизнь, казалось, у нас опять начала налаживаться…

Но через пять лет Советы оккупировали Прибалтику и передали Вильно и область под юрисдикцию Литвы (а значит, и всех нас, проживающих в тех местах).

А еще через год с небольшим началась большая война и в Вильно (Вильнюс) пришли немцы.

* * *

Дедушку Карла и бабушку Софью убили местные уже на второй или третий день войны (Красная армия сдала Вильнюс практически без боя). Их и еще мою тетку убили в собственном доме по улице Ошмянска, попавшей потом в зону «большого» виленского гетто. Убивали их зверски, а потом еще и перевернули в доме все кверху дном…

Отца и маму война застигла в Ковно (Каунасе), к нам они не смогли выбраться: их и другую мою тетку с двумя детьми задержали «ловцы», а потом, спустя несколько месяцев, по достоверным сведениям, дошедшим до нас, расстреляли в каунасском Девятом форте.

Нас было у родителей шестеро: четыре дочери и два сына. Самый старший из нас, детей, тридцатилетний М., погиб в Лукишкской тюрьме. Там же была забита до смер ти самая младшая из сестер, семнадцатилетняя Р., которую задержали на улице за якобы неправильно нашитую на одежде «лату». Младший из двух братьев, девятнадцатилетний Ш., попытался пробраться в Ковно, чтобы узнатьо судьбе родителей, там был пойман местными «ипати нгасами» и водворен в Девятый форт, где, как и родители,был впоследствии расстрелян. Мою сестру Ф., старшу ю из нас, сестер, у которой было трое детей, один из них родился через месяц с небольшим после того, как пришли немцы, убили в Понарах, во время одной из массовых акций. Двух ее детей удалось спрятать в лагере «Кайлис», а старшенькая разделила с ней трагическую судьбу.

* * *

…Зачем и для кого я это все пишу? На этот вопрос, как и на многие другие вопросы, у меня нет ответа.

Нас осталось двое: я и С., которая старше меня на год с лишним. С. и ее муж А. участвуют в…(зачеркнуто). В гетто назревают какие-то новые страшные события — хотя, казалось бы, куда уж страшнее? Не все сидят сложа руки, но… но я не могу здесь писать о таких вещах. На семейном совете решили, что меня и двух младенцев, моего и С., вместе с еще несколькими евреями, выведут за пределы гетто и будут прятать у местных. В ободрение мне А. сказал, что по доходящим в гетто сведениям дела у немцев на фронте складываются в последнее время неважно, так что нам не следует терять надежду. С. решила остаться с мужем до конца, и я уважаю это ее решение…

Я не знаю, что с ними сталось за эти дни.

Точно так же я не знаю, что будет со мной завтра или в любой из последующих дней.