Темные объятия - Шеррилин Кеньон

— Хорошо. Только ответь мне на один вопрос.

— Какой?

— Какую школу ты кончил?

— Я не кончил, — пробормотал он, глядя в сторону.

— Хорошо, в каком классе ты бросил школу?

Тейлон попятился. На такие вопросы ему ответить было нечего.

Боль в ее глазах поразила его в самое сердце.

— Тейлон, что все это значит? Я, знаешь ли, не дурочка. И прекрасно знаю: не бывает такой аллергии на солнечный свет, чтобы человек не мог даже у окна постоять? И не думай, что я не заметила, как ты прячешь зубы, — никогда не показываешь их в улыбке, и даже когда мы целуемся и я подбираюсь языком к твоим зубам — немедленно отстраняешься.

Тейлона охватило искушение воздействовать на ее разум, заставив забыть этот разговор и перевести беседу на что-нибудь более приятное.

— Ну, и чего ты хочешь? Чтобы я признался тебе, что я вампир? Что по ночам вою на луну?

— А разве нет? — Решительно шагнув, к нему, она схватила его за подбородок, словно хотела силой открыть ему рот. — Покажи зубы, Тейлон!

Он шагнул назад.

— Не могу.

Она обожгла его взглядом:

— Ты — Спейрр, верно? Не знаю, как это возможно, но именно тебя я видела во сне! Так или нет?

Он молча уставился в пол.

— Я никому не скажу, — смягчив голос, пообещала Саншайн. — Но мне нужно знать.

— Да какая разница? — рявкнул Тейлон. — Предположим, да. И что ты сделаешь — выкинешь меня за дверь?

— Нет, — выдохнула она. — Я никогда не выкину тебя за дверь.

— Тогда зачем тебе знать?

В ее сузившихся глазах снова вспыхнул огонь.

— Потому что я хочу, чтобы ты был со мной честен. Хочу, чтобы доверял мне и не боялся рассказать о себе.

Ее слова резали ему сердце, как ножом. В былые времена ему казалось, что весь мир — против их любви. Социальное неравенство, сплетни о его матери, насмешки над ее родителями — их разделяло абсолютно все.

Но теперь, кажется, вся вселенная сплотилась, чтобы не дать им быть вместе.

— С чего ты взяла, что я должен что-то тебе рассказывать? Может быть, мне от тебя нужен только секс?

Пораженная, она отшатнулась от него.

— Это правда?

Боль в ее глазах рвала его на части. Он вовсе не хотел заставлять ее страдать!

— А тебе? — ответил он вопросом на вопрос. — Ответь мне, Саншайн, чего ты хочешь от меня?

— Честно сказать — не знаю. Ты привлекаешь меня, но и пугаешь. Я боюсь твоих глаз. Тейлон, ты позволишь мне узнать тебя поближе?

— Нет, — процедил он сквозь стиснутые зубы, — это невозможно.

— Тогда объясни, почему невозможно! Послушай, я давно уже не маленькая девочка, за которую все решают взрослые! Я думала, ты меня уважаешь!

— Так и есть.

— Тогда веди себя со мной, как со взрослой. Объясни, почему не можешь ответить на самые простые вопросы о себе.

Она просит о невозможном. Тейлон не может сказать ей правду, пока Ашерон или Артемида не освободят его от присяги Охотника.

— Если я расскажу тебе, кто я, твоя жизнь будет в опасности.

— О моей безопасности беспокоиться поздновато: я живу в Новом Орлеане, над одним из самых популярных ночных клубов в городе, и оставляю машину в переулке, где вчера убили двух человек.

— Это были не люди! — вырвалось у Тейлона, прежде чем он успел сообразить, что говорить об этом не следует.

— А кто же они?

Расскажи ей все...

Это желание было почти невыносимым. Но до сих пор Тейлон никогда не нарушал Кодекс Молчания. Никогда.

«Даймоны хотят позабавиться с твоей подружкой, кельт. Не оставляй ее без присмотра».

Она имеет право знать, что за ней охотятся.

— Тейлон! — Она бросилась в его объятия, сжала в ладонях его лицо. Ее прикосновение, теплое и нежное, смягчало его душевную боль.

Он чувствовал, что уже почти не в силах ей сопротивляться.

— Доверься мне! Клянусь, я тебя не выдам!

— Не могу, Саншайн. Честно, не могу.

— Не хочешь, Тейлон! Просто не хочешь! — Раздраженно вздохнув, она опустила руки. — Ладно. Храни в тайне свои секреты. Делай, что хочешь, и будь счастлив. Только, сделай милость, без меня!

И она бросилась от него прочь.

Тейлон протянул к ней руку — она увернулась.

— Саншайн...

— Не трогай меня! Я на тебя чертовски зла!

— Саншайн, пожалуйста, не сердись!

Она покачала головой.

— Бархатный голос, взгляд нашкодившего щенка... Извини, на меня эти приемы не действуют. Уходи.

Тейлон поморщился: сердитые слова и особенно — боль, которая в них звучала, ранили его в самое сердце.

В этот миг он понял кое-что о себе. Зарек и Ашерон правы: он боится. Боится уйти — и боится остаться.

Меньше всего ему хотелось снова потерять Нинью. Однако сейчас, глядя на Саншайн, он понял: хоть в этой женщине и живет душа его жены, она — совсем другая.

В чем-то — намного сложнее и утомительнее. Нинья никогда на него не сердилась, — даже когда он этого вполне заслуживал. Она была тихой и застенчивой. Совсем не такой, как решительная, требовательная, безоглядно откровенная Саншайн.

Если бы он отказался что-то рассказывать Нинье, она бы просто перевела разговор на другую тему. Она никогда бы не смогла свалить с ног даймона или вырвать свою вещь из пасти аллигатора.

Но — вот что самое поразительное — в Саншайн его больше всего привлекал именно этот огонь. Эта готовность смело противостоять миру — и ему самому.

— Как? — ядовито проговорила она. — Ты еще здесь? Не понял намека?

Он невольно улыбнулся.

— Саншайн, я не хочу уходить. Почему бы тебе просто не принять меня таким, какой я есть?

— А какой ты есть, Тейлон? — вздохнула она. — То немногое, что я о тебе знаю, меня устраивает — но это ужсовсем немногое. Ты живешь в болоте. Приручаешь крокодилов. У тебя много денег и нет фамилии. И еще есть помощник по имени Ник. Вот и все, что мне известно о Тейлоне. Согласись, маловато.

Она смело встретила его взгляд.

— Я отказываюсь иметь дело с человеком, который мне не доверяет настолько, что боится озвучить даже свои анкетные данные. Хочешь уйти — дверь вон там. А если хочешь остаться — придется тебе быть пооткровеннее и рассказать что-нибудь содержательное.

— Например?

— Как зовут твоего лучшего друга?

— Вульф Трюггвасон.

Саншайн изумленно взглянула на него.

— С ума сойти, ты ответил на вопрос! Как только мир не перевернулся?

— Не смешно. Так что же, я остаюсь?

Саншайн немного подумала, надув губы.

— Ладно, — но только потому, что не можешь выйти на улицу при свете дня.