Париж с нами - Андрэ Стиль

— Ты посмотри, — шепчет Алина.

Впереди идут Поль и Жинетта. Они возвращаются домой веселые — им удалось выполнить поручение. Стало темно, и дети уже не держатся за руку — видно боятся, чтобы кто-нибудь не подумал, что они воспользовались темнотой. Идут они не спеша, словно о чем-то задумались, замечтались. Но они очень оживлены, говорят не умолкая. Увидев железобетонные телеграфные столбы — они вот уже больше года валяются здесь, их все не удосужатся поставить, — дети садятся на один из них. За их спиной тянется изгородь, окружающая луг.

— Пойдем спрячемся, — сдерживая смех, озорным голосом предлагает Полетта.

Полетта и Алина пробираются за ограду и подслушивают разговор между Полем и Жинеттой.

— Скажи, а когда ты будешь взрослой, ты будешь любить детей? — спрашивает Поль.

— Конечно… А почему ты спрашиваешь заранее?

— Надо знать заранее, чтобы было хорошо сейчас.

— Знаешь, раньше я со своим братиком, с самым маленьким, играла, как с куклой. А теперь… он совсем больной…

Жинетта тяжело вздохнула, подражая взрослым.

— …Вчера я притворилась, что сплю, и слышала, как папа с мамой говорили: если бы у нас были деньги, его можно было бы вылечить. Потом будет поздно. Это ужасно, но моему братику лучше было бы совсем не рождаться…

— Да, деньги… Когда мы с тобой вырастем, денег вообще не будет. Папа мне объяснил. Они станут не нужны. Понимаешь, электричество будет все делать, и еще атомы, и солнце, которое все нагревает…

— Что ты говоришь?.. Хорошо бы поскорее вырасти, правда?

— Я тебе не рассказывал? У нас в школе мы все разделились на два лагеря: мы и фашисты…

— Фашисты — это богатые?

— Да. Но главное это те, кто нас, рабочих, не любит. Пьеро тоже богатый, но он с нами. А в ноябре первым учеником в классе оказался фашист. Он недавно только поступил в школу — и занял место Пьеро. Тут я сразу скатился со второго места на третье. Мы решили: переплюнем его, и все тут! Мы никому ничего ни сказали, но стали очень внимательными, аккуратными, старались вовсю.

— И подсказывали друг другу?

— Ой нет, что ты!

— Да я пошутила… Ну, и что же?

— Ах да, ты же не знаешь, старик Ноэль сказал папе, что я должен учиться дальше. Он это возьмет на себя, так он обещал. Ну вот, сейчас раздавали табели за эту четверть, и Пьеро снова на первом месте. Фашист, правда, еще на втором, но зато на четвертом Жан Грар, тоже коммунист…

— Ну, а ты?

— У меня отметки сейчас гораздо лучше, чем были. Фашист меня обогнал всего на полбалла. Ну теперь держись!..

Полетта и Алина тихонько выбираются на дорогу и спешат домой. Они идут крепко-крепко взявшись за руки.

ПАРИЖ С НАМИ

Во вторник, девятого января состоялось заседание комитета секции, на котором выступил Леон Сантер. Его замечания были для нас очень полезны.

В прошлый вторник тоже было проведено собрание комитета, но тогда все было еще слишком живо в памяти и никто не смог взглянуть на события со стороны, продумать все как следует. Каждый изложил на этом собрании лишь те соображения, которые пришли ему в голову во время борьбы против разгрузки парохода.

Пароход действительно ушел обратно с грузом. А газеты писали… Да, «Демократ» все же вышел, но с большим запозданием… Он поступил в продажу только к вечеру… Так вот, все газеты, как парижские, так и местные, писали о полном провале демонстрации: «Какая-то жалкая сотня экзальтированных людей… несколько десятков смутьянов… порядок восстановлен… надо отметить образцовую работу полиции…» Одновременно газеты торжествующе сообщали, словно об огромном успехе, о быстром отплытии парохода, после того как он оставил в порту весь свой груз. Газеты утверждали, что горючее благополучно доставлено на склад. «Это большая победа мирного содружества западных наций. Теперь и докеры, как все трудящиеся Франции, вняли голосу разума и отказались действовать по указке коммунистов, которые получают распоряжения от иностранных государств. Многообещающее событие, которое…» — и все в этом же роде. Радио с такой убедительностью пороло эту дичь, что кое-кто попался на удочку.

Даже некоторые местные товарищи готовы были поверить в это. Одни из них видели только часть демонстрации у биржи труда, когда основная масса уже ушла оттуда. Другие лишь наблюдали за демонстрацией издалека и не принимали в ней участия, поэтому в их памяти все еще продолжали жить субботние впечатления: разгрузка горючего при свете прожекторов, бесконечная вереница грузовиков… И, наконец, третьи нашли, что демонстрация что-то слишком быстро кончилась.

Около десяти товарищей, и среди них Юсуф, все еще находились в тюрьме. Жожо лежал в больнице, но жизнь его, кажется, уже была вне опасности.

Работы по-прежнему не было. К счастью, комитету помощи безработным удалось собрать денег, и со вторника были организованы обеды. Можно будет продержаться еще некоторое время. Докерские карточки так и не восстановлены, поэтому те, кого их лишили, до сих пор не получают гарантийной зарплаты. В связи с этим во вторник утром к префекту была отправлена делегация, напомнившая ему о его обещании и о бумаге, которую он тогда написал… Но, сами понимаете, он и не такие клятвы нарушал, а сейчас ведь ему не угрожает вторжение демонстрации. Встретил он делегацию слащавой улыбочкой и все повторял: «Но что вы хотите? Мне заявили, что в эти дела я не должен вмешиваться, они касаются только главного инженера ведомства путей сообщения». Будто главный инженер путей сообщения не находится в полной зависимости от префекта… Он даже добавил: «Мне и так влетело из-за вас». Никто, конечно, не поверил ни единому его слову. Но все же пошли упорные слухи, что его снимут или, во всяком случае, понизят за проявленную слабость по отношению к коммунистам… А теперь как будто слухи подтвердились, и в «Офисьель» должно со дня на день появиться сообщение с назначении нового префекта. Против префекта, бесспорно, ополчилась коалиция, возглавляемая Шолле и командиром охранников, при прямой поддержке американского полковника.

За последние дни наблюдается очень большой приток в ряды партии, но текущие дела задерживают оформление партбилетов. Надо как можно скорее все наладить и заняться чисто партийными делами. Анри узнал от Дюпюи историю Сегаля и не возражает против выдачи тому нового билета. Он убежден, что Сегаль сам почувствует необходимость признаться во всем на собрании ячейки. Тогда можно будет его отчитать в более спокойной обстановке, и это будет лучше как для него, так и для остальных. Вопрос о восстановлении в партии Альфонса можно будет поставить очень не скоро, хотя тот во время демонстрации вел себя, как подобает коммунисту. Ему особенно тяжело, так как объявленный по наущению Папильона бойкот продолжается и все от него отворачиваются не только в доме, но и в общественных местах… Это похоже на детскую игру и долго продолжаться не может. А пока что Альфонсу не сладко приходится… Но все-таки строгость, проявленная по отношению к нему и Роберу, до сих пор вызывает у всех ощущение неловкости. Кстати, принято решение созвать через две недели профсоюзный конгресс, и все уверены, что Робер не будет переизбран. По-видимому, его заменит Макс.

У Франсины все чуть не кончилось очень трагично. Родившаяся девочка, казалось, вот-вот умрет. Часа два она была на волосок от смерти. Жак в это время находился в тюрьме и мог так и не застать ее в живых. Когда Жак вернулся, она только-только начинала цепляться за жизнь.

Всю неделю докеры готовились к поездке к Жильберу.

* * *

Санаторий, где лечится Жильбер, находится километрах в пятидесяти от города. Если нанять автобус, то поездка обойдется по пятьдесят франков с носа.

Идея поездки в санаторий встретила широкую поддержку, так как Жильбера все знают и любят. Организовали сбор денег. Удалось собрать столько, что хватило не только на билеты тем, кому трудно было самим заплатить за себя, но и на новогодние подарки Жильберу. Богатые ячейки тоже раскошелились. Даже Вернэ, казначей секции, и тот решил не ударить лицом в грязь…

Мысль о поездке к Жильберу подал Анри. Он почувствовал, как он вырос духовно за те несколько дней ожесточенной народной борьбы, которой он руководил, и вспомнил о том моменте, когда больной Жильбер оказал ему величайшее доверие, передав в его руки руль. Чувство, которое Анри испытывает к Жильберу, можно, пожалуй, назвать благодарностью, если не быть слишком придирчивым к словам, так как для описания взаимоотношений между коммунистами старые слова не подходят. Каждое определение хочется как-то уточнить, а как уточнить — неизвестно, и ставишь всякие «вроде как… похоже на… почти… больше чем… иное чем благодарность…» Ладно… в общем не в этом ведь дело…

Кроме всего прочего, до Анри доходили разговоры о том, будто он занял «место» Жильбера в его отсутствии, и хотя ни подобные поступки, ни подобные мысли теперь совершенно не свойственны коммунистам, все же, раз люди об этом болтают, нельзя отмахиваться.