Арктический экзамен - Н. Денисов

Она пододвинула Виктору вазочку с моченой брусникой, покивала, мол, ешь — ешь, не стесняйся. У самой чай уже остыл, она и сделала два глотка, а теперь, расстроенная воспоминаниями, и вовсе отодвинула чашку.

— Я вот и Юрию здесь наказываю: ты, мол, везде леташь, не бери ниче лишнево. Он привезет когда то муксуна, то ишо какую холеру. Рыбаки, говорит, дали — угостили. Оно, копешно, не лишне в дому, а мне все кажется теперь, что не заработано, чужо берет. Сколь, спрашиваю, по рыношпым ценам стоит? Он только рукой махнет: дороже денег! Вот и сужу я, сама грамотна теперь, платят на Сиверу много, а купить че побежишь, одне банки на полках, вот и берут из-под полы за любы деньги…

Виктор вспомнил, как недавно подлетали к борту «Северянки» двое с мешком рыбы. Подрулили: «Эгей, земляки, муксунов надо?» Ваня Пятница поежил свой чубчик, переломился над леером: сколько, мол, стоит?

Заломили цену, у всей команды в те дни не наскрести было. II Ваня ответил: не треба, сыты по горло! И долго смотрел им вслед, чертыхаясь: живоглоты! Тогда и надумал, наверное, трал из куска сетки мастерить. Мол, хоть раз сбраконьерничаю, а?

Рассказывать об этом Виктор не стал, что толку расстраивать и без того расстроенную старушку. Усмехнулся: «Сама грамотна теперь!» Да, в долгие вечера во время «морской травли» в рубке, когда холодно, или на палубе, когда оттаивало небо и солнышко просторно катилось по горизонту, много всяких разговоров переговорено. Иной раз дед Глушаков испуганно тер лысину: «Полегче… Мы вот войну пережили. Молодежь!» А что молодежь? Взять Ваню Пятницу или Мещерякова? А Гена Бузенков с Мишей Заплаткиным — «джинсовые мальчики»? Ну, Миша — ладно, этот работяга из работяг, все родичи, каких знает, ни высшего образования, ни столичных проспектов и не нюхали. Все в мазуте, все у станков да на «теплых» местах — в кочегарках. А Гена — москвич, хоть и во втором поколении. Не дешевит, как Лапузин, не подчеркивает столичное превосходство. А уж за справедливость да за порядочность душу себе терзает. Бегает, суетится. Пацан еще, но…

— Тетя Нюра, а вы знаете, кто у нас на судне недавно был? — ах, не утерпел, ах, тянули тебя за язык, пожалел тут же Виктор. Но было поздно. Нюра нацеливалась выйти покормить собак, что лежали у подъезда — косматые, грозные с виду, но Виктор перешагнул, головы не подняли. Минтай и Пелядь! Пара — гусь да гагара!

— Кто был, батюшко, рассказывай…

— Нина Ермакова, которая из Еланки, — выдохнул Виктор.

— Обожди, обожди… Дай вспомнить. Ага! Дак это Михайлы Ермакова дочь, котора за инженером в Москву усвистнула? Она, она!

Виктор смутился: знает! Может, и другое что знает? В деревне были тогда все на виду, уж ясное дело, все обсудили, всех по косточкам перебрали: кто на кого посмотрел, о ком подумал. Деревня!

— Она, тетя Нюра! Из треста, где я сейчас числюсь временно, с проверкой приезжала.

— Далеко усвистнула девка!

Покоробило это — «усвистнула», и он, пряча глаза, подхватил с конфорки чайник, добавляя кипятку себе и Нюре.

— А что вам она не нравится, тетя Нюра? — бодренько так спросил.

— Пошто, батюшко? Добра девка, теперь уж кака девка, женшина. Только че-то ты неспроста завел разговор. К нам-то че не зашли вместе? Я бы уж и приняла, куда денешься. Я ить, бывало, хорошо ее знала. Спрошу эдак завсяко — просто: не пишет тебе, Нина, кто из робят — рыбаков? С Галиной-то Ерохпной, покойницей, вместе, бывало, они похаживали. Она совсем девчушка, помоложе была, а тоже — с карахтером… Вот, Виктор Александрович, че я тебе скажу. Не свел вас бог вместе, а теперь и не время похлебку заваривать!

Нюра как-то очень решительно поджала губы, и Виктор удивился внезапной в ней перемене: ничего себе, «карахтерная» старушка! Откуда она что и взяла, будто что известно ей? А Нюра с первых слов все поняла — и смущение его, и бодрячество, и заинтересованное любопытство: что, мол, ответит? А что отвечать, когда у него в глазах все написано. Так и не научился скрывать свои думки, так и остался красной девицей, хоть и возмужал, хоть и в года вошел… С Юрием они говорили тоже, всяко разговаривали.

— Знать, известие теперь получил от Нины-то?

— Все вы знаете, тетя Нюра! Ничего я не получил… Вы уж ругать вроде меня собрались?

Она упустила из внимания последние слова:

— Не получал, и не надо! Какая, батюшко, судья вам? Мне уж теперь одно — до дому бы скорей воротит — ца, Афанасий, поди, с ума сходит, убралась на такой Сивер!.. Только я советую тебе, будь потолковей. Ты уж, поди, сам знашь теперь: почем сотня гребешков? Оне, нонешние бабы, — с придурью.

— Напрасно вы, тетя Нюра…

— А вот и не напрасно. Я своих-то как наставляла: че бы не было, а строгость в поведении дело — первое. В крестьянстве было так заведено. И правда, живут не пообижусь. И люди дивуютца: хорошие у тебя робята, Нюра! Младший Степка, правда, как пришел из армии, четыре года — ни в какую, девок за собой гужом водит, а чтоб на серьезное, не — е. Чуть не силком заставили: женись, говорим! Уехали оба на нефтеразработку. Хорошо, пишут, живут…

Тут она встала, засеменила в комнату, принесла альбом с фотокарточками. И Виктор еще долго листал альбом, погружаясь все глубже в подробности чужой семьи, так прочно, так основательно, по-крестьянски прочно хранящей родственные связи. Вот и разбросала их жизнь от родового Соломатинского кормя, а все ж они живут, будто под одной отцовской крышей, шлют письма, свадебные фотографии, карточки народившихся чад, потом снимаются вместе с подросшими ребятишками, потом уже — первые внуки — все в альбоме, все увековечено в маленьком семейном архиве.

— Спасибо, тетя Нюра, за чай, — поднялся Виктор. — Мне — на судно, пора своих чаем поить.

— Может, у тебя, батюшко, дело ишо какое было, не стесняйся? Юрия, прости, нет, в конторе он. Из командировки прилетел вчера, теперь опять запоздат.

— Успею, зайду к нему. Я, наверное, попрощаюсь с вами, тетя Нюра. Уплываем мы не сегодня — завтра.

— В добрый путь, батюшко! Ты уж не суди старуху, че я тебе тут говорила. В добрый путь! — И она не удержалась, промокнула платочком глаза…

Размеренно спускался он по крутой деревянной лестнице к Полую, предчувствуя, что это последние и почему-то грустные за нынешнее лето шаги по твердой, не — качающейся суше…

— Вниманию членов экипажа! Через пятнадцать минут снимаемся — в Обскую губу! Посторонним немедленно покинуть судно. Повторяю…

Виктор откинул ногой одеяло, больно ударясь о полочку с книгами, — сколько раз давал себе слово закрепить полочку в другом месте, но все откладывал и вот теперь опять катался от боли на матраце, пытаясь дотянуться до выключателя радиодинамика.

— Повторяю, — заполнял каюту рокочущий в динамике голос Борисова. — Посторонним покинуть судно! Отплываем…

«Принудительную включил… Какие, к лешему, посторонние? — подумал Виктор, но полусонное сознание вновь обожгло: — Да это ж!.. Да что я прохлаждаюсь!..»

Где-то в недрах станции глухо молотил дизель. На центральном щите управления красноглазо помаргивали, накаляясь, сигнальные лампочки, и ближе к моторному отделению легонько вибрировала палуба. Кто-то пробежал по трапу — пулеметно простучали каблуки! — кто-то кашлянул, матюгнулся, нервно хлопнул дверью, и было слышно, как рядом с «Северянкой» крутило винтами мощное и легкое в ходу судно.

Виктор поднялся наверх в рубку, там находился один Борисов — наутюженный, выбритый, в одной руке бинокль, в другой — микрофон. Прибыл он час назад с берега и теперь по-капитански красовался на командном мостике. Пятница с Бузенковым и Мишей Заплаткиным орудовали на баке с тросами.

— Уходим, Виктор Александрович, уходим! — бодренькое настроение у Борисова.

— Кому это такую тревогу сыграли, Станислав Яковлевич?

— А вон архаровец! — показал тот рукой. — Только отлучись…

В сторону берега, усиленно работая веслами; плыл в ялике Вася. И не один. На корме и на носу ялика с беспечным видом посиживали пассажирки, успевая еще «заигрывать» — подхватывать из-за борта воду и осыпать бедного Васю брызгами. Да, не дождался Вася знойного юга, не дождался.

— Только отлучись! Развели бы тут…

Между тем поднялись на мостик Леня Мещеряков с дедом. Мещеряков прижег сигарету, а дед, как некурящий, в фуфаечке внакидку, довольно посматривал на подошедший буксировщик — есть о чем вспомнить, чем полюбоваться: как — никак — произведение родного завода, сколько таких буксиров — толкачей строил — перестроил.

— Дождался, Валентин Григорьевич, а? — опять бодрится начальник. — Сейчас наш шеф — повар кофейку принесет. Как, Сапунов?

— Чайку — пожалуйста!

— Оркестра не слышу! — появляется заспанный библиотекарь. — Кранты! Поплыли!

Ну что, в самом деле: дождались отплытия, а ни ликования, ни громкогласной радости! Вода в Полуе, небо над городом и то светлее в эту пору!