Мертвец - Эдуард Веркин

Я стоял возле ларька, хрустел, наслаждался воскресеньем. Эти две туберкулёзницы о чём-то своём трещали, сначала я не слушал, а потом, конечно, прислушался.

Опять по доске? — спросила одна.

Ага. Что за дураки? Этой истории про гараж и доску сто лет уже, а они всё равно лезут и лезут, придурки...

Баторки захихикали.

Этот лысый, я его вчера на Дне города видела. Смешной.

Только тогда он был волосатый. Такой волосатый, как хиппарина.

Они опять засмеялись.

Да я тоже видела. Я тогда как раз на тумбочке стояла. А мне вообще стоять надоело, я в нишу залезла и сплю помаленьку. Потом вижу — крадётся по коридору прямо к нашей палате. Я никого вызывать не стала, пусть, думаю, крадётся, наши выдры как проснутся, они ему сделают. А этот волосатик крадётся, крадётся. Подошёл к двери и стал в скважину смотреть. Тупак?

Тупак, — согласилась её подружка. — Как и все другие.

Вот и я говорю. Он смотрел в скважину, смотрел, а потом вообще слушать стал. Не знаю, чего он там выслушал, но вдруг как дерганётся от двери. А морда вся перекривлена, испугался, как белка. И на тую наткнулся. Прямо харей! И всю харю себе расцарапал.

Девчонки захихикали.

На туе ещё с Нового года игрушки битые, так он в них прямо влез! Как заорёт! Ну, вообще всё...

Девчонка вдруг замолчала и стала глядеть куда-то в сторону столовки. И вторая тоже стала туда смотреть, будто они видели то, чего не видел я. Наверное, с минуту смотрели, потом продолжили болтать:

— Ну да, этот дурак волосатый... Рожу расцарапал и как рванёт по коридору. И на бидоны напоролся! Звону на весь этаж, все проснулись, высовываться стали, а этот дохляк в окно высигнул...

Дальше было уже неинтересно. К тому же дальше я знал, что там будет. Эти чучундры стали рассказывать, как во всём баторе возник переполох, все побежали в лес охотиться на нарушителей покоя, а они вдвоём остроумно спустились в кухню и сожрали большущую варёную курицу.

Я дохрустел стаканчиком и поковылял домой. Улица Советская радовала пустотой, как всегда в воскресенье. Я брёл домой, пинал жестяную банку, она подпрыгивала и в конце концов улетела в кусты.

На перекрёстке с Вокзальной мне навстречу вышел пацан. Не помню уж, знал я его или не знал, да никакой в этом разницы. Пацан такой расхлябанный, что я даже в сторону отодвинулся, чтобы он меня не зацепил.

Я оглянулся и посмотрел ему в спину. На футболке была изображена какая-то полусгнившая личность с вывалившимися глазами и вывороченными зубами, мертвечина. Ну, и надпись. «Убей мертвеца».

Так вот.

Иногда всё лежит на поверхности, а человек долго, упорно отказывается понимать, что ему надо делать. Человек бывает удивительно туп. Тупаком бывает, как эти баторки сказали.

Прямой дорогой я домой решил не ходить, решил погулять. Бродил по улицам и улочкам, даже на стадион заглянул. К дому подобрался почти в темноте, когда уже свет зажёгся. Хотел сразу к себе, однако услышал. Отец и мать сидели на крыльце, разговаривали. Видимо, давно уже разговаривали, здорово пахло табачищем.

Как он?

Нормально.

Нормально?

Конечно, нормально, — сказала мать. — Нормально.

Пополз дым. Курят. Теперь вместе курят. Они меня достанут, я тоже начну курить, буду как Вырвиглаз.

Они долго курили, висела пауза, так что я решил, что они, возможно, даже и ушли, но тут отец сказал:

Я думаю, что так нельзя. Это как-то... Нехорошо.

А что делать?! — нервно сказала мать. — Разве был выбор?

Не знаю...

Это самый безболезненный способ. Да и он вроде бы ничего, спокойно воспринял. С этим парнем подружился, гуляют вместе. Даже работают вместе.

Отец промолчал.

Тебя когда выписывают?

Не знаю. Лучше мне всё-таки сейчас немножко полежать, сама понимаешь. Потом уже выйду, когда всё успокоится.

Хорошо. Ты поспрашивал?

Я услышал, как чиркает колёсико зажигалки.

Я в больнице поспрашивал, — сказал отец, — трое согласились, но много дать не могут, рублей по пятьсот.

Ну, это нормально. А когда дни рождения?

В августе и в сентябре. С работы кадровик обещал список подготовить, я думаю, человек десять тоже согласятся. Народ у нас не бедный, клоун на день рождения ребёнка — это как в кино. А как вчера? Как День города?

А, что День города, — с досадой сказала мать, — Шахов пришёл, говорит, давай повесели детишек. И двести рублей выдал.

Двести? Да уж... Может, петушков наделать?

Да у нас все бабки с петушками ходят! Этих петушков по колено. Вот если бы машину для сахарной ваты купить — это да! Я вчера видела такую. Эта машина не очень дорого вообще-то стоит... А я могла бы продавать вату на мультяшных сеансах и в субботу и воскресенье на базаре...

У нас нет денег, — раздражённо сказал отец, — ты же прекрасно знаешь. Какая ещё сахарная машина? Нет, надо подождать... нужен ещё хотя бы год, через год мы можем...

Ладно, ладно, — перебила его мать, — не продолжай, всё понятно. Нет так нет. Знаешь, а мне надоело всё это. Очень.

Придётся потерпеть.

И снова пауза.

Ничего, — сказал отец. — Сенька у нас расторопный. Подрастёт, откроет похоронную контору «Слащёв и Ко». А это такой бизнес, который актуален всегда. Поможет старикам родителям. А ты, мать, купишь себе сапоги.

Отец рассмеялся.

Ну да, подумал я. Сенька. Сенька им поможет. Сахарную вату. Сахарную вату в гробу. Гроб в сахарной вате. Всё в сахарной вате, а сбоку цветочки.

Сенька им поможет.

Пишет? — спросил отец.

Вроде пишет.

И что ты по этому поводу думаешь?

Я осторожно выглянул.

Отец не курил, он ел хлеб. Прямо целую буханку. Держал её в кулаке, откусывал, уже до половины съел. Он так может две съесть, без масла и без чая.

Думаю, что ничего плохого в этом нет. Я тоже сочиняла. Помнишь?

Ну да. Повесть про сопротивление в концлагере. Помню, ты даже куда-то её посылала...

Отец снял горелую корку, отправит её теперь на квас.

В «Пионерскую правду», — сказала мать.

Они вместе рассмеялись. Забавно. Оказывается, мать писала повести про концлагерь и посылала их в «Пионерскую правду». Значит, у меня это семейное.

Ты не читала? Ну, что он там корябает?

Нет, — ответила мать.

Жаль... Он что, хочет писателем стать?

Мать хихикнула. Я спрятался.

Нет. Всё гораздо проще. И сложней. -Да?

Катя Родионова, — мать сделала паузу, интересно бы посмотреть, что она в этой паузе делала, рожи, что ли, корчила? — Катя Родионова как-то сказала, что хочет выйти замуж за писателя. Она сказала, что писатели — самые интересные люди на свете.

Они опять засмеялись. А потом отец сказал, что девчонки начитаются «Мастера и Маргариты» и начинают воображать разное, я уже плохо расслышал, что он там ещё говорил, я уже ушёл.

Три года назад у меня была одна привычка. Я любил ковыряться в зубах, размазывать наковырянное по пальцам, а потом нюхать. И застали меня за этим делом. Мать. Вроде как и стыдно, но, с другой стороны, ничего уж особо страшного, у многих привычки гораздо страшнее, взять того же Вырвиглаза. Но противно было очень. От самого процесса застукивания. И с тех пор в зубах я не ковырялся.

Я вернулся к себе, достал тетрадку. Сначала изорвать хотел, но потом подумал, что это по-девчачьи слишком. А если жечь, то как-то театрально получается, так одни поэтишки драные поступают — жгут, вены вскрывают при большом стечении народа, с моста вроде как бросаются, а потом уступают уговорам. Надо какой-то мужской способ применить. И как можно скорей, а то передумаю.

Я взял тетрадь, сунул её в жестяную коробку, туда же сунул старую ржавую «ижачную» ось. Перемотал изолентой.

До колодца было тридцать метров, я снял крышку, разогнал водомерок, опустил коробку в воду. Она немного продержалась, потом всё. Без бульканья, без всякой суеты дурацкой.

Всё.

Почувствуй себя немножко Герасимом. Возвратился в свой дом. Холодно. Немного посидел в темноте, кровь стучала в ушах.

Темно. Уже совсем темно. Из окон по улице пробивается синий свет. Похитители мозгов прилетели. У Соловьёвых скандал, делят велосипед, даже мне слышно.

Я выбрался наружу. Дорога какая-то твёрдая, раньше я этого не замечал. Мне показалось, что она даже твёрже асфальта.

По рукам струились пупырышки, я не выдержал и побежал.

Над музеем горел фонарь. Хороший, галогеновый фонарь, энергии мало, свету много. Шлагбаум закрыт, я подлез. Над информационным стендом тоже лампочка. Своя, особая, маленькая.

В экспедицию записалось шестнадцать человек. Сбоку болталась ручка на верёвочке. Озеров — человек уважаемый, даже ручку у него никто не спёр. Я взял ручку и вписал.

Никита Слащёв.

Денис Чеков.

Глава 23

Блестящие ботинки

Я плохо спал. Мне снилось, что я в поезде. Лежу на верхней полке в купе, а вокруг какие-то штуки, одновременно круглые и квадратные. Я пытался с полки выбраться, но не получалось, эти кругло- квадратные вертелись вокруг и мешали. Но я всё равно пытался.