Мемуары гейша - Maryna Ostromyr

- “Джон Дир” значительно переоценен…

— Мадам Эльвира — блудница вавилонская!

— Мадам Эльвира — святая женщина и помогает людям!

Макс стал красный и потный.

— Перестань паясничать! — получил подзатыльник от того, кто постарше. И получил бы второй, если бы оператор полиграфа не хлопнул раздраженно ладонью по столу.

— Нет, ну я вообще не могу так работать! Он слишком возбужден. Приведите его в норму.

Дали отдохнуть. Принесли обед. Вывели на воздух. Было уже темно. Забор только видно. Предложили сигарету. Макс давно бросил курить — Эльвира заставила, дамам неприятны прокуренные морды, но сигарету взял…

Надо сдаться самому. Нужно перехватить инициативу. Надо дать им что-то, чтобы перестали по этому безумному кругу водить. То, что они и так узнают, то, что не противоречит всему прежде сказанному. Его ведь видели в лифте…

Поэтому когда начали по новой, с другими дознавателями, Макс не дожидаясь, пока снова спросят про “Сеялки и веялки” или его иностранных сексуальных партнеров, сказал, что если они действительно интересуются незаконными делами мадам Эльвиры, а не только запутанной личной жизнью ее сотрудников, то возможно их заинтересует эта история — и рассказал им, как мадам Эльвира поручила ему — он только жиголо и никто больше! — подмигивать одному бывшему военному. И когда Макс ехал к тому на свидание, там в подьезде произошла странная кутерьма и на свидание Макс не попал. Сообщил адрес, просил в протоколе отметить свою сознательность и готовность сотрудничать…И то что он не гей. А военному подмигивал по наущению мадам Эльвиры и должен быть дать военному в глаз, если тот к Максу целоваться полезет… Это единственное, что, как ему кажется, может их заинтересовать из всего, что он знает.

Это действительно их отвлекло, они что-то там долго шушукались. Показали фото, Макс подтвердил. Сразу сам заявил, что к “Сеялкам и веялкам” это не имеет отношения.

И ничего из того, что они у него спрашивали, не имеет отношения к “Сеялкам и веялкам”! И уж, тем более, ни “номер два” и ни ее хахаль, которых он никогда в жизни не видел! А также японец с индейцем, эти иностранные граждане тоже никак не относятся к “Сеялкам и веялкам”! “Сеялки и веялки” — это самая честная часть его жизни, он очень гордится своей работой в “Сеялках и веялках”!

Макс извлек правду и предоставил ее этим людям. Пусть делают с ним, что хотят.

Почти через двадцать часов после того, как Макса посадили в машину на этом перекрестке, его высадили там же, предложив подписать бумагу о “конфиденциальности беседы” (Беседы?! Это, типа, поговорили так?), поблагодарили за сотрудничество, посоветовали быть осторожней в знакомствах, и уехали. Макс отделался всего одним подзатыльником, а про ручки на режимном объекте вообще не спросили.

…И причем тут “Сеялки и веялки”? Эльвира, дрянь, как-то и с этим подставила, не судьба быть ему честным человеком. А ведь он старался.

11.3

Макс не мог думать. Он еле держался на ногах. Не спал больше суток, ел один раз. Купил себе кофе и булочку, ел на ходу — брел домой пешком, недалеко, знал, что если сядет в такси — уснет там, не растолкать. Сложно было ключом в дверь попасть — руки почему-то тряслись, но предвкушал, как упадет на кровать и накроет голову подушкой…

Но на его кровати лежал бригадир. Макс даже не удивился. Он как-то перестал удивляться чему-либо, да и бояться, после этих двадцати часов напряжения, уже не было сил. Раз кровать была занята, то лег прямо на пол.

— Привет, Макся. Загулял ты что-то, так жду тебя долго, что закемарил тут…

— Чего тебе? — спрашивать, как тот попал в закрытую квартиру смысла не было.

— Тут такие расклады неприятные… Мадам Эльвира, ведь, имеет покровителей не только там, — бригадир поднял палец вверх, но а там, — бригадир многозначительно показал пальцем вниз, — я в агентстве за ней присматривал, уж больно женщина она прыткая… “Крыша" сверху прохудилась и мадам Эльвира дала деру, прихватив, кроме денег, кое что…

— Я тут причем? — и вообще какой дебил доверил Эльвире ценное “кое что”, чем бы это ни было.

— К тебе, Макся, претензий нет, ты пацан четкий, я тебя уважаю, не смотря на твою позорную работу, но только… без обид, Макся, ничего личного… ты нужен, чтобы мадам Эльвиру выманить на живца. Говорят ты ее сын внебрачный…

— Ну, какой я ей сын, — устало возразил Макс, — бабка полоумная ляпнула глупость.

— Да ну я тоже так своим сказал, я же знаю, что вы жили вместе — ну, не с мамашей же! А мне ответили, что от этой бабы неуправляемой всего можно ожидать… Да и, если не сын, ты все равно кадр ценный — она тобой больше других дорожит. А если не выманим мадам Эльвиру, то найдем, талантам твоим выдающимся, применение…

Лучше умереть. Он еще в прошлый раз с той компанией понял, что не сможет, что лучше умереть в луже рыгачки. Тогда он был ребенком, сиротой, который ничего не умел. А теперь…

— Нет.

— Так я не спрашиваю тебя, Макся, у тебя не то, чтобы есть выбор… Без обид, братишка, я лицо подневольное. Собирайся.

Лучше умереть. Эти заставят его “на доверие” работать, проституткой сделают без права выбора. И не сможет вырваться. Никогда не сможет, если пойдет.

Макс лежал на животе, уткнувшись носом в пол Бригадир смотрел на него с сочувствием и протягивал руку. Макс схватил его руку, с трудом поднялся.

- “Сеялки и веялки”? — спросил, — Вам нужна информация по “Сеялкам и веялкам”, да? Это Эльвира унесла?

Бригадир кивнул, несколько удивившись осведомленности Примы-балерины.

— Так, вот, вы опоздали, — вяло, но не без злорадства, сказал Макс, — “Сеялками и веялками” уже вплотную занялись, — Макс показал палец вверх. Он так и не понял в чем секрет “Сеялок и веялок” и не знал, куда показывал пальцем, но просто чувствовал, что сегодняшние ребята с полиграфом круче этих, из подземного мира. Макс решил прикрыться ними, сыграть, что выбрал он сильную сторону — хотя те ничего