Короткая ночь - Мария Теплинская

«-Слыхал я, милок, будто ты на хранителя нашего поглядеть хочешь?»

«-Ой, — говорю, — деду, так охота — ночами уснуть не могу!»

«-Опасное, хлопчику, это дело, — отвечает старик, — и лучше бы тебе на ту дорогу и вовсе не ступать. Да только я ведь знаю — ты все равно не уймешься — а потому я тебя сам туда поведу. Одному тебе все равно туда не добраться, а в беду запросто попадешь».

И повел он меня к Великому идолу той тропою тайной. Тропу эту, как он мне поведал, указать только можно, а сам человек нипочем ее не найдет. И я все дивился: сколько по тем местам ходил, сколько искал, а ничего не видел.

— А далеко это, Ясю? — вновь перебила она.

— Далеко, Лесю, и опасно: через Мертвую зыбь идти надо.

Леся испуганно ахнула. Мертвая зыбь слыла местом настолько жутким, что с раннего детства одно это слово наполняло ужасом все ее существо.

— Вот то-то и оно, что «ах!» — передразнил Янка. — Да только и Мертвая зыбь там еще не самое страшное.

— А что же? — ей трудно было представить, что же может быть страшнее Мертвой зыби. — Упыри-болотники?

— И не упыри. Может, конечно, и упыри там есть, не знаю — мы их, по крайности, не видали. Нет, Лесю, я о другом говорю.

— О чем же?

— В том-то и дело, сам до сих пор не знаю, что же оно такое есть. Злое что-то, черное…

— Но это… не о н? — еле смогла она выговорить.

— Нет, конечно. От н е г о — то зла как раз никто и не видел — настоящего зла. Не говори о нем слова худого, не держи черной думы — и он тебя не тронет. Это, Лесю, другое. Мы к идолу пришли, а оно поблизости дремало, стерегло его.

— Как же это вы так… потревожили его? Как же дед Василь тебе прежде о нем не сказал?

— Сказал бы, Лесю, кабы сам знал. То-то и беда, что не знали мы ничего. Ведь как все было: нашли мы ту поляну, а пока искали, мне вдруг отчего-то страшно стало. Будто не пускало что-то меня, будто голос мне чей-то шептал: не надо бы… Да только я подумал: все равно, мол, уже пришли, какая теперь разница… И стыдно мне было перед дедом, что так рвался на идола взглянуть, а теперь вдруг заробел. Так и не сказал ему ничего. А потом уж и поздно было: привел меня старик до места.

— И ты е г о увидел? — с волнением в голосе спросила она.

— Ну да. Увидел, — ответил он без охоты.

— И какой же он собой? Расскажи, Ясю!

— А что тут рассказывать? Камень и камень. Хотя, конечно, камень непростой, — оговорился он тут же, сила в нем огромная. У меня, едва глянул, оторопь с мурашками так по спине и пробежала.

Да не в том наша беда. Идол нам худого не сделал, да и мы его не потревожили, не показались даже: из-за кустов поглядели только да прочь пошли. А вот как ушли мы с той поляны — так э т о и ударило. Будто в мысли что-то мне врезалось, как ножом. Словно голос чей-то злобный услышал:

«-Не жить вам теперь на свете!»

— И такая жуть меня, Лесю, взяла — не знаю, с чем и сравнить. Один раз только со мной такое было: когда я мальчишкой проповедь о конце света услыхал. Только тут хуже было, много страшнее. Все нутро у меня, словно лед, застыло, и ноги отнялись — шагу не ступить. Гляжу на деда Василя — а он с лица побелел, и руки дрожат. И за всю дорогу не сказал мне больше не слова. Тоже, выходит, слышал…

— И… что же дальше? — спросила она, похолодев.

— Сперва будто бы ничего и не случилось; я уж подумал — ну, пронесло! Да вот нет: той же осенью отца моего деревом задавило. А потом пошло: жребий тянуть велели, в рекруты угодил, хотя не должен бы: я ведь один сын у матери. А потом и мать надорвалась на пахоте, Кулина за другого вышла. Хвороба эта проклятая чуть в могилу не свела. Митраньку — и того не пощадили! Он-то при чем? Так нет же, надо им, чтобы ни единой родной души возле меня не осталось, чтобы один доживал я на этом свете и подох под забором, никому не нужный, судьбу свою проклинаючи… Митрась любил меня, я ему был нужен — вот его и отняли!

— А меня у тебя никто не отнимет! — горячо заверила она. — Я не дамся им, Ясю, я тебя не покину. Покуда жива, покуда хоть капля крови во мне остается — я с тобой не расстанусь!

— Твоими бы устами да мед пить, Лесю! — горестно усмехнулся он. — Сама же видишь: все кругом против нас. И родня твоя не согласна, и Ярослав тебя на всех путях стережет… Нет, Лесю, о н о и тебя не пощадит! Мало ли всякой напасти кругом! В Буге — вода глубокая, в небе — гром небесный… В лесу — кабан да волк, рысь да гадюка… стерегись их, горлинка! Не хвались, не буди лиха…

Он снова взялся за мотыгу и наклонился над грядкой. Леся наблюдала за резкими нервными движениями его сильных жилистых рук в поднятых выше локтей рукавах застиранной будничной рубахи, смотрела на его наклоненную голову с ковыльными завитками на шее. Ворот рубахи немного сбился, открыв узкую полоску белого тела, непривычно бархатистого рядом с дубленым загаром шеи. И чем дольше глядела Леся на этот узкий отрезочек белой кожи, тем отчетливей сознавала, какая это непознаваемо страшная сила — судьба, от которой даже этот сильный и добрый человек не властен защитить ее, ибо ибо перед роком он так же бессилен.

Прошла долгая минута, может быть, другая, пока Янка вновь поднял голову.

— Ты все еще хочешь идти туда? — сурово спросил он девушку.

— Да, Ясю, ответила та, глядя на него спокойно и уже без страха. — Я думаю, что идти нам надо. Опасное это дело, сама разумею, да только нам и выбирать не приходится: сам знаешь, что нас всех по осени ждет. А о н… Помочь ведь нам он хочет! Сколько веков берег, хранил он нас, и ничего для себя не просил! Да и теперь всего-то и прости: прийти к нему. Как же мы в такой малости ему откажем? А про то зло лесное — что тут скажешь? Ты помнишь, дед Василь покойный байки нам рассказывал про богатырей-велетов? А потом Хадосьин Юрка — клоп совсем еще был — да и говорит, что он тоже велетом станет, дубы с корнем ворочать будет, горы двигать — помнишь? А дед Василь ему и ответил: дескать, не тот велет, кто дубы ворочает, а тот, кто перед злом не склоняется, не дает ему бесчинствовать. А мы-то что же — так этому злу и поклонимся? Пусть оно и дальше жизнь твою губит? И е г о в путах держит?

— Но ведь… — начал было он.

— Не бойся, Ясю, — голос ее потеплел. — Я думаю, оборонит он нас от того зла.

— Отчего же тогда не оборонил? — все же возразил Янка.

— Тогда вы незваными гостями явились, а теперь о н сам нас в гости зовет. Разве добрый хозяин гостей даст в обиду?

— Так-то оно так, — завел было Янка, но тут где-то у него за спиной хлопнула дверь, и он, оборвав на полуслове свою речь, повернулся и махнул кому-то рукой:

— Добры рана, тетя Парася!

На ближнем дворе сбегала с крыльца Прасковья, Миронова жена.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});