Хождение во власть. Рассказ о рождении парламента - Анатолий Александрович Собчак

то победное шествие по миру коммунистической идеологии, которого коммунисты так и не дождались после первой мировой войны.

Мир спасла не атомная бомба и не "холодная война", а свобода реализации человеческой личности и правовые гарантии, к которым с такой брезгливостью относился Ленин. Они и позволили постиндустриальному обществу победить коммунистическую доктрину не военными действиями, не угрозой конца света, а практикой собственного социального строительства. Коммунистическая идея начала разлагаться. Интернационализм разложился на спектр националистических идеологий. "Коллективизм" превратился в проповедь российской сверхидеи.

Тот же Николай Бердяев в книге "Философия неравенства" предрекал: "Сделается невозможным даже свободное печатание книг, журналов и газет, ибо все печатное дело будет в руках центрального коллектива и будет обслуживать его интересы и цели… Сохранится лишь свобода невоплощенного духа, и дух человеческий должен будет развоплотиться".

И сбылось по реченному: "центральный коллектив" — это и есть номенклатура, а "развоплощением" духа мы заплатили за ее всевластие.

Десятилетия коммунистического тоталитаризма оставили слишком заметный след в душах моих сограждан. Интеллигенции предстоит сделать все, чтобы не произошло страшной метаморфозы, чтобы новая волна тоталитаризма — уже откровенно фашистского — не захлестнула страну. Ибо тогда и у мира немного шансов выжить.

Я не отношу себя к антикоммунистам: нелепо всерьез воевать с призраком прошлого. Но антифашистом я себя считаю.

* * *

Вопрос о частной собственности — центральный вопрос коммунистической доктрины. На трех Съездах народных депутатов СССР и на трех сессиях Верховного Совета полемика демократов и ортодоксов неизбежно упиралась в этот вопрос.

Нам говорили, что частная собственность означает эксплуатацию, отказ от социализма и деление общества на классы. Все это мы не раз слышали с октября 1917 года, и в аргументах коммунистических ораторов не было новизны. Другое дело, что впервые более чем за 70 лет сторонники частной собственности могли вступить в очную полемику с коммунистами. И они утверждали, что частная собственность доказала свою эффективность, что уважение к человеку начинается с признания за ним права собственности, что в нашей стране семья может в поте лица трудиться весь свой век, но к старости так и остается нищей, ибо даже квартира, в которой люди прожили более полувека, принадлежит не им, а государству. И выкупить ее люди не имеют права. Выходит, при "реальном" и даже "развитом" социализме гражданам дозволяется иметь немногим больше, чем древнеримскому рабу, и уж куда меньше, чем крепостному крестьянину.

Когда-то марксистам казалось, что, избавившись от частной собственности, мы избавимся от эксплуатации и человечество достигнет идеала братства и равенства. Увы, социальное расслоение в нашем обществе едва ли не глубже, чем в традиционных капиталистических странах. Не получилось даже равенства в нищете, не вышло и не могло выйти братства в концлагере: бюрократия, которая по формуле Маркса сделала предметом частной собственности само государство, вовсе не желала нищенствовать, отменив все иные виды частной собственности. Худший вид частной собственности — тотальное огосударствление жизни. И ничто не могло ему препятствовать в стране "победившего социализма", ведь все иные формы собственности, кроме государственной, были уничтожены.

В Ленинградской области уже при Брежневе все без исключения колхозы были превращены в совхозы. Так крестьяне, лишенные последних остатков самостоятельности, были обращены в сельхозрабочих, в батраков на собственной, то есть "общенародной", земле, принадлежащей, как заметил писатель Юрий Черниченко, самому крупному землевладельцу всех времен и народов, а именно — КПСС. Примерно с середины 70-х началась стагнация, а потом и агония Системы: даже ограбив землю и ее недра, режим не мог более существовать. Почему? Да потому, что никакие миллиардные вливания из нефтедолларовой капельницы больной экономике помочь уже не могли. Ведь пока государственная собственность пожирала все прочие виды собственности, пока одна часть общества жила за счет другой, Системе еще удавалось наращивать потенциал страха и послушания. Дальше были только распад и гибель Системы.

Не Запад, а именно наша страна шла в XX столетии по пути дегуманизации общества и загнивания всех сфер социальной жизни. В "реальном" социализме воплотились худшие черты многих общественных формаций — и обезличенность первобытного, стадного коммунизма, и тотальность имперского рабства, и неофеодальное барство, и черты "дикого" капитализма XIX века. Меж тем западные страны во многом благодаря нашему негативному опыту шли по пути социализации. В постиндустриальном обществе, наступление которого не смогли предсказать ни Маркс, ни Ленин, частная собственность в ее классическом виде все более утрачивает свое значение. Она заменена различными видами акционерной и иной коллективной собственности. А правовые и имущественные гарантии демократических институтов — надежная узда, при помощи которой общество управляет своими же управленцами и не дает воли и всевластия бюрократам.

Если работник становится держателем акций, он перестает быть наемным работником, а превращается в совладельца предприятия. Не мы, а западные демократии преодолели классовую конфронтацию. Что же осталось нам? Вернуться к тому повороту, где разошлись исторические пути и завороженная бродившим по Европе прошлого века призраком Россия ринулась в пропасть коммунистической утопии. Другими словами — вернуться в лоно европейской цивилизации, а следовательно, признать право частной собственности. И прежде всего, на землю.

Это вовсе не значит, что мы должны вернуться к капитализму столетней давности: в одну воду, как известно, нельзя — да и не нужно! — входить дважды. Постиндустриальный опыт развитых стран предлагает достаточно мощные рычаги для того, чтобы сбалансировать интересы личности и общества. Частная собственность — жупел ортодоксальных марксистов — как известно, происходит от слова "часть". Впрочем, как и слово "партия" (Part — часть (англ.) (я говорю о партиях политических). Ирреальность "реального" социализма, равно как и сектантская природа коммунистической утопии, в том, что мы не только попытались частью заменить целое, но и объявили, что часть куда больше целого: компартия поставила вне закона все прочие партии, а коммунистическая бюрократия упразднила все виды частной и коллективной собственности, кроме, разумеется, государственной. Но если всмотреться внимательней, видно, что Маркс все же как минимум был неточен: партийная бюрократия в нашей стране обладает государством как собственностью не частной, а именно коллективной. Отсюда даже деление власти по долевому принципу — национальному, региональному, ведомственному. Догма коммунистической фразеологии опасна по-настоящему лишь до тех пор, пока Система умудряется сводить концы с концами, хозяйство не разрушено окончательно и за фразеологией ещё теплится фанатизм схожего с религиозным энтузиазма.

В Ленинграде при первом секретаре обкома КПСС Романове ходил анекдот: человек перед пустым прилавком мясного магазина материт Романова. Его тут же забирают в КГБ, где вежливо интересуются, чем же так не угодил гражданину товарищ Романов.

— А тем, что триста лет Романовы Россией правили, а продуктов не смогли