Неподвластная времени - Анхела Бесерра

До Мазарин доходили слухи о том, что самую большую цену заплатили за полотна, выбранные в качестве эмблемы выставки: двойной портрет Сиенны, написанный ее рукой. Анонимный покупатель заплатил за него целое состояние.

В ту страшную ночь на террасе Триумфальной арки творческая ревность едва не стоила Мазарин жизни, но теперь все было по-другому. Она не собиралась бороться за право авторства. Девушка с радостью подарила бы его учителю вместе с многими месяцами труда и вдохновения за одно только утро в пустыне. Ее любовь была выше тщеславия. Но как сказать об этом любимому?

Мазарин позабыла о зеленом доме. Кадис отнимал у нее все время и силы. Страсть разрушала ее. Теперь она понимала, о какой смерти учитель говорил в самолете. Любовь — страшная, опустошительная стихия, чреватая гибелью. Она не позволяет задуматься о завтрашнем дне. Кадис навсегда остался в Мазарин, а Мазарин в Кадисе.

Она мечтала вернуться в те дни, когда жизнь имела смысл; открыть увитую плющом калитку, нажать кнопку звонка, дождаться, пока он откроет дверь... Приготовить холст и краски, сделать эскизы, разные вариации одного и того же мотива. Потом творить попеременно, вместе, самозабвенно, упоенно, радостно. А под вечер рухнуть без сил, хохотать, целоваться и снова писать.

Мазарин представляла его седые виски, капли пота на его лбу, прищур, с которым он прикидывал светотень, перепачканные краской руки, вены, мускулы... И хрипловатый голос, которым учитель просил ее раздеться, чтобы он смог опробовать на ее теле новые варианты своего дуализма.

— КАДИИИС... — звала Мазарин с тротуара. — ОТКРОЙ ДВЕРЬ. НУЖНО ПОГОВОРИТЬ...

Почему он так с ней обходится? Почему она продолжает унижаться как последняя дура? Почему ей все мало? Разве у нее не осталась хотя бы капля достоинства? Или родители забыли передать его по наследству? Отчего так трудно взять свои чувства в узду?

— КАААААДИС...

В последний раз.

Когда Мазарин уже собиралась уходить, в окне появился бледный, растрепанный Кадис. Его взгляд скользнул по фигурке на тротуаре, не задержавшись ни на миг. Словно она была уличным мусором, старым пакетом, подхваченным порывом ветра. Словно ее голос был всего лишь посторонним шумом, отвлекшим его от важного дела. Художник рывком задернул занавеску.

84

Рене не одну неделю вынашивал план мести. Выждав, пока соседи разъедутся в отпуск, он под покровом ночи отправится на улицу Галанд. Взломает замок, проберется в дом, откроет шкаф и достанет из саркофага Святую. Засунет ее в серый чехол, вроде тех, в какие в дорогих магазинах пакуют куртки и шубы, и стащит вниз по деревянным перилам, по которым они с Мазарин обожали кататься в детстве. Потом он погрузит тело в одолженный у приятеля старый "ситроен" и поедет на восток Парижа, в район Клиши-су-Буа. Там, на заранее выбранном пустыре, он разведет большой костер. На следующий день Мазарин будет ждать на пороге куча пепла и письмо, в котором он выскажет все, о чем молчал. Рене распалял себя, вспоминая ее смех, мелодичный и глумливый... Этот смех до сих пор звучал в его ушах, такой явственный, что до него, казалось, можно дотронуться рукой. Рене до смерти надоело быть верным другом, пай-мальчиком, отличником по всем предметам, кроме любовных побед. Он готов был умереть ради нее. И какой в этом толк? Мазарин принимала его преданность как должное. Ну ничего, претворяя свой план в жизнь, он отлично позабавится и сделает первый шаг к тому, чтобы измениться. Одним ударом покончить с прошлым. Превратиться в другого человека, у которого не будет ничего общего с жалким теленком, изнывающим от неразделенной любви. Преступить закон, чтобы создать свой собственный. Око за око и зуб за зуб, как давно подсказывает уязвленная гордость.

Все на свете подвержены злу. Кто из нас не совершал преступлений хотя бы в мыслях. Никто не хорош настолько, насколько хочет казаться.

Рене твердо знал, что после сожжения Святой его не будет мучить совесть. Подобные угрызения — удел слабаков, болезнь, которой он сам ни в малейшей степени не подвержен. Жизнь — полная чушь, и он во что бы то ни стало исполнит задуманное. Что может ему помешать?

В действительности все с самого начала пошло наперекосяк. Припарковав "ситроен" у дома номер семьдесят пять по улице Галанд, он попытался открыть дверь, но ключ застрял в замке. Кто-то взломал его и устроил в доме погром. Заветный шкаф оказался пуст. Саркофаг с телом Святой исчез. Мстителя опередили.

Так Рене и остался со своим контрабасом, одиночеством и рвущейся наружу ненавистью. Злоба поразила его, словно недуг. Ему хотелось покончить разом со всем миром.

Перед тем как убраться восвояси, он трясущимися от бешенства руками вылил канистру бензина, предназначавшегося Святой, на лавандовые заросли перед домом Мазарин. Бросил спичку. Через несколько секунд цветник запылал.

Когда пламя почти добралось до дверей церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, Рене почувствовал, что хоть немного утолил жажду мести, и решил ехать прямо на вокзал. Он сядет в первый же поезд до Праги. Лучше сбежать, пока ненависть не заставила его совершить еще какое-нибудь преступление, на этот раз страшнее предыдущего.

85

Теперь она была в его руках. И он не мог на нее налюбоваться. Его взгляд придирчиво исследовал ее точеные черты в поисках хоть одной неверной линии. Великолепные черные волосы спадали на плечи, каскадами покрывали ветхое платье. Она навсегда осталась юной, сумела победить то, чего он боялся больше всего, — увядание. Ее молодость бросала вызов смерти. То было высшее воплощение искусства: красота, победившая забвение, прошедшая через века, пережившая свой земной век. Существование спящей красавицы отрицало очевидное.

У Святой было то, чего не хватает времени: способность остановиться.

Она навеки сохранила цветение юности. Годы не тронули ее, и нежная кожа подростка еще пахла лавандой. В своем вечном сне она сияла красотой.

Он обладал ею. Она принадлежала ему одному. Он чувствовал, его наполняет исходящая от нее сила. Они наконец были вместе!

Он решил перенести ее в центр комнаты, чтобы солнечные лучи озаряли ее саркофаг, преломляясь в гранях стеклянной крышки. Однако кофр оказался неожиданно тяжелым. Это было очень странно. Когда он забирал саркофаг из дома Мазарин, его поразила легкость саркофага. Ему не понадобилось ни малейшего усилия, чтобы его поднять. Ни бронзовая оправа, ни крепкое стекло будто вовсе не имели веса. Все было невесомым, эфемерным. При этом от Святой исходили мощные энергетические волны. Ухватившись поудобнее, он снова попытался передвинуть саркофаг. Но Святая словно стала еще тяжелее.

— Ладно, — сдался он. — Оставайся здесь, если тебе так больше нравится.

86

Свет факелов озарял разложенные вдоль стен кости и укутанных в плащи Арс Амантис. Скрыв лицо под капюшоном, Аркадиус снова явился в парижские катакомбы, на этот раз для того, чтобы поведать о своем путешествии в Барселону. На этот раз ему пришлось один на один сражаться с клаустрофобией в узких и сырых коридорах подземелья. И все же он сразу согласился прийти на собрание, не только уступая настойчивым просьбам ювелира, но и по своим собственным соображениям.

Магистр никак не мог взять в толк, что миссия антиквара, на которую братство возлагало такие надежды, окончилась ничем.

— Если я правильно понял, вы обещали пролить свет на самый важный из интересующих нас вопросов, — перебил он Аркадиуса в самом начале повествования.

— Так и было, монсеньор, — почтительно ответил старик. — Но в реальности все оказалось по-другому. К великому сожалению, все, что мне удалось узнать, не более чем домыслы одинокой старухи. Ничего, что могло бы восполнить пробелы в нашем знании. Я взял ложный след. История, во многом совпадающая с историей почитаемой всеми нами Сиенны, на самом деле повествует о другой святой, некой католической мученице. Предок старой сеньоры, сокрушивший полчище неверных в Крестовом походе, получил ее мощи в награду.

И Аркадиус, не торопясь, с отступлениями и старческими длиннотами, поведал собранию историю мученицы Клары. Богатые подробности, почерпнутые на каталонской земле, должны были убедить братьев в том, что найденные мощи не имеют никакого отношения к Святой.

— Что ж, тулузский брат. Ты сделал все, что мог, и мы благодарим тебя. — Прежде чем продолжить, магистр окинул взглядом людей в капюшонах, в напряженном молчании ожидавших его слова. — В последние месяцы мы жили надеждой... Надеждой, которая обернулась наваждением. Наши усталые сердца нуждались в мечте, чтобы продолжать биться, — магистр помолчал, собираясь с мыслями, — но все наши усилия пошли прахом. Не скрою, я сам тешил себя иллюзией, что наша Сиенна скоро будет с нами. Однажды ночью я пробрался в дом девушки с медальоном и обыскал его сверху донизу, но не обнаружил абсолютно ничего.