Хоупфул - Тарас Владимирович Шира

кричал: «Не верю».

После похорон бабушки они несколько раз ездили на ее могилу, но мама всегда говорила о том, что в земле лежит всего-навсего тело, а душа давно уже не здесь, не в земле. Дедушка цыкал и крестился, но все же слушал ее.

Он отчетливо помнит одну из таких поездок: их с мамой утро началось со скандала. «Что-то не нравится – иди жить к отцу», – безапелляционно отрезала мама.

Женя знал, что мама может привести любой спор к удобному для нее знаменателю. Женщины спорят по своим правилам. Приводить аргументы и контраргументы им скучно, да и кажется делом совсем необязательным. Они с легкостью выйдут за рамки спора, если чувствуют, что несут потери и начинают попадать в тупик. Нехватку доказательной базы легко заменят эмоциями.

Спорить с женщиной – это как играть в шахматы с пятилетним ребенком, который во что бы то ни стало хочет тебя обыграть. Пока твой конь шагает на С4, ее ладья уже сходила слоном, а пешка – ферзем.

– Блять, а при чем тут отец? – рассвирепел Женя.

– А при том! Ты весь в него, – крикнула мать.

Женя уже не мог сдерживать себя. Это монотонное, как японская пытка водой, сравнение с отцом наконец ему полностью осточертело. Подвергаемый пыткам наконец сломался и готов был заговорить.

– Да? – Женя, чуть сбавив тон, начал с полушепота. – А как ты думаешь, почему отец ушел? Да потому, что ты перестала быть ему интересной. Как женщина и как личность. Я его прекрасно понимаю. И знаешь, даже нисколько не злюсь.

Мама несколько секунд стояла в оцепенении – в ее полуоткрытом рту остановилась созревающая мгновение назад гневная тирада. Развернувшись, она быстрыми шагами направилась к себе в комнату. Хлопнула дверь.

Женя услышал приглушенные всхлипывания.

Идти в комнату он не торопился. В нем играло какое-то чувство злорадной победы – он убедился, что его слова могут ранить. Впрочем, слушать всхлипывания ему было неприятно и неловко. Встав, он закрыл дверь в свою комнату и лег на диван. Пролежав с минуту, он не выдержал и подошел к двери в мамину комнату. Сквозь матовое дверное стекло он видел ее силуэт, лежащий на диване. Вроде успокоилась. Подержав с полминуты руку на дверной ручке, он вернулся к себе.

На кладбище у бабушки они с девяти утра красили оградку, вскапывали сорняки и мыли памятник. Даже на обед прерывались. Мама рассказала деду об утреннем скандале. Раньше Женя всячески бы пытался ее останавливать – но не сейчас. А что он ему сделает? Опять заставит учить английский?

Дед окончательно помешался на своем английском. Он даже потратил полпенсии на английские пособия. Даже купил какой-то календарь. «Слово дня», или как-то так. Ему, видите ли, было недостаточно, чтобы Женя это слово просто выучил. Он хотел, чтобы каждое слово было переписано в тетрадь. И что самое ужасное, вместе с транскрипцией.

Дед, стукнув несколько раз по раскладной табуретке, чистил яйцо. Почему-то Женя только сейчас заметил, как он постарел. Раньше это мешал заметить голос – вот он нисколько не изменился. В остальном же это был самый настоящий старик.

В конце оставили у изголовья памятника искусственные цветы, похожие на большие ярко-желтые подсолнухи. Почему-то искусственные цветы были гораздо ярче обычных – это сразу бросалось в глаза, когда Женя, сидя на заднем сиденье дедушкиного вольво, рассматривал сменяющиеся в окне машины памятники. Серыми холмами они росли из земли, и яркие головки искусственных цветов контрастно на них выделялись, будто были нарисованы детской гуашью.

Женя взял в руки календарь со словами. А вот и первое слово.

Hopeful [{}həʊpfʊl] – обнадеживающий, надеющийся.

Ага, весьма многообещающе. Особенно транскрипция. Что это еще за «ʊ». Женя размашисто переписал слово в словарь.

Дедушкин вольво остановился на светофоре.

По радио играла Adele. Голос красивый. Загуглил – толстуха. И почему, имея столько денег, так трудно держать себя в форме?

– Кто же так транскрипции пишет, – усмехнулся дед. У него была дальнозоркость, и он держал словарь чуть ли не на вытянутых руках. – Русскими буквами. А вроде за границу мечтаешь перебраться.

Женя промолчал.

– Одно – это совсем несерьезно, – продолжил дед. – Давай по три. Три слова каждый день. И с человеческими транскрипциями. Которые уже знаешь – не считаются.

«Боюсь, что считаться будут все», – хмуро подумал Женя. Предыдущие слова забывались молниеносно, как будто он их и не учил.

Это было последнее, что он помнит. Оглушающий лязг капота серебристого рендж ровера, протаранившего и смявшего, как игрушечный, их старый вольво – он уже не помнил. Рассказали в больнице.

Но оно, наверное, и к лучшему – в конце концов, услышать фразу «пассажир и водитель вольво доставлены в больницу… пострадавшая от многочисленных травм скончалась…» по телевизору было не так больно, как увидеть это вживую. В конце концов, лежа в больничной палате, можно попробовать себя убедить, что ведущий новостей ошибся. Он же не упомянул фамилию. Или упомянул? Или это был и не телевизор, а разговоры врачей? Хотя нет, он отчетливо слышал дикторскую интонацию.

В любом случае, даже если и так, фамилия не такая уж и редкая. Сколько таких в городе? Человек 10 однофамильцев точно найдется. Конечно, так и есть – просто совпадение. Другая фамилия. Другой вольво. Другой рендж ровер.

В палате было тихо и даже как-то умиротворяюще. Если бы не больничный запах и яркий свет, бьющий прямо в глаза, то ее можно было бы даже с натяжкой назвать комфортной.

Персонал был обходителен – первое лицо, которое он более-менее запомнил, принадлежало молодому парню. Его долговязая фигура с рыжеватой бородой несколько раз помаячила мимо него. Халат ему совсем не шел – на его худом теле он висел, как на гардеробной вешалке. Он деловито, слегка нервно ходил по палате и что-то говорил своей коллеге – слов Женя не помнит. Зато его коллегу он запомнил хорошо – симпатичную брюнетку, тоже в халате. А вот ей он очень даже шел. Она что-то писала в большом журнале, похожем на школьный. Перевернув страницу, она заложила волосы за ухо и бросила на Женю беглый взгляд. На ее пальце было обручальное кольцо. На мгновение Женя даже расстроился. Впрочем, какая разница? Есть у нее кольцо или нет. Было глупо тешить себя мыслью, что у них что-то когда-то могло выйти. Нет, он слышал истории, когда врачи влюблялись в своих пациентов. Но это не тот случай. Даже у кота в зооклинике есть все шансы влюбить в себя ветеринара. Но не у него. Он– нескладный школьник, да еще и в таком неприглядном виде. На койке, в синяках и беспомощный. Она бы никогда на него даже не посмотрела. Оставалось тайком смотреть на нее из-под полузакрытых век, надеясь, что она не увидит направление его взгляда.

Гроб аккуратно опускали в вырытую землю. Женя проводил его взглядом и посмотрел на Сашу – с ней они так и не съехались. Почему – он сказать не мог, наверное, до сих пор чувствовал себя виноватым. Ведь если бы не он, никто бы из присутствующих сейчас здесь не находился.

После смерти мамы у него были странные ощущения – все мамины подружки наперебой гладили его по голове и просили не плакать, при этом рыдали сами. А он и не плакал – он был в какой-то растерянности. В состоянии фрустрации он сидел на диване, как за партой, нога к ноге. У мальчика шок – шептались они, желали поправляться дедушке, оставляли подарки и уходили.

Было непривычно видеть их старый состав в прихожей, только в этот раз трезвый и не ржущий.

Когда входная дверь захлопывалась, у Жени оставалось ощущение, что он выиграл олимпиаду или какой-то важный конкурс – после ухода маминых подруг он оставался в окружении коробок конфет, компьютерных игр и подарочных карт.

Изменилось отношение и в школе – идущие стройным рядом на последней странице дневника тройка по физике и очень слабенькая тройка по химии превратились в годовые четверки. В следующем году, правда, будет ЕГЭ, а комиссия вряд ли накинет несколько баллов к части В.

На мамины похороны прилетел и Женин отец со своей новой семьей. Он вроде даже выбился в люди и работал в Москве каким-то важным программистом. Женя не разбирался в брендах, но даже невооруженным взглядом было видно, что его папа был одет дорого. Забавно, ведь он запомнил его другим – сидящим перед очередным собеседованием на кухне и подпаляющим зажигалкой торчащие из сумки нитки, пока снующая рядом мама гладила его застиранную белую рубашку.

Тетя Катя была беременна