Вызовы Тишайшего - Александр Николаевич Бубенников

дня Страшного суда. Так мистически расшифровал «случайную и ненужный смерть» Тишайшего духовный вождь старообрядцев-раскольников.

Рука несломленного неистового Аввакума вывела мистические слова совсем уничижительные для Тишайшего: «Бедной, бедной, безумное царишко! Что ты над собою сделал?.. Где багряноносная порфира и венец царской, бисером и камнем дорогим устроен?.. Ну, сквозь землю пропадай и мучайся в аду!..»

Иначе воспринял известие о смерти царя Тишайшего Никон. Он горестно и трогательно публично расплакался. Но что в действительности стояло за этим старческим проявлением чувств? Искренняя печаль или надежда на счастливую перемену в судьбе? Что бы там ни было, бывший «особенный друг» своего низложения усопшему не простил и полного прощения не дал. «Воля Господня да будет, если государь здесь на земле перед смертью не успел получить прощения с нами, то мы будем судиться с ним во второе пришествие Господне. По заповеди Христовой я его прощаю, и Бог его простит, а на письме прощение не дам, потому что при жизни своей не освободил нас от заточения».

Существуют легенды и даже записи современников, что ближайший друг царя, первый боярин Матвеев умолял умирающего Тишайшего царя передать царство трехлетнему царевичу Петру, своему любимцу-родичу по родственной связи с царицей Натальей. Но ведь царские права болезненного Федора никем не оспаривались до смерти и после смерти Тишайшего…

Другое дело, что Матвеев, как никто другой, уже тогда чувствовал, что с уходом второго Романова завершалась огромная эпоха в жизни православной страны: кончалась Московская Русь и начиналась Россия Новой эры, империи Петра. И хотя между Петровскими реформами и смертью его отца Алексея Михайловича, царя Тишайшего, осталось еще место для нескольких лет царствования Федора и регентства царевны Софьи, в массовом народном сознании выстроится именно такая последовательность государей на российском троне: царь Алексей Тишайший – император Петр Первый. Конечно, подобная последовательность не точна хронологически, но она верна по существу, по исторической правде-истине.

Действительно, уже отец Петра, царь Тишайший, правивший без малого полных двадцать лет, с 1645 по 1676 год, чувствовал необходимость кардинальных нововведений, чтобы подойти к уровню цивилизации Европы, которую ранее православная Русь Рюриковичей заслонила от нашествия татаро-монгольской орды ценой немалых усилий и своего развития. Но православная Москва царей Рюриковичей Ивана Великого и Ивана Грозного считала себя Третьим Римом, а он не должен был разделить участь Рима Второго, Византийского, павшего под натиском турок-иноверцев. Время требовало появления фигуры, которая бы продвинула Россию рывком во времени, повысила авторитет возрожденной после Смуты начала 17 века России в мире.

Если сравнивать по историческим высшим меркам, отец Алексей Михайлович и сын Петр Алексеевич были разными по характеру и жизнедеятельности: царь Алексей Михайлович, спокойный и уверенный, осторожный и предусмотрительный, не отличался кипучей инициативностью и разумной рискованностью, зато она оказалась присуща царевичу и царю Петру в юности, молодости и зрелости. Близкие и помощники искренне любили Алексея Михайловича, единодушны в оценках и иностранцы, соприкасавшиеся с ним:

– Это такой государь, какого желали бы иметь все христианские народы, но немногие имеют.

– Царь Тишайший одарён необыкновенными талантами, имеет прекрасные качества и украшен редкими добродетелями.

– При неограниченной власти своей в рабском обществе царь Алексей Михайлович не посягнул ни на чьё-либо имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь.

Таков был отец Петра, Тишайший и Всемилостивейший. Казалось бы, Тишайший царь в исторической ретроспективе похож почти что на «облако в штанах», но при этом Тишайший царь смог в своей стране, измордованной до этого Смутным временем, с иноземцами на троне, неудачами под стенами Смоленска воеводы Шеина, твёрдо провести ряд изменений. Например, в армии учредили отдельные полки по иностранному образцу, а при дворе стали проводить театральные представления, развивалась общественная жизнь. Влияние иностранцев («иноземная зараза», как говаривали) быстро росло. В Москве появилась Немецкая слобода, Кукуй, где позднее будущий император Петр познакомится и с Францем Лефортом, прожигателем жизни, но близким по духу, дельным советником, и с очаровательной Анной Монс.

Интересно, что Тишайший царь обожал эпистолярный жанр, оставил после себя немало длинных писем, наставлений, размышлений философского характера. Но главное в его наследии – это, конечно, сын-царевич, который родился 9 июня 1672 года и счастливо был наречён любящими родителями Петром. Через три с половиной года царь Тишайший умер, не успев увидеть, каким стал сын. Конечно, правильно, что Тишайший не пошел на поводу у первого боярина Артамона Матвеева, не посадив на престол малолетнего царевича Петра, – ведь извести, отравить могли того недоброжелатели и завистники-заговорщики… Вглядываясь в колоссальную эпохальную фигуру императора Петра Великого, задаёшься вопросом: как подобное древо возросло на скромной суглинистой, но живительной почве Руси? Но ничто не происходит произвольно и случайно: нужен или побудительный толчок из прошлого через родовые исторические истоки, или манящая звездная государственная цель впереди. Появлению в России, феноменальной личности, император Петра Первого способствовало и то, и другое.

Семнадцатый век дал Петру Первому «народный материал», без которого он бы не сумел и шага сделать вперед. Это – трудолюбивые, терпеливые крестьяне, посадские и служилые люди. Царь мог сколько угодно сетовать по поводу их косности, относительного невежества и инертности. Но он должен был радоваться их выносливости, терпению и готовности, надрываясь, безропотно тянуть лямку реформ. В этом проявились не только особенности русского национального характера. Весь стиль и нормы жизни 16 и 17 веков делали людей такими.

Попробовал бы Петр Первый провести преобразования своими «оперативными, искрометными» методами и темпами с образованным и избалованным елизаветинским, екатерининским и павловским дворянством 18 века, которое любило за штофом и картами порассуждать о величии царя-императора Петра. Попробовал бы – и наверняка столкнулся бы с неприятием, явным отторжением реформенных преобразований. Ибо для елизаветинских, екатерининских и павловских дворян права, неотъемлемые и навечно дарованные первенствующему сословию, превратились уже в категорию, через которую даже цари-императоры не должны были преступать. Сословный эгоизм 18-го, да и 19-го века был уже иного порядка, чем, скажем, в 17 столетии Тишайшего.

Петровские реформы справедливо связываются с выходом к Балтийскому морю. Но опыт показал, что прежде чем бороться за Балтику, следовало одолеть опасность с юга и разрешить противоречия с Польшей и Литвой, а для начала, по минимуму, отбить у них старинный град Смоленск и возвратить под руку московского царя. Это и было во многом сделано в годы правления Тишайшего. За успешным «Смоленским вызовом» последовал неудачный «шведский вызов» Тишайшего, уроки которого дадут силы и уверенность Петру успешно вести и выиграть 20-летнюю Северную войну со шведами и их союзниками.

При внешней самостоятельности Петр двигался в направлении, которое задал второй Романов, вошедший в русскую и мировую историю