Буревестник - Петру Думитриу

В открытые иллюминаторы глядела кромешная тьма.

— Мне кажется, — начал седой боцман, — что следует поддержать инициативу заведующей консервным заводом. Пускай машинное отделение выделит двух-трех человек, и мы, палуба, тоже поможем. Вот завод и заработает у нас с полной нагрузкой — лишь бы сырье было. Так что мы опять, как видите, уперлись в рыбаков. Все дело в рыбаках. Если, однако, товарищ Прециосу не желает себя затруднять, а товарищ Данилов потчует их демагогией и спаивает водкой, то, конечно…

— Это издевательство! — громко крикнул Прециосу. — Не забывай, что ты на партийном заседании!

Зарница снова озарила иллюминаторы. При всеобщем молчании казалось, что голос Прециосу все еще звенит в кают-компании.

— Ты меня такими средствами не убедишь! — сказал Мариникэ.

Один из механиков молча положил ему руку на плечо.

— Ты еще не кончил? — спросил, едва сдерживаясь, Прециосу.

— Нет еще, но вижу, что с вами говорить все равно бесполезно, — ответил Мариникэ.

— Отчего же? — ласково сказал Прикоп. — Говори, товарищ боцман, все, что у тебя на душе.

— Пускай и другие скажут, не я один, — проговорил боцман, не глядя на него.

Поднялись сначала один кочегар, потом другой, потом матрос из палубной команды — все присоединились к мнению боцмана. Выступил также старший помощник капитана Николау. Он обливался потом; черные, жесткие, непокорные волосы лезли ему на лоб. Он был в одной тонкой шелковой рубашке с короткими рукавами, в парусиновых брюках и деревянных сандалиях на босу ногу, но ему все-таки было так жарко, что он расстегнул ворот рубахи.

— Товарищ боцман прав, — сказал он. — Заботиться о людях, с которыми мы работаем, — наш прямой долг. Не важно, входят ли они в нашу парторганизацию! Бюро нашей парторганизации имеет право приглашать их на заседания. Они могут многому у нас научиться, мы можем им многим помочь — гораздо больше, чем предполагает товарищ Данилов, который высказался против такой помощи: не наше, мол, это дело лазить по лодкам и агитировать рыбаков. Так представляет себе товарищ Данилов помощь, которую мы можем оказать рыбакам. На самом деле это не так. Мы можем приглашать их на заседания, беседовать, советоваться с ними, помогать им бороться с беспорядком и суматохой, объяснять им, в чем состоит их долг… перед партией, хотя среди них много беспартийных…

— Перед народом! — прибавил механик со шрамом на виске.

— Да, перед народом! Мы, товарищи, недостаточно с ними связаны, мы не составляем с ними единого трудового коллектива. Но стоило боцману выступить с дельным предложением, как некоторые, вроде товарища Данилова, сейчас же высказались против, думая только о том, как бы избежать лишней ответственности.

Он подумал немного и прибавил:

— И не только товарищ Данилов, но и сам товарищ Прециосу!

Раздался страшный удар грома. Прикоп утер потный лоб. Его терпение приходило к концу. Наконец, он не выдержал и мигнул Лае. Тот сразу поднял руку:

— Слова, товарищ секретарь!

Все головы повернулись в его сторону. Лае начал говорить, пытаясь скрыть свое смущение преувеличенной дерзостью выражений и деланной страстностью тона:

— Как это мы, товарищи, сидим здесь и допускаем этакое издевательство? Разве речь идет о продукции? Разве речь идет о консервах? Речь, товарищи, идет о нашей партии. Здесь, товарищи, топчут ногами партию! Товарищ боцман не очень-то удивился, когда товарищ Митя сказала, что партия мешает им работать! И товарищ Николау с ним заодно! Все они — против товарища Прециосу, мстят ему не знаю за что, а до партии им никакого дела нету. Предлагаю привлечь их к партийной ответственности, товарищи! Всех троих! Они между собой сговорились, другие ничего не знали. Они еще до заседания снюхались — что и как каждому говорить и на кого нападать: все заранее решили!

— Я ни с кем не сговаривалась!

— Не вы, — товарищ боцман с товарищем Проданом. Я, товарищи, слышал, о чем вы говорили, когда красили левый борт. Я за большой шлюпкой лежал, — на припеке грелся — и каждое ваше слово слышал!

Продан густо покраснел, словно его застали за каким-нибудь позорным занятием. И хуже всего было то, что все это заметили. Мариникэ с презрением посмотрел на Лае:

— Что ж, по-твоему, нам и разговаривать между собой запрещается? Тебя, ябедник, спросить забыли?

— Прошу не перебивать! — строго заметил Прециосу. — Иначе тебя придется попросить покинуть заседание!

Лае сел. Продан все еще не мог оправиться; румянец долго не сходил с его щек. Прикоп попросил слова и, нахмурившись, встал.

— Товарищи, — начал он, — у нас обнаружились очень нездоровые явления: пренебрежение к партии, сговор между членами организации… Говорят об увеличении продукции, а на самом деле преследуют какие-то свои, скрытые цели… Предлагаю поручить бюро расследовать все обстоятельства этого инцидента…

— Согласен! — крикнул буфетчик, поднимая руку. Лае последовал его примеру, потом еще кто-то, и еще. Руки поднимались неуверенно, но все-таки поднимались. Кухарка тоже подняла руку, потом оглянулась и опустила ее. Люди удивленно переглядывались. Лица у всех были расстроенные, мрачные, недовольные. Слышался глухой ропот.

Молнии блистали теперь беспрерывно, и в море было светло, как днем.

— Батюшки-светы! Спаси нас, господи, и сохрани! — проговорила кухарка, поднося руку ко рту.

Механик со шрамом на виске громко рассмеялся:

— На то у нас на мачтах громоотвод!..

В эту минуту что-то словно ожило и грозно зашумело. Откуда-то с диким свистом налетел ветер. В открытые иллюминаторы пахнуло прохладой, полетели соленые брызги. Судно накренилось на пять, на десять, на пятнадцать градусов… Со стола соскользнула и упала на пол чернильница; на стенах закачались портреты. Все бросились закрывать иллюминаторы, потом столпились у выхода. Каждый спешил на свое место. Кухарка, которой некуда было спешить, в ужасе замерла на скамейке, потом принялась набожно креститься. Прециосу с Прикопом задержались у стола.

— Надеюсь, я здорово их проучил… — процедил сквозь зубы Прециосу. — Спелись, сволочи, сговорились. Ну, погоди, я вам еще покажу!..

— Не очень-то увлекайся, — пробормотал Прикоп. — Нужно все это хорошенько обдумать. Напишем про них в райком, а еще лучше в обком. Николау и боцмана отсюда, конечно, уберут.

Пароход, так и не выровняв крена, — ветер дул ему в борт, — задрожал от заработавшей машины. Криво качались на стене портреты. Библиотечный шкаф со стеклянной дверцей покачнулся и грохнулся на пол. Зазвенели стекла, посыпались книги. Прикоп кинулся бегом на палубу. За ним, боясь отстать от него на шаг, бежал Прециосу.

* * *

Капитан накинул прямо на пижаму непромокаемый плащ и вышел на командный мостик. Частый дождь лил ему на голову, затекал за воротник, в надетые на босу ногу ночные туфли. Но он ничего этого не замечал. Внимание его было сосредоточено на другом. На мостик бегом поднялся Николау.

— Не ваша вахта, идите отдыхать! — сказал ему капитан.

Когда на мостике появились Прециосу и Прикоп, Хараламб принял их не очень любезно:

— Здесь и так тесно, товарищи, ступайте к себе на жилую палубу — там и суше и просторнее.

Он говорил, не глядя на них, устремив взор на бурлящие пеной темные волны, которые бешено хлестал кривой дождь.

— Передайте в машинное отделение: восемь оборотов!

Исполнив приказание, Константин передвинул рукоятку аппарата на «Внимание! Малый ход!» Судно продолжало идти с сильным креном. Ветер, оглушительно завывая, яростно дул ему в борт. Холодный дождь лил, как из ведра. По палубам ручьями текла вода. Капитан стоял молча, заложив руки за спину. Пароход задрожал сильнее.

— Какой курс? — спросил капитан, не повышая голоса.

— Двести семьдесят… — ответил рулевой, не отрывая глаз от раскачивавшегося перед ним большого компаса, медный футляр которого таинственно поблескивал в тиши полутемной рубки.

— А сколько было?

— Сорок, — сказал рулевой и, больше для себя, прибавил: — Кругом крутит ветер…

Черная тень капитана на покосившейся скамье командного мостика смутно вырисовывалась на фоне хлеставшего в борт парохода дождя.

— Переведите постепенно на сорок, — сказал он.

Между тем те, кого капитан так нелюбезно отправил с мостика, стояли у входного люка в машинное отделение и возбужденно переговаривались. Сквозь ходовые решетки виднелись, словно на дне пропасти, сверкающие стальные поршни и шатуны, жирно смазанные и ярко начищенные медные части, выкрашенное суриком железо и маленькие фигурки механиков. Оттуда валил влажный, горячий пар.

— Ишь, с каким креном идем, — проговорил Прециосу. — До сих пор не выровнялись!

Из пропасти машинного отделения появился старший механик.