Одиночество зверя - Пётр Самотарж

— Ты ведь и сам понимаешь разницу. В глазах страны он не так уж и ушёл, просто сделал ход конём и продолжает контролировать ситуацию с другой позиции. А на меня посмотрят как на подручное средство, орудие в чужих руках.

— А в тебе ретивое взыграло? Хочешь непременно состоять в лидерах нации? Даже если потребуется отдать на заклание Светлану?

— Причём здесь заклание? Пока есть все основания предполагать её невиновность.

— Подправить пару бумажек — и всё изменится.

— Ты хочешь сказать, даже президент не может рассчитывать на непредвзятое расследование и беспристрастный судебный процесс?

— Может, если предварительно не рассердит Покровского. От тебя ведь не требуются никакие жертвы, нужно просто смирить гордыню.

— Гордость.

— Если почитаешь классиков и Библию, то поймёшь — это одно и то же. У Пушкина гордость фигурирует как синоним заносчивости и высокомерия. Учись смирению.

— Смирение хорошо для монастыря, — Саранцев рассеянно погладил обеими руками стол, словно искал на ощупь потерянную мелкую вещицу. — Я просто… просто хочу оставаться собой. Я ведь до сих пор не жрал бурду вместе со свиньями.

— Даже когда принял предложение Покровского о президентстве?

— Разумеется. А ты думаешь иначе?

— Думаю. Ты никогда не казался мне милым мальчиком в коротких штанишках и розовых очках. Ты с самого начала всё понимал, но принял генеральские правила игры.

— Ничего подобного. Я думал, он собирается постепенно отойти от дел.

— На каком же основании ты ждал от него смирения, если сам на него не способен?

— Это не смирение. Он уже достиг вершины политической карьеры, и в его возрасте второе пришествие — просто неприлично. Подумай сам — это же смешно. Вся страна будет смеяться. Подобных фокусов с перестановками в верхах Россия ещё не знала. Уходя — уходи.

— Мало ли чего Россия не знала. К тому же, вся страна смеяться не будет, у генерала есть много реальных сторонников, и они обрадуются. Ты для них — странная помеха, лишняя спица в колесе, они ждали от Покровского третьего срока сразу, и вдруг из ниоткуда возник ты. Теперь события просто вернутся в надлежащее русло.

Саранцева разговор начал страшно раздражать. Годами он считал Антонова другом и ждал от него исключительно совета и поддержки. Правда, привычка безоглядно полагаться на кого-либо в делах оставила его очень рано, ещё в период строительной карьеры. Круг доверия он ограничил резко и жёстко, и в те времена Серёга в него не входил, они вообще мало общались. Под дланью Покровского Саранцев уже в первые дни с некоторым удивлением обнаружил отличие нового занятия от старого: здесь никогда нельзя питать уверенность в своей правоте, ввиду отсутствия таблиц физических постоянных, коэффициентов и обыкновенных законов природы. Правила же общественного бытия оказались зыбкими и несущественными. Попытки следовать им назывались проявлением наивности, а пренебрежение ими в нужный момент удобной ситуации — верхом профессионального искусства. При этом определить подходящую ситуацию и необходимый момент для правильного хамского поступка Саранцев клинически не мог. Ему постоянно казалось, что нарушение правил непременно приведёт к катастрофе, как на строительной площадке. Но рядом неизменно оказывался Антонов и весело, без напряжения переступал через очередное предубеждение. Делал шаг и отходил в сторону, давая дорогу Саранцеву. Того игра в поддавки раздражала, он терпел несколько недель, но, после победы Покровского на губернаторских выборах, затеял однажды, среди бела дня, выяснение отношений. В ответ на прямые вопросы Антонов сначала долго отшучивался, потом сдался и честно объяснил своё жизненное кредо: никогда не выходить из строя, если тот движется в выгодном направлении.

— Думаешь, я сворачиваю не в ту сторону? — спросил он теперь и тяжело посмотрел на соратника.

— Думаю, — опять честно ответил тот. — Ради чего весь сыр-бор? Хочешь стать властителем дум, спасителем России, не знаю, кем ещё? Тебе ведь не тюрьму предлагают, и даже не полную отставку. А вот начнёшь трепыхаться — и ещё неизвестно, где окажешься. И ты, и Светка. Покровский — сильный человек России. Он, а не ты. Он счёл полезным протолкнуть тебя в президенты, но теперь хочет своё кресло назад. Сопротивляться ему означает бодаться с паровозом.

— И давно ты считаешь меня пустым местом?

— Я не считаю тебя пустым местом. Уступать Покровскому по масштабу политического влияния ещё не значит быть пустым местом. Ты — важная фигура, в том числе лично для генерала. Он играет на контрасте с тобой, использует для манёвра. Теперь все незадачи во внутреннем и международном положении страны можно объяснять твоим правлением — ведь в глазах нашего доброго народа всегда и за всё отвечает президент.

— Ты же сейчас назвал Покровского сильным человеком России. Почему же я должен отвечать за недостатки и упущения?

— Люди уверены: он дал тебе порулить, и ты не справился. То есть, справился хуже, чем мог бы справиться он. Если в понедельник выступишь с совместным заявлением о ротации, ни восстания, ни акций протеста не случится. А вот если пойдёшь поперёк исторического процесса — предсказывать последствия не берусь.

— Загадочные у тебя представления об историческом процессе. Думаешь, его направляет Покровский?

— Думаю, он устанавливает критерии истинности. Если тебе придётся подавлять силой народные волнения, вызванные дороговизной и бесправием, где ты закончишь карьеру, а то и жизнь? Станешь отдавать приказы, а тебе ответят: с народом мы не воюем. И пойдёшь вон, палимый зноем.

— До меня не было дороговизны и бесправия?

— Были. Но только при тебе они послужат поводом к беспорядкам.

Саранцев, со студенческих лет знакомый с закономерностями исторического материализма, убедился в их справедливости ещё в девяносто первом году, когда хрестоматийные признаки революционной ситуации просто мозолили глаза даже самому невнимательному наблюдателю. Выступление ГКЧП его искренне удивило: эти люди, уже в силу своего положения в советских властных структурах, должны были бы знать ленинское учение не хуже. И обострение лишений выше обычного, и повышение политической активности масс, и верхи не могут управлять по-старому, а низы — по-старому жить. Открывай учебник научного коммунизма, читай его с любого места и поймёшь: свершилось. Если не решились утопить революцию в крови, зачем вообще затевать бучу? Историческая ошибка коммунистов состоит в неспособности распространить на своё правление фундаментальные положения собственной теории. Ещё Ленин в «Государстве и революции», казалось бы, разложил по полочкам все аргументы и доказал неизбежность тоталитаризма в случае полного огосударствления средств производства. Ведь политическая власть принадлежит обладателю власти экономической (в данном случае, получается — государству), но государство есть паразитический нарост на теле общества, к тому же всякая монополия неизбежно ведёт к загниванию и гибели. Выходит, ещё в Разливе он предвидел катастрофу девяносто первого года. Но нет, в той же самой работе, перейдя к социалистическому государству, автор сразу отмёл все свои рассуждения, позже оправданные историей, и заговорил языками лозунгов: мол, при коммунистах все описанные выше законы не действуют, потому что большевики — за народ. Долой науку, даёшь митинг.

Теперь президент слушал Антонова и мысленно спорил с ним. Люди не выходят массой на улицы без веских причин. Нельзя устроить народную революцию по заказу — только государственный переворот, пусть даже замаскированный под революцию. Никакой Покровский не сможет повести толпы против президента, если президент не совершит преступлений, избегнет экономических провалов и продемонстрирует владение искусством политического маневрирования. Генерал сможет организовать кампанию в СМИ, в том числе на федеральных телеканалах, но подвергнуть действующего президента полной информационной изоляции всё же невозможно. А значит, он сможет разъяснять свои действия.

Оглашение истории со Светкой сделает невозможным тайный шантаж, но станет поводом для широкомасштабной пропагандистской кампании. Но ведь имеются основания и для встречной кампании, против Покровского. Только вот стоит ли ставить родную дочь против своей политической карьеры? В одном Антонов прав: идти за Покровским — проще, чем ему перечить. Ни один человек из его ближнего круга не сидит в тюрьме — он далеко не Сталин. Если кто-нибудь из его людей начинает чересчур сильно раздражать общество, он передвигает его на менее заметную должность, где того постепенно забывают. Сейчас он предлагает премьерство, по истечении некоторого времени устроит послом в какой-нибудь тихой стране. Всё очень вежливо, без скандалов и разоблачений, взаимных обвинений, прокуратуры и туманных последствий, зато с хорошей пенсией. И самое главное — со Светкой ничего не случится. Она останется рядом, выйдет замуж за своего Алексея, родит на радость папе и маме внука, а то и нескольких. Очень понятно и близко, так и должно быть. Кореанно права — общественное мнение непременно потребует реального тюремного срока, вне зависимости от доводов сторон на судебном процессе. Достаточно вбросить сообщение, что сбитый человек не умер на месте, а она оставила его без помощи. Очень зыбкая материя — выводы патологоанатома. Их никто не понимает, кроме врачей, и всегда остаётся возможность с пеной у рта доказывать подлог. Тем более, врачам никто не верит, как и политикам, судам, полиции и прочим властным институтам. Никто никому не верит, так как же он сможет убедить избирателей в своей правоте? Да и прав ли он? Утверждение о мгновенной смерти пострадавшего принадлежит офицеру ФСО. Почему он ему безоговорочно доверяет? Может, тот получил от своего руководства указание сообщить президенту ложную информацию?