Олег Рязанский - Алексей Хлуденёв

Сначала ордынская конница оказывала ожесточенное сопротивление, но недолго: свежая тяжелая конница русских брала верх. Перешли в наступление большой полк и полк левой руки. Отступая, монголо-татарские конники смяли свою пехоту, захватили в свой уже неудержимый поток.

"...Пролилась, как дождевая туча, кровь обоих - сыновей русских и поганых..." - писал летописец.

Глава двадцать шестая

С высоты Красного Холма

Мамай, его сын Мансур и несколько темников стояли на конях на Красном Холме, возле большого шатра, изукрашенного птицами и зверями, виноградными лозами и деревьями. За их спинами - резервный полк тяжелой конницы; ещё дальше, на много верст, - косяки лошадей, стада верблюдов, коров, овец... И повсюду войлочные кибитки на колесах, и в них - семьи воинов в ожидании исхода сражения и богатой добычи. А впереди - вогнутое Куликово поле, позиции своих войск и русских, - после того, как пал туман, можно было рассмотреть и сравнить расположение и соотношение сил.

Мамай эту ночь спал мало: спешил опередить русских - не удалось. И ещё ему было досадно - Ягайло застрял где-то под Одоевом, Олег - неизвестно где. Хитрят? Водят его за нос? Ягайлу он ещё доверял, тот, вероятно, припаздывает в силу своей нерасторопности, а Олег явно хитрил. Что ж, он утрется... И будет наказан так же жестоко, как и после Вожской битвы...

Но хотя Мамай провел ночь в тяжких раздумьях, выглядел он бодрым. Организм его был крепок, и он не сомневался в победе, которая сулила ему усмирение Руси, богатство, утверждение на золотоордынском троне в Сарае. После победы над русским войском против Мамая не устоит Тохтамыш...

Щелки-глаза Мамая блестели. Посадка была твердой и величественной, жесты уверенны, приказания четки. Он ни на минуту не забывал о том, что он есть великий хан. Усилием воли он даже отучил себя от привычки бормотать в минуты волнения, привычки, недостойной его великого сана.

Простригши острым взглядом позиции русов, Мамай, опытный полководец, оценил по достоинству умелое расположение сил противника. В то же время он без труда обнаружил слабину в их расположении: один из русских полков, а именно полк левой руки, занимал равнинное место, без оврагов и буераков, на котором ордынской коннице легко будет совершать излюбленную тактику ведения боя. И если туда бросить побольше конницы, левому полку не устоять. Отступая, он оставит без прикрытия и обнажит центр русских позиций, и исход сражения будет предрешен...

Но прежде чем приступить к выполнению этой задачи, следовало выманить со своей позиции силы частного русского резерва, - чтобы при ударе на полк левой руки он остался без серьезной поддержки. Мамай распорядился нанести первый главный удар не по полку левой руки, а по другим позициям, выгадывая час, когда будет вернее обрушиться на левый полк.

Во время боя Мамай стоял возле своего шатра, на Красном Холме. Под ним был рыже-огненный арабский скакун с красиво изогнутой длинной шеей, длинным прямым крупом с высоко приставленным к нему пушистым хвостом. Конь этот, сухо сложенный, с сильными мускулами ляжек, мог скакать хоть неделю, покрывая пятьдесят верст в день. Мамай на нем мог бы легко и быстро обскакать все свои позиции, чтобы ободрить воинов своим присутствием, но он и в мыслях не допускал этого. Для него было бы унизительным самолично появляться среди простых воинов. Да они, его воины, и сами прекрасно знают, что даст им победа!

Успех поначалу склонялся на сторону ордынцев, веселя сердце Мамая, Мансура, темников. Хороши были все: и свои конники, и нанятые за деньги отряды. Грозной силой показала себя генуэзская пехота. С высоты холма было видно, как мощно, как стройно шла фаланга, покачивая шлемами и копьями. Она переступала через тела убитых, сметала на своем пути всех, кто - конные или пешие, - пытались воспрепятствовать этой упругой, вязкой, нерасторжимой живой силе. В эти чудесные минуты Мамай, радуясь, сквозь сжатые оскаленные зубы со свистом втягивал в себя воздух и медленно выпускал, надув желтоватые щеки. Бросал через плечо Мансуру:

- Ягайла хочет отхватить львиную долю Московской земли? Вот ему! (Потряс кулаком). Олег хочет получить Коломну и Лопасню? Вот ему! (Снова потряс).

Мансур, потирая руки:

- Хорошо деремся, отец! Все молодцы, а генуэзцы, особенно! Затраты на них окупятся с лихвой...

Был момент, когда казалось - уже и победа. Рухнул великокняжеский стяг, Мамай, Мансур, темники ликующе закричали, воздев руки и благодаря Аллаха. Но сеча продолжалась, а стяг московитов вновь взметнулся над шлемами воинов...

Тогда, подкрепив правое крыло резервом отборной татарской конницы, Мамай приказал ударить на русский полк левой руки, вынудив его отступить, попятиться к Непрядве. Нетрудно было вообразить дальнейшую участь этого полка: он будет опрокинут в реку, что позволит взять в кольцо большой полк...

Над Куликовом полем, над убитыми и ранеными людьми и лошадьми закружились орлы, коршуны и вороны. Приторно-сладковатый запах крови неотразимо действовал на хищных птиц; они садились на трупы убитых и потрошили их. "Коршуны кружат и садятся, - подумал Мамай. - Чуют - скоро конец битве".

И вдруг, когда ордынские конники, увлекшись погоней за отступавшими русскими, оказались спиной к дубраве, из этой самой дубравы с боевыми криками выскочил свежий полк русских конников... Мамай прикрыл рукой глаза. "О, Аллах!.. Помоги мне!.." Он бешено закрутился на коне, отдавая распоряжения охранникам, посылая их вестовыми то туда, то сюда... Распорядился даже сделать заслон из телег и арб. Но уже ничего не помогало, убегавшие с поля боя сами разметали повозки. В их глазах было безумие, которое передалось и Мамаю - он забормотал, забормотал, позабыв, что дал себе зарок навсегда покончить с этой привычкой. А вскоре и сам, нахлестывая нагайкой скакуна, бежал с Красного Холма.

Глава двадцать седьмая

После побоища

Отовсюду слышался то стон раненого, то хрип бившейся в предсмертных судорогах лошади, то клекот орла или коршуна, впившегося в окровавленное тело павшего воина. Из рощ и оврагов на запах крови потянулись волки...

Князь Владимир Серпуховской, возвратясь из погони за ордынцами, объезжал с другими воеводами Куликово поле: искали великого князя Дмитрия Ивановича... Многие из встречных говорили, что видели князя. Васюк Сухоборец, Сенька Быков, Юрка Сапожник и другие поведали, что Дмитрий Иванович сражался крепко. Гридя Хрулец зрил великого князя, когда тот бился с четырьмя басурманами. А Степан Новосильцев сказал, что уже перед концом боя он увидел Дмитрия Ивановича раненым: пошатываясь, великий князь шел вон к той лощине (указал рукой). Владимир Серпуховской поспешил к указанному месту. Великий князь лежал без памяти под ветвями срубленной березки. Доспехи измяты и порублены, лицо бледное, глаза закрыты, черная борода и платье в крови. Владимир Андреевич опустился перед ним на колени, осторожно коснулся пальцем века.

- Великий княже, слышишь ли меня?

Веко приоткрылось! И другое. Князь смотрел мутно. Бровь его вопросительно изогнулась.

- Слышишь ли? - повторил вопрос Владимир Андреевич. - Это я - брат твой... С Божией помощью ордынцы побеждены!..

Великий князь, словно успокоясь таким сообщением, вновь закрыл очи. Его с превеликой осторожностью переложили на ковер, освободили от доспехов, платье на нем разрезали. Теперь грудь его заметно вздымалась. Раны омыли настоем лечебных трав. Мало-помалу заботливо опекаемый слугами князь пришел в себя. Вновь открыл глаза, и взгляд его был осмысленным.

- Слава Богу!.. - тихо, с легкой улыбкой на устах, молвил он. Победили! Сколько же пало наших?

- Много, но поменьше, чем татар...

Лик князя стал скорбен. Он попросил одеть его в чистое платье и помочь привстать. Осмотрел поле брани. Его поддерживали под руки. Утвердясь на ногах и переждав приступ тошноты, попросил подвести ему коня.

По всему полю - от Смолки до Непрядвы, от Дона до Красного Холма тела павших воинов, убитые лошади... В ноздри бил горьковатый полынный воздух, смешанный с запахом крови и первым сладковато-трупным запашком. Серебристый ковыль, коням в колено, был измят по всему полю, а там, где воины рубились мечами или кололись копьями, багрился кровью. Кое-где земля была покрыта черной коркой: кровавые лужи ссыхались, не успев впитаться в землю.

Трупы, рассеченные вполголовы или по грудь, пронзенные торчащими в них стрелами, лежали то скрюченными, то ничком, то на спине. Возле поверженных русских воинов князь останавливался и крестился. Возле убитых воевод стоял дольше, поникнув головой. В одном из убитых узнал Микулу Вельяминова, свояка и друга: лежал тот лицом кверху, и один глаз его был выклеван коршуном. Дмитрий Иванович, превозмогая боль и поддерживаемый стремянным, сошел с коня, встал возле Микулы на колени и поцеловал его в лоб.

Так же он сошел с коня и перецеловал в лоб князей Белозерских: Федора Романовича и его русокудрого сына Ивана; чернобрового воеводу Андрея Серкизовича, чей отец, именем Черкиз, потомок Чингисхана, приехал из Сарая служить в Москву и целовал крест московским князьям; воеводу Семена Мелика - это он искусными действиями своих сторожевых отрядов привел войско Мамая именно на Куликово поле; громадно распростертого на земле богатыря Александра Пересвета... Но когда увидел и по княжой одежде узнал Михаила Андреевича Бренко, иссеченного несколькими ударами сабли, то, как ни крепился, не удержал слез, склонясь над ним и оглаживая на его голове перепутанные, в ссохшейся крови, волосы. "Прости, друже. Не уберег тебя..." Скорбь усиливалась чувством вины перед ним: велев облачить друга в великокняжеские доспехи, надеялся уберечь его от смерти, а вышло наоборот... Как наоборот вышло и в случае с самим собой: шел на бой в передние ряды почти что на верную смерть, чтоб уравняться и слиться с простыми ратными, а вот не убит, уцелел...