Вызовы Тишайшего - Александр Николаевич Бубенников

вены» и «открывал царскую кровь».

Но если кровопускание и молитва не приносили облегчения, приходилось лечиться всерьез. Доктора прописывали рецепты, на основании которых в Аптекарском приказе готовили лекарства. В документах эти лекарства для царя фигурировали без указания имени больного. По-видимому, все по той же причине: о царском нездоровье не принято было говорить вслух. Можно и нужно было подымать заздравные чаши, желая многолетия царю и всему царскому семейству. Распускать же язык, и рассуждать о больших и малых хворях государя Тишайшего было смертельно опасно для придворных.

Закрытость «болезненной темы» была вызвана разными причинами. Боялись сглазу и наговора – ведь недобрый взгляд и недоброе слово тоже наводило порчу. К тому же опасались за стабильность в государстве: нездоровый и уж тем более умирающий государь – большой соблазн для захвата власти и появления опасных самозванцев, который несчастная страна насмотрелась вдоволь в Смутное время. Нужны были действительно веские основания – серьезная болезнь царя, чтобы, как последнее средство, прибегнуть к всенародному чудотворному молению о государевом выздоровлении.

Действительно, Алексей Михайлович был склонен к полноте. Между тем никто и никогда не мог обвинить Тишайшего в чревоугодии и в избыточном питии. «Царь умерен в пище, пьет очень немного вина, иногда только пьет квас или легкое пиво» – писал иноземец-современник. Пока Тишайший был полон жизненных сил и энергии, полнота нисколько не беспокоила его, не портила, напротив, свидетельствовала – по крайней мере, в представлении русских людей – о его здоровье и мужской красоте. Но после знаковых церковных Соборов 1666 и 1667 годов Тишайший царь стал заметно прихварывать, и вот тогда-то тучность стала превращаться из красоты в точащую плоть болезнь.

Для русского народа и иноземных современников был еще один достаточно точный показатель царского самочувствия – частота его участия в церковных праздниках и охотничьих забавах. Ведь Тишайший славился в своем православном Московском государстве, как известный усердный молитвенник и отменный охотник. Но в последние годы жизни Тишайший царь стал проводить больше времени дома. Наблюдавший царя иноземец-современник писал про «достоверного царственного охотника»: «Довольно редко выезжает он на охоту в поместья, то есть в загородные дворцы». Причем большинство своих поездок царь предпочитал совершать теперь не верхом, как в бурной охотничьей молодости, а в карете.

И все же смертельный сердечный удар оказался неожиданным и для окружения государя, и для самого Тишайшего. Его Тишайшему нанесла случайная, банальная (но мистическая!) простуда. Конечно, между общим состоянием здоровья – а оно, несомненно, постепенно ухудшалось – и простудой существовала связь. Организм был ослаблен и уже не так, как прежде, сопротивлялся простудным болезням…

Ничто не предвещало трагического исхода для благочестивого Тишайшего царя. Шел январь 1676 года. Царь был весел и здоров. Он принимал послов из Голландии, слушал с царевнами и царевичами придворными музыку, любовался живописными зимними пейзажами. Но в начале января проявились самые первые признаки нездоровья, к 20 январю они усилились, превращаясь в тяготы болезни. Тишайший возжелал лечиться самостоятельно, не прибегая к таблеткам, не пользуясь услугами отечественных и иноземных врачей. Во всяком случае, доктора позднее утверждали, что Тишайший царь отказался от их услуг. Собственное же лечение было своеобразным, если не сказать что самоубийственным. Уже весь в жару, обливаемый обильным потом, царь требовал многажды холодного кваса. На живот и грудь Тишайший почему-то клал толченый лед, показывая жестами, что именно там у него болит. Через неделю положение Тишайшего царя стало практически безнадежным. По тогдашнему образному выражению, настало время «нашествия облака смертного», когда 46-летний государь «оставляет царство земное временное и отходит в жизнь небесную и вечную».

Наконец, 29 января 1676 года царь соборовался и благословил на царство болезненного сына Федора в его неполные 15 лет. Наверняка подводили к умирающему отцу и маленького Петра Алексеевича, которому тогда было всего три с половиной года. Одним из последних и традиционных волеизъявлений умирающего Тишайшего царя было освободить из темниц узников и уплатить долги за должников. В ночь с 29-го на 30-е января наступили агония Тишайшего от сильнейшей сердечной недостаточности и мучительная смерть.

Поутру гроб был отнесен в Архангельский собор. За гробом в кресле несли Федора Алексеевича. Новый царь серьезно недомогал, так что придворные не были уверены в том, что им не придется вскоре повторять печальное шествие. Но болезненный тщедушный Федор переживет отца на шесть лет и умрет двадцатилетним 27 апреля 1682 года, когда его сводному брату, сильному и здоровому царевичу Петру Алексеевичу будет уже полных 10 лет.

В траурной церемонии участвовала черная от горя царица Наталья (которой будет суждено отдать Богу душу тоже рано, в 42 года). Ее по традиции несли на носилках, устроенных по подобию саней. По совершении литургии придворные простились с усопшим. Он был погребен на правой стороне собора подле гроба царевича Алексея Алексеевича.

Согласно летописям и официальным правительственным источникам, царь умирал смертью благочестивой, доброй и возвышенной – в просветлении и покаянии. Но покаяние – это еще и воспоминания о прегрешениях, которые не получили искупления. Воспоминания о неискупленных грехах наверняка томили душу совестливого и набожного Тишайшего: как здесь не вспомнить, с какой настойчивостью он выспрашивал прощение у отлученного от него опального Никона за свои царские вины…

Скорбели ли о царе Тишайшем в народе? С одной стороны, рыданья, слезы подданных под колокольный звон. Современник писал: «Когда опечаленный русский народ увидел это торжественное похоронное шествие, то раздались такие ужасные, исполненные всенародной скорби вопли, что, казалось, уши раздирает какой-то пронзительный звон колоколов». Но была ли эта скорбь искренней, вот в чем вопрос на другой стороне, когда после Смуты, похоронивший двух царей Романовых, православный народ скорее всего был озадачен пугающей неизвестностью будущности при новых царях династии – что-то будет дальше с Россией?

Переживания о смерти Тишайшего придворных, живших более тридцати лет при покойном государе, были куда разнообразнее и конкретнее. Наступало время перемен. Одни придворные в эти дни дышали надеждою возвыситься, не рухнуть в пучину забвения, наоборот, пробиться выше. Родичи, свойственники, знакомцы, «близкие к телу» Тишайшего царя, не без основания рассчитывали также выдвинуться вперед и ввысь. Других пугали забвение, угроза оттеснения от трона. Потому скорбь при дворе была всегда адресной, с диапазоном от скорби-радости до скорби-потрясения.

Иные чувства бушевали в стане староверов-раскольников, окончательно изменивших свое отношение к Тишайшему с началом осады восставшего Соловецкого монастыря. «В муках он сидит, – слышал я от Спаса», – писал мятежный и неистовый старец-старовер Аввакум, отправляя «благочестивейшего из царей» Тишайшего прямехонько в адский огонь. Царь у протопопа умер, наказанный за грехи раскола Богом. Свершен суд за разорение обители и казни соловецких мучеников – не случайно царь заболел на следующий день после падения Соловков, а скончался в канун