Образ врага - Полина Дашкова

— А в зеркало можно взглянуть?

— Не советую, — покачал головой немец-бедуин, — это вряд ли доставит вам удовольствие, да и некогда уже.

Бренера усадили в джип между Ингой и Карлом. Двое арабов сидели на переднем сиденье. За рулем молодой, тот, который хорошо говорил на иврите.

Когда джип тронулся, Бренер почувствовал, что разбитый корпус машины тоже маскарад. Внутри отличный, мощный мотор от «Мерседеса» последней модели.

Некоторое время ехали молча. Шоссе оказалось совсем близко. В свете фар вспыхнул первый дорожный указатель. Ашкерон. Значит, они уже у египетской границы. Сейчас будет въезд в сектор Газа. Там патрули. Первые и последние израильские патрули, которые попадутся у них на пути.

— Через несколько минут нас остановят, профессор, — тихо произнес Карл, я хочу спросить: есть необходимость вкалывать вам сейчас снотворное или вы будете вести себя разумно? Учтите, одно слово на контрольном пункте, и вы умрете. Сразу, в ту же секунду. А через несколько часов умрут ваши внуки, ваш сын и невестка.

— Но и вам не поздоровится в таком случае, — заметил Бренер, — в Израиле отменена смертная казнь, однако пожизненное заключение вам будет гарантировано. Если начнете сопротивляться при аресте, вас с удовольствием пристрелят. А что касается внуков и сына, я уверен в их безопасности по одной простой причине: их охраняют очень тщательно, не столько ради спасения их жизней, сколько ради того, чтобы выйти на вас. Стоит кому-то из ваших людей мелькнуть в радиусе нескольких километров, и…

— Вы думаете, мы вас застрелим? — перебил его немец. — Ничего подобного. Инга всадит вам смертельную дозу диплацина. Вы умрете мгновенно; но никто этого не заметит. Более того, вы просто не успеете произнести ни слова. У Инги потрясающее чутье. Вы только захотите открыть рот, а уже будете на том свете. Что касается Тель-Авива, то вынужден вас разочаровать. Никто из моих людей в поле зрения полиции не мелькнет. Все обложено хитрой взрывчаткой. Достаточно нажать кнопку на пульте.

— Ну, положим, ваша пьяная подруга экстрасенсорными способностями не обладает, и сказать солдатам на контрольно-пропускном пункте пару слов я успею. Про Тель-Авив — ерунда. Взрывчатку давно обнаружили. А скорее всего их переселили куда-то.

Помолчав немного, немец печально произнес:

— Мне не нравится ваше настроение, Натан Ефимович. Вероятно, без снотворного не обойтись. Это все-таки лучше, чем яд.

— Ладно, Карл, — поморщился Бренер, — я хочу еще пожить и поработать. Не нервничайте. Буду сидеть тихо.

Через пятнадцать минут джип остановили на контрольно-пропускном пункте перед въездом в сектор Газа. Яркие прожектора били в пыльные стекла.

— Осторожно, господа, — с улыбкой сказал молодой араб, который сидел за рулем, — у нас в машине человек, зараженный пустынной лихорадкой. Приезжали сюда к знахарю, который может вылечить болезнь на последней стадии. Но все без толку. Умирает старик. Вот, возвращаемся домой, в Египет.

Натан Ефимович чувствовал, как Инга у него за спиной, под длинным концом платка, держит наготове шприц. Одно неверное движение — игла войдет под лопатку. А солдатам кажется, что молодая бедуинка нежно обнимает больного старика.

Он почти не сомневался, что шприц наполнен не ядом, а все тем же снотворным. Они рассчитывают на шоковый эффект. Предупредили, что умрет, значит, как минимум несколько минут после укола будет молчать. А потом уснет. Конечно, они стараются не злоупотреблять снотворным. Понимают, как это действует на мозги. Но если он вякнет, кольнут в ту же секунду. И черт их знает, может, правда всадят диплацин. Диплацин блокирует проведение импульсов в нервно-мышечных санапсах. А проще говоря, прекращает работу сердечной мышцы. Моментальная остановка сердца.

Солдаты осмотрели машину со всех сторон, заглянули в багажник. Единственным на пятерых бедуинов документом были водительские права на имя Саид-Алимех-Хусейн-бека, жителя Египта. И номера на джипе были голубые, египетские. Желтые, израильские, с которыми он стоял в пустыне Негев, перед отъездом свинтили.

— Счастливого пути, — вежливо улыбнулся офицер.

Последний израильский контрольный пункт остался позади. Инга убрала свой шприц. Натан Ефимович усмехнулся. Второй раз в жизни он почувствовал себя предателем родины. Двадцать лет назад добровольно уезжал из России. Сейчас его насильно волокут обратно, и он как бы предает Израиль.

«Хватит рефлексировать, паршивый интеллигент, — сказал он самому себе, расслабься, Натанчик, и получай удовольствие от жизни, потому что неизвестно, сколько тебе еще осталось. Ведь скорее всего тебя используют в, какой-то международной бандитской комбинации, и живым ты вряд ли выберешься…»

— Чтобы вам не было слишком уж тяжело расставаться с землей обетованной, могу сообщить, какой замечательный вас ждет сюрприз, — Карл сверкнул в темноте глазами, — путешествие на яхте по Средиземному морю до берегов Греции. Каюта со всеми удобствами. Отличный стол. Вы только представьте, уже через несколько часов вы примете горячий душ, вам подадут вкусный ужин, вы уснете на чистом белье, и море будет ласково плескаться под ухом, и сны будут сниться светлые, радостные, как в раннем детстве.

* * *

Разговор не ладился. Цитрус выглядел плохо. Он выглядел как человек, который явился, чтобы о чем-то просить. Мальков чувствовал: сейчас попросит о какой-нибудь сложной услуге, причем бесплатной. Одалживаться будет на правах старого приятеля. Мальков терпеть не мог таких вещей.

А Цитрус все тянул, ничего интересного не сообщал, вяло ковырял вилкой остывший свиной шашлык, жирный, жилистый, пересоленный, и мямлил что-то невнятное.

— Зря ты не взял севрюгу, — заметил Мальков, отправляя в рот ломтик свежайшей, запеченной на углях, пахнущей дымком рыбы, — шашлык тебе достался неудачный. А у меня севрюга отличная.

— Все равно мне есть не хочется, — Цитрус отложил вилку, закурил и несколько минут тупо смотрел в окно, мимо которого двигались по замерзшей грязи ноги прохожих.

— Давно хотел побывать в этом подвале. Хорошо, что ты меня вытащил, сказал Мальков и ловко подцепил зеленую маслину, — у вас, я слышал, был партийный юбилей?

— Ага, — Цитрус рассеянно кивнул.

— Ну так давай выпьем за здоровье вашей партии, — усмехнулся Мальков и поднял коньячную рюмку. — Прозит! Хайль, Цитрус! А ты чего смурной такой?

Гарик не знал, как лучше приступить к главной теме разговора. Всего час назад, на кухне, все казалось так просто и понятно: Мальков выводит его на Подосинского, он сообщает Геннадию Ильичу о предательстве Азамата, и завязываются между миллиардером и писателем самые теплые, доверительные отношения. А сейчас, глядя в голубые, холодные, хитрые Петькины глаза, он терялся, не мог подобрать нужных слов. Наконец, ожесточенно раздавив окурок в пепельнице, произнес самым будничным, самым равнодушным тоном, на какой был способен:

— Слушай, Петька, ты не знаешь случайно, Подосинский сейчас в Москве?

Мальков едва заметно двинул бровями, не спеша прожевал последний кусок севрюги и таким же равнодушным тоном ответил:

— Понятия не имею.

После долгой неприятной паузы, мучительно сглотнув и закурив еще одну сигарету, Цитрус сказал:

— А можешь узнать для меня, в Москве он или нет?

— Зачем тебе? — быстро спросил Мальков.

— Очень надо. Позарез надо, Петька, причем не только мне, но и ему тоже.

Мальков откинулся на спинку стула и весело, от души рассмеялся. Цитрус смотрел на его блестящие белые зубы, на крепкий щетинистый подбородок, ритмично дергающийся от смеха, на прищуренные голубые глаза, прикрытые длинными, черными, девичьими ресницами, и больше всего на свете ему хотелось врезать кулаком по этой счастливой, сытой, смеющейся физиономии.

— Я вижу, Гарик, вы здорово пили на своем партийном юбилее, — сказал Мальков, отсмеявшись, — перебрал ты, брат. И не проспался.

— Петька, сведи меня с Подосинским. Очень прошу. Никогда ни о чем не просил, а теперь надо позарез, и ты зря гогочешь. Я не могу тебе всего рассказать, это не мой секрет, — Цитрус заговорил горячо, быстро, даже привизгивал на высоких нотах.

— А чей же? — прищурился Мальков.

— Я уже сказал. Это касается Подосинского. Кинули меня, понимаешь? Но не только меня, его тоже могут кинуть. Так совпало. Кроме меня, никто пока не догадывается, и предупредить некому.

— Подожди, так ты вроде знаком с этим, как его? — Мальков защелкал пальцами. — Ну, чеченец, Мирзоев, кажется? Да, точно, Азамат Мирзоев. Через него проще выйти на Подосинского, чем через меня. Они старые приятели.

Цитрус нервно заерзал на стуле, лицо его сморщилось, побледнело, он показался совсем старым и несчастным.

— Нет, Петька, это исключено… Черт, не могу я тебе всего рассказать. Слишком все сложно. Человек, которому Подосинский доверяет, может здорово его подставить, и надо предупредить заранее. Еще раз повторяю, никто, кроме меня, пока не догадывается.