Олег Рязанский - Алексей Хлуденёв

- Ну, а ты, Гридя, тако же считаешь?

Гридя посмотрел на солнце, потом на тех, кто забивал "бабами" сваи, и переступив босыми ногами по траве, взвешенно сказал:

- Непременно успеем!

Князь ещё спросил, откуда они родом, поинтересовался, не испытывают ли они какой-нибудь робости перед войной с ордынцами, и пообещав как следует оплатить им их ратную службу, отправился дальше.

Воины посмотрели ему вслед. Гридя - с удивлением:

- Васюк, растолкуй мне, зачем он нас подозвал?

- А Бог его знает... Князь! В голове-то у него, небось, не то что у нас с тобой. Зачем-то ему нужно.

Воины так и не поняли князя, а сам Дмитрий Иванович, побеседовав с ними, ехал дальше с ощущением, будто прикоснулся к чему-то успокаивающему и питающему его.

Проехав версты три по берегу, на протяжении которых наводились мосты, Дмитрий Иванович то похваливал сотских, умело руководивших строительными отрядами, то журил иных за нерасторопность, порой сердился и даже негодовал, впрочем, тотчас же остывая: не все зависело от людей, а он был отходчив.

В этот день была доставлена великому князю грамота от преподобного Сергия Радонежского с благословением: "Пойди, господин, на татар, и поможет тебе Бог и Святая Богородица". Князь познакомил воевод с содержанием грамоты, которая вселяла уверенность в победу, обсудил с ними (уже не в первый раз) расположение русских войск во время предстоящего сражения, по-новому урядил воевод полкам, а воеводе Семену Мелику наказал внимательно следить со своими сторожевыми отрядами на ордынском берегу за передвижением противника.

Был канун Рождества Святой Богородицы, и все воинство поздно вечером отстояло вечерню, прося Господа Бога и Пречистую Богоматерь даровать победу.

После вечерни князь спросил Михайлу Бренка:

- А что, Михайла, тебе говорили когда-нибудь люди, что мы с тобой немного схожи обликом?

- Я и сам о том ведаю.

- Одеть тебя в мое платье, пожалуй, примут за меня.

Бренк не понял, к чему клонит князь, засмеялся:

- Подделка все одно будет видна.

- Свои узнают, а татары?

- Татары, пожалуй, не сразу разберутся, - согласился воевода, все ещё не предугадывая последующих за этим странным разговором действий великого князя.

Глава двадцать четвертая

Что сказала земля

Сон не шел, и Дмитрий Иванович велел позвать к нему зятя Боброка. Тот вскоре явился - легкий в походке, сухопарый, ястребиновзорый. Князь сказал ему, что он не может уснуть, и потому просит его, Боброка, проехать вместе с ним по лагерю. Сели на коней. Была уже ночь, но ещё там и сям горели-догорали костры. Повсюду ходили стреноженные кони, хрупая несочной осенней травой. На западе чуть кровянилась затухающая заря.

Не спал почти весь лагерь; от телег, от шалашей и палаток, от костров слышался тихий говорок. О чем только не говорили ратные! Об оставленных дома детишках, о женках, домашних делах, о лошадях и собаках, о бобровых гонах, о ловле птиц... На душе князя становилось все тягостнее...

По мосту переехали на тот берег. Боброк спешился, лег на землю и приложился к ней ухом. Он умел слушать землю - надо только её чувствовать, живую и тихо трепещущую, говорящую шелестением трав, движением воды в подземных жилах, какими-то странными вздохами и стонами... Долго лежал Боброк, ощущая щекой и ухом травинки и сквозь них - нежную и доверчивую теплоту земли. Наконец поднялся, вскочил в седло.

Когда возвращались к стану, их окликали от телег или костров: "Кто?". Дмитрий Иванович отвечал мягко: "Свои". На что сторожа отвечали: "А а!.." - и теплота разливалась в их ответном.

Приближались к великокняжескому шатру.

- Что тебе сказала земля? - спросил князь.

- Тяжело об этом говорить, - тихо ответил Боброк. - Слышал я два плача, от земли исходящих. На одной стороне будто бы рыдает о детях своих некая жена, причитает на чужом языке. На другой стороне словно некая дева плачет печальным голосом, и очень горестно её слушать...

Перед тем, как отпустить воеводу, князь изложил ему свои наказы на завтрашний день и, войдя в шатер, пал на колени перед иконой, прося: "Владыко Господи, человеколюбец! Не по грехам моим воздай мне, излей на нас милость свою..." Долго молился, наконец лег в походную постель. Снова мысленным взором видел он поле боя, полки, расставленные пятичленным боевым порядком, а не четырех или трех, как было заведено повсюду. Но, кроме этих пяти полков, ещё и засадный... Воображал, как татарские конные лучники, приблизясь к русскому сторожевому полку, осыплют его ливнем оперенных стрел, откатятся и вновь с дикими криками подскачут, выплеснув дождем стрел. И так до тех пор будут терзать сторожевой полк, пока тот не дрогнет. Во второй линии ордынцы столкнутся с передовым полком, пешим. И он вряд ли устоит перед неукротимым натиском врага. А вот большой полк, которому стоять в центре, полки правой и левой руки должны выдержать. А если нет? Если и они не устоят? Тогда, на этот крайний случай, когда противник уже возликует в душе, выскочит из Зеленой Дубравы засадный полк...

Да, обмыслено как будто хорошо, с большой преду-смотрительностью. Сбылось бы! А ну, как не сбудется? И потому - не спится, и сыра подушка. А за пологом - тишина. Изредка сдавленно, боясь побудить нечаянно, кашлянет-вздохнет какой-нибудь стражник. Слышится уже и шорох падающих с кустов капель в траву: пал туман. Под этот шорох, с мыслью о том, что он готов умереть за землю святорусскую, Дмитрий Иванович наконец-то задремал...

Глава двадцать пятая

Где мертвые тела, там и орлы

Утро 8 сентября было рыхлое, дымчато-полынный туман вязкой толщей укутал реку и берега. За двадцать шагов куст казался деревом, а серо-бурый островерхий пригорок, обнажась, напоминал исполинский шлем богатыря. После ударов била во всех полках было свершено молебствие. Пели: "Рождество твое, Богородице - Дево, радость возвести всей вселенной...".

Множество наведенных мостов и сбитых плотов позволили огромному русскому войску переправиться на ордынский берег дружно и быстро. Первыми по настилу мостов и на плотах прошли и перевезлись многочисленные пешие рати. Глуховато постукивая по неошкуренным круглякам железными ободьями колес, проезжали повозки с доспехами и продовольствием. Верховых лошадей пускали вплавь. Дмитрий Иванович видел, как переплывал реку один из лошадиных косяков. Впереди, задрав по-кочетиному голову, с храпом, широко раздувая пепельные губы, плыл вороной жеребец с белой звездочкой на лбу. Длинный пушистый хвост его относило течением. Блестящая, с синеватым отливом спина напоминала хуралужную, особенно ценимую при изготовлении сабель, сталь. За вороным плыли десятки коней различных мастей - с диким страхом в выпученных глазах, с дрожью по коже.

Полки сразу же занимали заранее предусмотренные для них на совете воевод позиции. Расположение русских войск было крестообразным: в центре большой полк, его крылья - полки правой и левой руки, впереди сторожевой полк, освоивший ордынский берег заранее, и передовой. Позади занял свое место частный резерв. Лишь засадный потайной полк встал наизготове наподдальке от "креста" слева, в лесу, ни звуками труб, ни человеческими голосами не выдавая своего там присутствия.

В пышной, подбитой соболями, алой мантии поверх блестящих доспехов, на белом боевом коне, по обычаю перед боем убранном особенно нарядно, золоченое седло и под ним шитый жемчугом алый чепрак, золоченый же щит-налобник, золотые бляхи и шелковые кисти на узде, оголовье и нагруднике - Дмитрий Иванович со свитой объехал все полки. Воины, заранее предуведомленные о прибытии на стан великого князя, тоже, как обычно перед боем, были одеты в чистые белые рубахи и облачены в доспехи. Как только князь являлся из пелены тумана, от шеренг воинов выступал священник с крестом, и Дмитрий Иванович благодарно принимал благословение.

- Возлюбленные отцы и братья! - сильным голосом обращался великий князь к ратным. - Своего ради спасения подвизайтесь за православную веру и братию нашу! Все мы от мала до велика семья единая, род и племя едино, едина вера, Единого Бога именем Господа нашего Иисуса Христа... Умрем же в сий час за имя Его святое, как и Он принял муку крестную за братию нашу, за все православное христианство!..

В ответ ему - дружные крики мужественного ободрения: "Ур-ра!.. "Дмитрий Иванович сообщал о грамоте, присланной святым Сергием Радонежским, которой тот благословил войско на подвиг, и по русскому обычаю, просил у воинов прощения за обиды, возможно нечаянно причиненные им когда-либо...

Меж тем со стороны Красного Холма, где располагались ордынцы, все громче раздавались крики чужого наречия. Медленно истаивал туман, оголяя возвышенности, и прежде всего Красный Холм, на котором был раскинут шатер Мамая. Невольно думалось о том, что возвышение, на котором расположилась ставка Мамая, давало ему серьезное преимущество - позволяло обозревать все восьмиверстное в ширину и пятиверстное в глубину пространство поля, почему он, видимо, и решился дать бой, не дожидаясь подхода медлительных союзников. Зато в позициях русских, помимо всех прочих, было ещё одно преимущество, возможно, ещё не оцененное Мамаем и его темниками: лесистая местность слева, та самая Зеленая Дубрава, в которой под покровом тумана спрятался засадный полк.