Дорога Отчаяния - Йен Макдональд

В шесть утра сирены взвыли и полторы тысячи штрейкбрехеров выбрались из чужих кроватей, натянули рабочую одежду и под надежной охраной промаршировали на завод по радиальным улицам, по Кольцу и мимо толп, скандирующих «Предатели! Предатели! Предатели!». Затем из остывших труб заструился дым, а грохот отвальных механизмов сотряс воздух.

— Это очень серьезно, — сказал Раэл Манделла–младший забастовочному комитету. Они перебрались в Б. А. Р./Отель (недавно переименованный, как, собственно, давно планировалось, в БАР/Отель путем закрашивания точек) из‑за обилия голодных ртов в доме Манделла.

Харпер Тью предсказал повышение объемов производства до шестидесяти процентов в течение десяти дней.

— Мы не дотянули до точки невозврата каких‑то пятидесяти двух часов, — сказал он. — Если мы не найдем способа ударить по штрейкбрехерам, Конкордату конец.

— Мы позаботимся о штрейкбрехерах, — сказал Уинстон Карамасов. Над его головой, казалось, замерцал темный нимб.

— Наконец Группе активных действий будет, о чем сообщить, — сказал Ари Оснан.

— Спокойно, — Раэл Манделла–младший сцепил пальцы, внезапно почувствовав ужасающую опустошенность. Видение, духовный ветер, мистическая сила, гнавшая его вперед, будто рельс–шхуну, пылавшая у него на языке, предала и покинула его. Он был просто человек — одинокий, слабый и ошибающийся. События заманили его в ловушку. Он не мог сказать «нет» руководителю Группы активных действий, а сказав «да», он становился слепым орудием толпы. Эта дилемма поразила его с идеальной точностью.

— Очень хорошо. Группа активных действий должна принять все необходимые меры.

Этой ночью общественный клуб «Экономическое равенство» был сожжен дотла. В дымящейся золе Доминик Фронтера и его констебли обнаружили останки восемнадцати штрейкбрехеров, воспитателя детского сада, владельца, его жены и младенцев–двойняшек. Этой ночью на пересечении улицы Инфаркта с Кольцом одному штрейкбрехеру нанесли пятнадцать ножевых ранений. Каким‑то чудом он выжил, чтобы носить эти шрамы до самой могилы. Этой ночью трех чужаков заманили в пустую будку обходчика, где их раздели догола, привязали к стульям и откусили им гениталии садовыми ножницами.

Этой ночью Раэл Манделла–младший прокрался домой и исповедался матери в своих сомнениях, ошибках и своей беспомощности. Несмотря на полученное от нее отпущение грехов, он не чувствовал себя прощенным.

Жестокость порождает жестокость так же, как ночь следует за ночью. Зверства громоздились на зверства. Невзирая на свое сочувствие забастовщикам, Доминик Фронтера не мог более закрывать глаза на безумие и насилие, сотрясавшие его город. Компания угрожала принять прямые меры против преступников, хотя ее служба безопасности не имела полномочий за пределами забора. Доминик Фронтера пообещал шефу службы отреагировать незамедлительно, хотя и не представлял, каким образом. Он отправился навестить Раэла Манделлу–младшего в Бар/Отель.

Личный телохранитель Раэла Манделлы–младшего не позволил Фронтере подойти к нему ближе, чем на три метра.

— Это должно прекратиться, Раэл.

Глава бастующих пожал плечами.

— Мне очень жаль, но это прекратиться не раньше, чем уедут штрейкбрехеры. Это их вина. Если вы хотите мирного разрешения проблемы, идите в Компанию, а не ко мне.

— Я только что оттуда. Они говорят то же самое, с точностью до наоборот. Не разыгрывай передо мной простака, Раэл. Я знаю тебя с тех пор, как ты был мальчишкой. Пока что у меня нет ни имен, ни доказательств, но закон — это закон, он не зависит от моих симпатий, и как только у меня появятся улики, он будет применен.

— Ты мне угрожаешь?

Доминик Фронтера лучше всех осознавал, насколько бессмысленно, с его‑то горсткой толстых, мирных констеблей, угрожать человеку, осмелившемуся бросить вызов транспланетной Корпорации Вифлеем Арес; и все же он сказал:

— Это не угроза, Раэл. Это совет.

К концу недели бежали все штрейкбрехеры за исключением трех сотен. Из этих оставшихся пятьдесят два остались навсегда — на городском кладбище. Эта же неделя была отмечена похоронами первого мученика Конкордата. Сепараторщик Вилли Гумира, 9 лет, холостой, был убит ударом кирпича по затылку в тот момент, когда попытался с ножом в руке подойти к сепараторщику–штрейкбрехеру из Мажино около начальной школы «Индустрия — это восторг». Вилли был мучеником, намеренной жертвой, победителем, чудовищем. Вилли опустили в землю в погребальной урне, накрытой бело–зеленым стягом Конкордата, под причитания матери, двух сестер и возлюбленной.

Раэл Манделла–младший и забастовочный комитет присутствовали на похоронах.

— И каковы сейчас показатели производства?

— Снизились до десяти процентов от оптимального уровня. По моим расчетам, завод станет убыточным через двадцать два дня.

— Забастовочного фонда хватит только на пятнадцать. Мавда, попробуй добиться денежной помощи и регулярных воздушных поставок от наших сторонников. Б. Дж., не ослабляй нажим на другие транспланетные компании, неудачи Вифлеем Арес — их удача. Я думаю переговорить с тетушкой, может быть, она сможет безвозмездно выделить нам место в церковных приютах. Это позволит сэкономить хоть какие‑то средства.

Шесть заговорщиков поклонились и разошлись каждый в свою сторону, а первые лопаты превосходной красной грязи обрушились на керамический гроб Вилли Гумиры.

49

Умертвив более трех четвертей своей плоти, Вдохновение Кадиллак стал в соответствующей степени менее покладистым, думала Таасмин Манделла.

— Госпожа, вы не должны позволять втянуть себя в диспут вокруг Сталелитейной компании Вифлеем Арес. Вы не должны смешивать дух с политикой.

Серая Госпожа и Железный Камерарий торопливо шагали по подземному коридору, ведущему из личных комнат в общие помещения. На слове «политика» Таасмин Манделла остановилась и прошептала Вдохновению Кадиллаку на ухо:

— Ты еси лицемер. Скажи мне, если дух не касается всякого проявления жизни, даже политики — истинный ли это дух? Скажи мне. — И она устремилась прочь по залитому неоновым светом коридору. Протезированный камерарий поспешал вслед за ней, щелкая и жужжа своими протезами.

— Госпожа, не сочтите за неуважение, но вы позволяете эмоциям затуманить ваш разум. Проигнорируйте тот факт, что Раэл Манделла–младший ваш племянник; вы должны принять взвешенное решение, следует ли допустить еретиков… прошу прощения, Госпожа, бастующих, в наши дортуары или нет. Если из рассмотрения устранены затемняющие картину субъективные факторы, решение становится совершенно очевидным.

У входа в зал аудиенций Таасмин Манделла снова остановилась.

— Разумеется, оно очевидно, Камерарий. Я объявлю о своей полной духовной, моральной и экономической поддержке Конкордата.

— Госпожа! Это безумие! Подумайте о паломниках, от чьей щедрости мы зависим — не будут ли они отвращены этим необдуманным шагом? Подумайте о Бедных Чадах — объединяясь с ере… забастовщиками, вы, в сущности, отвергаете их веру в святость Стальградского Храма. Вы не можете отринуть всех своих верных последователей — и пилигримов, и Бедных Чад!

— Мне известно, откуда исходят эти поддельные пророчества о фабрике, Камерарий. Я и на треть не так глупа, как ты полагаешь.

Она воссела на троне в зале аудиенций в столбе солнечного света, отбрасываемого расположенными под углом зеркалами. У ног ее были рассыпаны цветы и завитки металлической стружки, а перед ней стояла шеренга паломников с мрачно сведенными бровями, над которыми красовались девятиконечные звезды. Воздух дышал холодным благочестием.

— Это место нуждается в свете, — прошептала Таасмин Манделла самой себе, представляя десницу Панарха, открывающую базилику, словно банку с маринованными огурцами, чтобы впустить в нее сияние дня.

— Прошу прощения, мадам? — переспросило прислуживающее ей Бедной Чадо с металлической головой.

Бедное, бедное чадо, подумала Таасмин Манделла. По мере того, как очередь жаждущих излечения, благословения, пророчеств, прощения и исполнения молитв с шарканьем продвигалась вперед, она обнаружила, что сидит, разглядывает отражения облаков в зеркалах под крышей и думает о племяннике и войне, которую он ведет — о войне, ради которой и была ей дана ее мощь — под пустынным солнцем, открытым небом и пред глазами Панарха. Духовность в действии, вера в солдатских ботинках, ножевое лезвие революционной любви. Она правильно поступит, поддержав Конкордат. За все грехи свои они стоят за человечность, жизнь и свободу против Компании, несущей стерильность, механистическую регламентацию и полное уничтожение.

— Госпожа — Старухи из Черновы. — Стая беззубых бабушек в черных шалях склонилась в поклоне посреди цветов и стружки. Они несли уродливое деревянное изображение младенца. Его грубо вырезанный и нелепо расписанный лик имел такое выражение, как будто ему в задницу воткнули какой‑то острый предмет. — Они принесли прошение, госпожа. — Прислужница почтительно согнулась и жестами велела Старухам из Черновы приблизиться.