Арктический экзамен - Н. Денисов

— Так налимов-то человечьим мясом надо кормить, а где взять?

— Пару человек из экипажа я с удовольствием бы в жертву принес. А ты, Витя, проблему строишь! — хмуро заметил Леня.

Но порешили, что практичней Сапунову заварганить хоть маломальскую мини — уху, все же — лакомое блюдо, не поднадоевшая тушенка, не фасоль в томате, которую кок для пущей важности называл романтично — «фасоль в тумане».

Пока судили — рядили, влетел на камбуз Миша Заплаткин. Да как влетел: глаза растерянные, подбородок подрагивает, руки не знает куда деть — жестикулирует. Да Миша ли это — спокойный, даже меланхоличный?!

— Ну, рассказывай, рассказывай! — не выстоял Мещеряков.

— Там… Там…

— Что случилось, Миша? — изумился Виктор.

— В трале… В трале — акула!

— Какая акула?.. Тебе что, померещилось?

— Акула — а… Во — о!

Побежали на корму. И пока бежали, стараясь не отстать от Миши, который, кажется, не на шутку перепугался, все еще не придя в себя от возбуждения, Виктор и сам начал сомневаться в том, что акул в Обской губе отродясь не водилось. Но чем черт не шутит, пока бог спит!

Трал, подтянутый шпилем к корме, в двух метрах болтался над поверхностью воды: Миша потрудился. А в грязи, в тине и вородослях шевелилось что-то тяжелое и объемное.

— Осторожней, а то отхватит полруки! — все еще оцепенело остерегал Заплаткин. А Виктор, как старый рыбак — промысловик, начал разгребать грязь, из которой прорезался спинной плавник и скошенный по-хищному хрящеватый серпик хвоста.

— Ого — го, братцы! — догадался тут кок, с какой «акулой» имеет дело. — Доброго подсвинка заарканили! Переваливаем на палубу.

— Не хватанет? — все еще недоверчиво смотрит Миша.

— Да осетр! Не видели разве?

Пока черпали из-за борта воду, кидая ведерко вперед по ходу судна, пока вымывали из трала тину и вытягивали царь — рыбу — пуда на два, не меньше, — прибежали Крант и Бузенков. Пятница пришагал в сопровождении Глушакова и начальника. Все собрались!

— Надо запечатлеться для истории, несите фотоаппарат! — Борисов хлопает по крутому боку рыбины, будто и вправду освежеванного сытого подсвинка.

Бузенков принес камеру, стали сниматься с осетром по очереди.

— Для истории, да — а! Для какой только? Миша, поддержи свою акулу под белы рученьки, то бишь под жабры! — нацелился кок на Заплаткина. И когда поймал кадр и щелкнул, подковыристо произнес: — Ну, а теперь подобьем бабки: по сотне рублей штрафа за каждый килограмм платить придется!

— Он сам попался! — дивится Миша серьезным речам кока.

— Я те пошутю, пошутю, — насупился Пятница.

Начальник прихлопнул по-хозяйски разговор:

— Сапунов распорядится с уловом. Сумеешь, Виктор Александрович?!

Хлебали уху, похваливали, просили добавки, покрякивая с удовлетворением, отказываясь от «фасоли в тумане», от «кофию», пока в двухведерном качающемся на плите баке, установленном при помощи штормовых креплений, не запозвякивало под черпаком дно посудины.

Потом опять собрались в ходовой рубке на перекур и вдруг почувствовали, удивились, как далеко отодвинулись берега: «Северянка» вышла на необозримый простор Обской губы. Привольно и широко паслись крепчающие под холодным ветром волны. Но еще там и тут колыхались на воде, будто яркие люстры, опрокинутые вверх дном, фосфоресцирующие бакены, предупреждающие об отмелях, а то и вовсе торчали из воды обыкновенные жерди с подвязанными пучками травы.

Пятница, подняв воротник полушубка, опять ходит по палубам, бродит, будто возле хозяйственных построек широкого подворья ищущий заделья деревенский работник, когда, кажется, уже со всем управился, всех накормил и обиходил, а нет — душа не на месте, а рукам еще по нраву теплая рукоять топора или истомная тяжесть поднятого над головой навильника сена, пахнущего лугом.

Дважды за минувшую половину дня «Северянка» прошуршала плоским днищем по песчаной отмели, упруго звенькнул буксирный трос, и рвануло брагу — кольцо из тросов, которым опоясана станция, и Пятница, вскинув над головой кулак, грозил колыхающемуся далеко впереди на волнах буксировщику. Но грозить бесполезно. И Ваня понимал эту бесполезность, но, тоскуя без работы, напряженно прислушивался к глубинным вздохам Обского моря, к посвисту ветра, который час от часу густел и напружинивался холодной тяжестью.

До Нового Порта, по расчетам, оставалось не больше суток, туда должен подойти морской буксир «Василий Буслаев», принять от речного «ОТА» несамоходную посудину, с которой при усиливающейся болтанке тому уже приходилось несладко.

И Пятница сейчас всем нутром чувствовал многопудовую тяжесть буксирного троса, то провисающего дугой в воду, то опять — при рывке — с нарастающим свистом вытягивающегося каждой витой — перевитой стальной жилой.

— Птичка! — приметил Иван ослабевшую от холода трясогузку. Она пыталась, вероятно, отыскать среди железа задремавшего комара или букашку, но ветер давно вымел за борт все живое и съедобное, разве что кое — где на палубе еще держались крупинки желтого песка, но и то до первой крутой волны, которая оближет железо до мельчайшей соринки.

Он попугал трясогузку, пытаясь поднять ее на крыло, но она не взлетела, а, покачивая длинным хвостиком, еще резво, собрав остатки силенок, отбежала в сторону.

— Айя — яй, куда ты собралась, пичуга, с нами! — покрутил головой Иван и поспешил растворить дверь рубки, чтоб заманить трясогузку в тепло. — Подмогните, парни! — крикнул он возникшим на палубе Лене и Виктору.

В рубке Иван без особого труда поймал пичужку:

— Ну что будем делать с ней, а?

— Голодная, наверно! — сказал Виктор и побежал на камбуз, крикнув уже на ходу: — Сейчас принесу…

Там он растолок горсть риса в чугунной ступе, которая наконец-то пригодилась. Когда вернулся в рубку, Мещеряков отвинчивал плафоны освещения и вытряхивал на ладонь уснувших от холода комаров.

— Правильно сообразил… А может, и крупы поклюет?

— Оставь… для мышей! — сказал Пятница.

— Да — а, что делать — загинет?

— Конечно, Витя… До берега, ясно, самостоятельно не дотянет. Придется Лене до конца рейса комариное мясо промышлять. А, Леня?

— Когда не надо, этой твари хоть пруд пруди, а тут бы хоть зав. алящегося, но живого кровопийцу.

Скоро трясогузка ожила в тепле, пыталась даже взлететь и опасно для себя биться о стекло иллюминатора. Потому и окончательно решила братва: выпустить на волю — на погибель. Виктор еще гнездо отыскал на судне, облазил все закоулки и обнаружил по соседству с трубой гнездо ослабевших, но живых птенцов. Крупные, самим бы уж пора на крыло подняться! Но Пятница заключил, что и в птичьем царстве случаются поздние дети и мама — трясогузка вынуждена была путешествовать с ними не на юг, а супротив законов природы — в холодные северные широты.

А к ночи разыгралась крупная волна. «Северянку» клало с борта на борт. Ходили по судну, придерживаясь за поручни, за переборки, широко расставляя ноги, отчего не изведавшая до сих пор морской качки братва вырабатывала, уже не пижоня и не рисуясь, «морскую походку». Миша Заплаткин, тот и вовсе получил крещение — его то и дело подташнивало, и он, страдая, бегал на корму и свешивал за леера голову.

— Куда побежал, гальюном пользуйся! — кричал вдогонку Пятница, по Миша, кажется, не слышал практических советов.

Намаялись и с семейством трясогузки. Куда девать? Наконец Иван отнес птичек в свободную каюту, запер на ключ: пусть посидят, там что-нибудь придумаем!

— У меня идея, Иван! — подошел к нему с сияющим видом кок.

— А ну?

— Наш буксировщик куда пойдет обратно?

— Кажется… в Омск?

— Ну и…

— Так это ж — выход, передадим пичужек с рук — на руки!

— Я всегда знал, Иван Антонович, что бестолковка у тебя хорошо соображает!

— Пошел ты, Витя. Лучше стишок сочини.

— И сочиню.

Ворочаются за бортом волны. С глубокими вздохами переваливается с вала на вал «Северянка». Поскрипывает на баке бухта запасного буксирного троса. На камбузе соскользнула и разбилась забытая на столе тарелка. Хлопнула во мгле коридора дверь, кто-то прошуршал шлепанцами.

В проблесках тяжелых туч промерцала звезда, и снова навалился ветер. Он дул с севера, с таящихся во мгле льдов, через которые шли им навстречу морской ледокольный буксир «Василий Буслаев» и спасатель «Решительный», где теплилась на бортах таинственная, неведомая парням «Северянки» морская жизнь.

2

Больше суток простояли у Трехбугорного мыса. Что за время было! И вот теперь на подходе к острову Шокальского глядит Виктор из своей каюты на полубак «Северянки», залитый светом луны, глядит на качающиеся мачты «Буслаева» и вспоминает…

Вспоминает теплый, умиротворенный уют салона спасателя, куда вечером пригласили их смотреть кино. Наверное, надо не одну неделю врастать в грубую шерсть свитеров и увесистых, крытых брезентом шуб, чтобы почти до слез пронзило обычным теплом жилища, где уверенный в себе, загорелый корабельный народ вольготно щеголял в тонких майках, купленных в заграничных портах, а девушки — обслуга салона и камбуза — казались ослепительно красивыми и загадочными.