Утраченные звезды - Степан Янченко

— Такие трезвые мысли обыкновенно свидетельствуют о смятении души и разума и кончаются плохо, — не скрыла своего беспокойства Татьяна.

— Успокойся, Танюша, то огромное горе, какое терпят нынче люди, нам не обнять, — накрыл руки жены, лежавшие на столе, своими шершавыми рабочими ладонями и через них передал свое тепло ее беспокойному сердцу.

— Но ведь жалко: хороший человек Иван, а может погибнуть, — грустно посмотрела на мужа Татьяна и добавила с чувством бессилия: — А чем ему поможешь избежать трагического конца? Тысячи, которые дрожащими руками перебирает Софья, она теперь не выбросит, и Иван с угнетенным молчанием взирает на них.

— А куда ему деваться? В свое время он был толковый заводской инженер, а на деятельную самоперестройку не сгодился. Но он не погибнет, вернее, не погибнет больше того, как уже погиб, и этой своей частичной гибелью он защитил себя, как ты называешь, от трагического конца: заливает свое сознание и свою душу алкоголем, — однако Петр все же с печальным сочувствием Ивану посмотрел на жену, но тут же добавил: — По-моему, Софья его хорошо понимает, почему все прощает ему и относится с сочувствием да вдобавок, очевидно, еще и любит, с помощью водки она и сберегает его. Так что вмешательство наше может только нарушить равновесие, у них свой нашелся балансир.

Татьяна посмотрела на мужа с удивлением: ей никогда не приходила в голову такая мысль, однако она отлично знала, как женщины всегда готовы принести себя в жертву и прибегнуть к самым неожиданным способам спасения близких, и согласилась с мужем.

Она задержалась на кухне, а Петр прошел в зал. Дети закрылись в детской комнате, и оттуда слышался их веселый, беспечный смех. И Петр с теплой нежностью в сердце порадовался такому смеху детей, беспечный веселый смех детей — признак здоровой жизни семьи. Эта мысль слегка тронула его сердце, выходит, его работа вернула в семью детскую беспечность и счастливую беззаботность. Как немного, в сущности, для этого надо — только работа отцу, но именно такая удача стала для него трудно достижимой, не будет у него работы — не будет радости у детей. Но ведь не должно только на удаче, на случае строиться святое дело отца! Работа — непреложный долг отца, но вместе с тем, так же рядом естественная физическая и духовная потребность человека, востребовательность общества по чьей-то злой воле вдруг стала товаром рынка. А его руки с драгоценными навыками непревзойденного мастера, его голова с неистощимой творческой мыслью в новой жизни превратились в жестяные, никому ненужные побрякушки… Тьфу ты — какая гибельная, неестественная напасть на человека!.. на человека труда! Он постоял минуту посреди комнаты, энергично и сердито покрутил головой и произнес: Но ведь все это устроено людьми! Не природой, не Богом, наконец, как теперь стало МОДНЫМ кивать на небо. Устроено меньшинством людей во вред большинству людей труда, — он прошелся по комнате, недоуменно оглядываясь вокруг, будто искал ответ, и сам себе ответил: — Но если одни люди это гибельное дело устроили, так другие, имеющие за собой большинство, должны все перестроить по-иному, в интересах большинства людей труда. Ведь как прекрасно все было в советское время — о возможности трудиться, работать на себя и не думалось, словно все было так просто, как воды напиться.

Он еще прошелся по комнате, размышляя о своей сегодняшней жизни, и о сегодняшней работе, и о тех мыслях, какие ежедневно стали появляться у него. Его взгляд произвольно упал на комод — он все же продолжал искать что-то в комнате — и встретился вдруг со своими чуть насмешливыми глазами на портрете, а рядом стоял портрет жены с веселыми, задорными глазами, в которых, казалось, и здесь сияла глубокая синева. Он облокотился на комод и обратился к своему портрету со словами:

Так-то, братец мой, мы живем сегодня… Под принуждением нынешней жизни, что значит под принуждением демократов, правящих теперь всей нашей жизнью. Я стал замечать, что мы расходимся с тобой в некоторых вопросах, что мне очень огорчительно. В каких вопросах? А вот в каких. Ты остался таким, каким тебя сфотографировали в то, советское, время, и ты не изменился и стоишь здесь, рядом с Таней, тем, прежним, то есть советским. И хорошо, что я догадался убрать тебя с Доски почета, сохранить и поставить здесь таким, каким ты был — советским. И вот сейчас, спустя некоторое время, мне интересно побеседовать с советским гражданином. Нет, я тоже в убеждении своем остался советским человеком. Но меня заставили обманным порядком жить в других условиях, в другой, стало быть, стране, то есть уже во всем несоветском. И мысли мои бродят во мне, может быть, еще по-советски, но в другой форме. Не понимаешь? Ну, конечно, — ты ведь остался в советской эпохе, как теперь выражаются демократы, ты и о демократах не слыхал. Если просто тебе объяснить, — это люди, которые нашу советскую, народную демократию повернули на буржуазную, а народную власть, свободу и народное право — на власть, свободу и на право частного капитала. Тебе это трудно понять, потому что ты не испытывал господства капитала и не можешь его представить. А я, может быть, еще не в полной мере, но уже вкусил его, как горячего, и обжегся и от капитализма и от его демократии. Вот в этом мы с тобой расходимся… Как? Просто очень: ты не знаешь, что такое капитализм… Как я его воспринимаю? — Как народное горе и бедствие и очень болею, что многие люди, в том числе из вашего брата — рабочих, а еще пуще из интеллигентов, не понимают того, что капитализм превращает меня, рабочего человека, в бесправного раба, и я это уже кожей своей почувствовал. Вот в этом, братец мой, мы с тобой и разнимся: ты не знаешь, что такое капиталистическое бесправие и рабство рабочего человека и не оцениваешь того, что было у нас такое великое счастье, как жизнь в советском обществе. И не можешь оценить этого счастья, потому, смею тебя заверить, что считал его естественным явлением в мире. И советские люди, между прочим, тоже были новым, единственным явлением в мире, и надо много мысли твоей потрудиться, чтобы все это понять…. Или возьми другое. В то наше советское время мы с тобой работали на государственном заводе, и двигатели, которые мы с тобой производили, шли государству, то есть на общее благо. А общество наше через наше же государство из нашего общего труда предоставляло нам все социальные блага, даже растило и учило наших детей. И зарплата была у нас довольно-таки достаточная как для мастеровых рабочих, и почет нам был за это, и знатность, за что был выставлен на Доске почета. Но после либеральных, то бишь буржуазных реформ положение поменялось. Теперь на частном предприятии продукция делается не для государства, а для рынка. Конечно, ее может купить каждый на этом рынке, если есть за что. Но суть в том, что вырученные доходы идут не государству на общее благо, а на банковский счет хозяина завода. О наших социальных правах и речи нет. Их, оказывается, можно теперь только купить у того же хозяина завода, за плату, какую он назначит, с расчетом, чтобы наша зарплата вернулась к нему опять же с прибылью. Такая, брат, петрушка получается. Профсоюзный рабочком тут предусмотрительно ушел вообще в сторону, вернее, под хозяйскую длань укрылся. Вот такое, братец, дело, с которым ты не знаком, и в этом мы с тобой расходимся. Но в последнее время, то есть, откровенно признаюсь, за время безработицы у меня появились мысли, что рабочим людям надо защищаться, надо восстанавливать советскую власть, то есть власть рабочего народа. Значит, власть труда восстанавливать над властью денег, потому что, братец, нас разделили — власть денег и безвластие труда, права денег и бесправие труда. А защищаться, как я теперь отлично понял, надо силой рабочей организованности. Рабочей организованности, однако, без рабочей организации не получится. И хорошо, что такая организация еще сохранилась, что нашлись люди из нашего же брата, которые приложили усилия для сохранения такой организации — а это наша с тобой партия по названию — коммунистическая. Так вот и тут у нас получаются расхождения. Ты, помнится, сам себя принуждал чуждаться всяких организаций, особенно партийных, оберегая свою индивидуальную, ложную, конечно, независимость. Таким ты портретом вышел из того времени и таким тебе быть до конца нынешней жизни твоей. Но нынче, выходит, мы с тобой в разногласии. Я стал другим, потому что понял — мне нужна организация для коллективной защиты рабочих, для борьбы рабочих за свои права. Вот так-то, братец мой. Я должен пойти в эту самую рабочую организацию. А ты стой здесь таким, каким я тебя поставил, и напоминай мне о том нашем времени и обо мне напоминай, каким наивным я был и что мы имели в том нашем времени Советов, и какое у меня тогда лицо было, не по обличью, конечно, а по моей гражданской сути — рабочее советское лицо.

Так беседовал Петр со своим портретом, опираясь локтями на комод, пока к нему не подошла жена. Татьяна подошла сзади, положила ему на плечи руки и ласково, чуть беспокойно сказала: