Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров

Непременно запросит, не должен составить исключения из правила.

Фактов было достаточно. Но еще оставался нерасколотым орешком «смуглолицый в клетчатом пальто», ближайший сподвижник тайного советника, начальник его штаба.

Этот, надо полагать, надеется, будто следствию ничего о его делишках неизвестно, будто алиби у него крепкое, непробиваемое. В дневнике между тем сказано немало обличающих Шильдера слов. Есть, кстати, фраза, недвусмысленно выводящая на след убийцы: «Сегодня Мишель Ш. грозил мне в открытую».

Чем грозил? Смертью, конечно, беспощадной расправой лицейского подполья, которая и не замедлила разразиться, навсегда заткнув рот «неудобному» лицеисту Иннокентию Замятину.

Допрос ближайшего подручного тайного советника Александр Иванович решил сопровождать очными ставками. Так было верней и надежней — пусть не воображает себя непробиваемым.

— Итак, гражданин Шильдер, вы по-прежнему продолжаете утверждать, что не состояли в конспиративной антисоветской организации бывших воспитанников Лицея?

— Не состоял, гражданин следователь. До своего незаконного ареста я долгие годы работал в Севзапвоенпроме. К служебным обязанностям относился всегда добросовестно, и вы можете в этом убедиться, если наведете справки... Я полагаю, что со мной произошло какое-то недоразумение.

— Уточняю свой вопрос: скажите, какого рода секретные поручения давались вами Владимиру Николаевичу Забудскому? Известен вам оный гражданин?

— Владимира Николаевича я знаю с лицейских времен, но поручений ему не давал. И не мог давать, поскольку к Севзапвоенпрому он отношения не имеет...

— Прекрасно! Не давали, стало быть, и не могли давать? В таком случае нам не остается ничего другого, как послушать Забудского. Он тут поблизости, сейчас мы его пригласим...

Очная ставка Забудского с Шильдером напоминала достаточно избитую ситуацию клоунских интермедий, когда роли участников строятся на контрасте состояний: чем больше горячится и настаивает один, тем хладнокровнее отрицает все другой.

— Позволь, Мишель, разве ты не приказывал мне вести слежку за Афанасием Павловичем Хрулевым? — спрашивал Забудский. — По-твоему, я это выдумал? Выдумал?

— Да, выдумал, — невозмутимо подтверждал Шильдер. — У тебя всегда была склонность фантазировать...

— Помилосердствуй, дорогой друг! Зачем же мне нужны эти фантазии на Гороховой? Я говорю святую правду потому лишь, что убедился в бесполезности сопротивления...

— Вы оговариваете ни в чем не повинного человека, Забудский! Вы — жалкий лжец, и я сожалею, что считал вас когда-то своим товарищем!

Забудского увели конвоиры. Растерянный, так ничего и не понявший в происходящем, он и впрямь выглядел жалко.

— Лихо вы расправились со своим приятелем, — почти добродушно констатировал Печатник. — Ну что ж, поглядим, что будет дальше...

Дальше вышло не так гладко.

Полковник лейб-гвардии Рихтер был горласт, спесив и, едва услышал слово «оговор», моментально взорвался. Бывшего собутыльника и дружка своего обозвал трусливым щенком, который, дескать, шкодить большой мастак, а нести ответственность боится. Показания, данные на прежних допросах, полковник повторил с злым ожесточением.

— Выламываться не рекомендую, милостивый государь, — наставительно посоветовал Рихтер на прощание. — Вы изволили втравить меня в пошлейшую антисоветчину и теперь меня же стараетесь изобразить доносчиком. Глупо, Шильдер, глупо и недостойно! Просто я понял, что дело наше дохлое, и решил сдаваться на милость победителя. Надеюсь, и вы сообразите это сделать. Своим умом не дойдете — поможет гражданин следователь Ланге. Хватка у него есть...

Вслед за тем, не переводя дыхания, была устроена еще одна очная ставка. На этот раз с Михаилом Михайловичем Старовойтовым, резидентом «кирилловцев» в Ленинграде, который методично выложил свою долю обличений.

Почва под ногами «благороднейшего человека» заколебалась. Все труднее и труднее было выламываться. Напор фактов оказался подавляюще сильным.

— Должен заметить, что хватка у вас действительно железная, — через силу улыбнулся Михаил Шильдер. — Ничего не поделаешь, вынужден сознаваться и я...

Правда, сознавался он как-то не по-людски. Норовил больше обойтись точно взвешенными порциями полуправды и полупризнаний.

Взял на себя главную организаторскую роль в устройстве панихид и обедов по подписке, что было всего лишь безобидной данью стародавней лицейской традиции. Затея с созданием «кассы взаимопомощи» также принадлежала ему, Михаилу Владимировичу Шильдеру. Неприятностей от нее вышла пропасть, а практический результат свелся к нулю, так как денежных средств наскребли ничтожно мало.

Обязан он чистосердечно признать и слежку за бывшим лицеистом Хрулевым, вернувшимся из Парижа. Имел место этот прискорбный момент, отрицать нельзя. Афанасий Павлович кое-кому из его друзей показался личностью сомнительной, вот и решено было понаблюдать за ним исподтишка. Некрасиво, разумеется, не совсем законно, но что делать, допущена такая глупость.

От хищения секретных документов из Севзапвоенпрома «благороднейший человек» открещивался категорически. Признав этот факт, следовало сознаваться и в шпионаже в пользу иностранной разведки, а заходить столь далеко в планы его не входило. Михаил Шильдер все еще надеялся обойтись малыми признаниями. По этой же причине, надо полагать, выгораживал и тайного советника Путилова.

Всякое случается в ходе следствия. И наивное, и неожиданное, и трагикомическое. Упорствующего лжеца доконали, как это ни странно, показания... Шильдера-старшего.

Показания эти были убийственны. Посидев неделю в тюремной камере, бывший камер-паж его императорского величества счел для себя полезным целиком осознать свою вину. Невольную, конечно, вину, продиктованную исключительно отцовским чувством, а не другими побуждениями.

Сказать по правде, ему до смерти не хотелось тащиться на Кузнечный рынок. Подобные занятия не больно-то совместимы с почтенным его возрастом. Однако сын настаивал на своей просьбе, говорил, что не решается пойти на рынок, так как за ним возможна слежка.

Поневоле пришлось дать согласие. Что именно содержалось в той злополучной сумке, он даже понятия не имеет. Какие-то документы. Вполне вероятно, что и секретные. Велено было обменяться сумками с гражданином Старовойтовым и идти скорей домой, что он и сделал, о чем горько сожалеет.

— Ну-с, а теперь что скажете? — спросил Печатник, не без удовлетворения зачитав протокол допроса Шильдера-старшего. — Будете небось требовать очной ставки с родителем? Сочиняет, скажете, собственного сыночка оклеветал?

Вопросы его остались без ответа. Видно было, что «благороднейший человек» сомлел и упорствовать больше не в состоянии. Шильдер-старший нанес сокрушительный удар по Шильдеру-младшему.

— Конфузная история, не так ли, гражданин Шильдер? Слишком уверовали вы в спасительную силу запирательства, слишком понадеялись на заповеди тайного советника Путилова... Между тем думать вам следовало о себе, о своем разоружении перед Советской властью, на других не рассчитывать...

— Да, вы правы, — с трудом выдавил Михаил Шильдер. — Я действительно взял эти документы из сейфа. Разрешите я объясню, с какой целью это было сделано...

— А что тут объяснять, Шильдер? Украли вы их из сейфа своего начальника с намерениями, отнюдь не входящими в секретарские обязанности,