Ученик философа - Айрис Мердок

Розанов, полностью одетый, сидел за столом у окна и писал. На столе лежали книги. Увидев Джорджа, Розанов нахмурился, взял одну книгу и закрыл ею исписанный лист.

Комната Джона Роберта еще хранила остатки былой роскоши — это выглядело бессмысленной мрачной претенциозностью, напоминающей заброшенный ночной клуб. Три стены были покрыты хрупкими блестящими черными листами, которые кое-где потрескались. Стена, противоположная двери, была оклеена обоями с узором из серебряных и светло-зеленых зигзагов. Высокий узкий комод из черного блестящего материала, металла или дерева — не понять, и высокий узкий гардероб из того же материала, с высоким узким овальным зеркалом, стояли с неловкостью, свойственной большим безделушкам. На ковре повторялись серебряные и светло-зеленые зигзаги, перемежающиеся черными волнистыми линиями. Низкий светло-зеленый диван с пухлыми плоскими подлокотниками приютил множество черных подушечек. Обитое шинцем кресло и казенно-конторского вида пластиковые стол и стул выглядели чужаками, которые робко пытались внести в обстановку удобство и пользу. Струйка пара ползла меж деревянных решетчатых дверей ванной комнаты. В комнате было тепло, ее наполнял шум воды, который так скоро перестаешь замечать.

— Приятное местечко, — сказал Джордж и сел на кресло, обитое шинцем, но оно оказалось слишком низким, и он опять встал.

Он встал рядом с высоким узким гардеробом и увидел себя в высоком узком серебряном овале зеркала. «Вот человек, за которым я шел», — подумал он. (Он был заметно грязен и несчастен.)

— Я занят, — сказал Джон Роберт.

— Пишете свой главный труд?

— Нет.

— Помню, вы рассказывали, что видите мысли, как мелвилловского белого кита, далеко в глубине. Что теперь там в море? Чудовища?

— Я занят. Пожалуйста, уйдите.

— Вы не хотите со мной поговорить?

— Нет.

— Почему? Когда-то я был у вас любимым учеником.

— Нет.

— Врете, был. А почему вас так волнует, когда я говорю, что был вашим любимым учеником? Вы так тщеславны, что меня стесняетесь?

— Пожалуйста…

— В прошлый раз я все неправильно говорил. Я унижался, ползал на коленях, это была ошибка. Вы знаете, чего мне надо. Оправдания — в ваших силах меня оправдать, спасения — вы можете меня спасти. Я только констатирую факты. Чужие мнения, чужие мнения, когда-то они нам не давали покоя! Мне надо знать, что вы обо мне думаете.

— Я ничего о вас не думаю.

— Думаете, не можете не думать.

— Это ваши фантазии. Я о вас не думаю.

— Достаточно думали, чтобы меня уничтожить. Или вы это не нарочно сделали и даже не заметили?

— Джордж, я вас не уничтожал, — со вздохом сказал Джон Роберт.

— Хотите сказать, что я сам себя уничтожаю?

— Нет. Вы просто разочарованы.

— А вы? Вы не разочарованы? Сами говорили, что мир испортился со времен Аристотеля. То есть давным-давно. А вы, великий человек, собирались его исправить! И как, получилось? Конечно нет. Ваших книг больше не читают. Вы хоть чего-то стоите? Неужели я загубил свою жизнь ради шарлатана?

— Достаточно.

— Вы содрали с меня кожу, развеяли мои жизненные иллюзии, убили мою любовь к себе.

— Сомневаюсь, — ответил Джон Роберт, — но если я в самом деле убил вашу любовь к себе, меня стоит поздравить, и вас тоже.

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Без любви к себе в человеке остается одно только зло. О, лучше б я никогда вас не встречал.

— То, что вы называете злом, — всего лишь тщеславие. Вы по какой-то не интересной для меня причине потеряли уважение к себе и теперь страдаете, как наркоман, у которого отняли зелье. Идите расчесывайте свои язвы где-нибудь в другом месте.

— Вы предлагаете мне пойти домой и успокоиться?

— Нет, я предлагаю вам пойти к Айвору Сефтону. Он вам расскажет историю про вас же, которая вас подбодрит.

— Вы не знаете, как это мучительно.

— Вы имеете в виду потерю лица.

— Потерю лица, потерю души, потерю сына. Вы ничего не знаете о подлинном страдании. Но об этом я не хочу с вами говорить, вы все равно не поймете. Вы никогда в жизни никого не любили, ни единого человека. Вы и на Линде Брент женились только назло моей матери, потому что она вами не интересовалась.

— Джордж, — сказал Джон Роберт. — Я прекрасно знаю, что вы все это говорите только с целью меня разозлить, чтобы…

— Вы просто с ума сходили от злости, потому что вас не приглашали в важные дома!

— …чтобы я вышел из себя, чтобы мой гнев стал связующим звеном между нами. Но у вас ничего не получится. Вы мне просто неинтересны.

— А знаете, мы с вами похожи. Мы оба демоны, вы — большой, а я — маленький, и большие демоны всегда мучают маленьких, и те визжат. Вы меня ненавидите, потому что я — карикатура на вас. Разве не так?

— Ненавижу вас? Нет.

— Как вы можете так презрительно обходиться с другим человеком? Я же ваш ученик, неужели это для вас ничего не значит? Ну хоть отреагируйте! Вы весь свой запал потеряли!

— Мне бы хотелось…

— Толкал ли я машину? Неужели вам даже это неинтересно?

— Какую машину?

— Машину с моей женой. А если толкал, значит ли это, что я хотел ее убить? О чем я думал в тот момент? Нарочно ли я завел машину в канал? Теперь, когда я убил жену, мне все дозволено. У Достоевского кто-то из героев думал, что если убьешь себя, можно стать богом.

— Ну пойдите убейте себя, только не здесь.

— Но чтобы стать богом, разве не лучше убить кого-нибудь другого? Это трудней, чем себя.

— Вы такой же беспокойный и нудный, как раньше. Это признак глупости.

— Нудный! Вот вы уже пытаетесь меня спровоцировать.

— Уверяю вас, ничего подобного. Я хочу, чтобы вы ушли.

— Вы мне уже давно велели втянуть рожки. Но я не могу. Мои рожки застряли снаружи, и глаза вечно смотрят вперед, в темноту.

— В темноту трудно вглядываться. Очень немногим это удается.

— Вы так плохо думаете про мой ум?

— Нет.

— Так значит, вы меня все-таки поощряете?

— Нет. Ваш ум мне совершенно безразличен.

— Мой ум полон всяческого странного мусора. Стишки… и… заклинания… не могу объяснить. Думаете, я сумасшедший?

— Нет.

— Вы говорили, если что-то не вызывает дрожи, то это не философия. Вы — неисправимый учитель. Вот я дрожу. Научите меня.

— Неужели вы до сих пор беспокоитесь насчет философии? Она не имеет никакого значения.

— Ага, наконец признались, после стольких нудных лет!

— Я хочу сказать, что вы должны думать собственными мыслями. Почему вы хотите думать моими?

— Вы знаете почему. Охранники в концлагерях радовались, когда понимали, что им все равно. Они боялись, что будут жалеть заключенных. Но оказывалось, что им все равно, что они свободны! Разве об этом не стоит подумать?

— Вы не думаете, — сказал Джон Роберт, — Просто ваша воля страдает приступами нервного обжорства. А теперь давайте закончим этот бессмысленный разговор.

— Вы не хотите его заканчивать. Вы хотите продолжать меня мучить. Я уже приближаюсь к пределу. Там очень странно. Может случиться что-нибудь ужасное.

— Идите купите себе значок со свастикой.

— Думаете, я притворяюсь?

— Да. Вы — фальшивка, faux mauvais[86], вы притворяетесь испорченным, потому что несчастны. Вы не безумны, не демоничны, вы просто глупец и страдаете от уязвленного тщеславия. Вам недостает воображения. Вы не годитесь в философы ровно по той же причине, по которой не годитесь в злодеи. Вы тупица, Джордж. Обыкновенный, скучный, посредственный эгоист, и ничем другим вам никогда не стать.

— Не испытывайте мое терпение.

— Вы никогда не пытались убить свою жену, а римское стекло разбили спьяну, вы просто шут. А теперь уходите, пока я не начал вас жалеть.

Джордж перемещался по комнате. Он открыл дверцу гардероба, заглянул внутрь, потрогал висящий плащ Джона Роберта. Открыл дверь ванной комнаты и заглянул в исходящую паром яму ванны. Опять закрыл дверь. И сказал:

— Что с вами такое? Где ваша былая сила? Вы никого не любите, вы один. Может, у вас и женщины-то никогда не было. У вас была дочь, но кто ее отец? Вы ненавидели ее, а она — вас. Еще вопрос, кто кого должен жалеть. Вы беззубый вонючий старик. Уже всё, вы начинаете плохо соображать, с каждым днем мозги работают все хуже, а кроме них, у вас ничего нет. Вы исчерпали свою философию, вы мстительны, выжаты досуха, одиноки. Никто вас не любит, и вы никого не любите. Верно ведь?

— Прошу вас заткнуться и уйти.

— Неужели вам не интересно, что я о вас думаю?

— Для меня вы просто не существуете.

— А когда-то существовал. Когда же я перестал для вас существовать и почему? Расскажите, мне нужно знать.

— Это ложный вопрос. Вы должны достаточно помнить из философии, чтобы знать, что это такое. Спросите, почему этот вопрос был задан. Только себя спросите, а не меня.