Гангутцы - Владимир Рудный

Допрос пленного офицера, захваченного Петром Сокуром, не разрешил загадку Моргонланда. Не понимая, что нужно русскому артиллеристу, пленный старался ему угодить и усердно расписывал страх соотечественников перед русскими снарядами.

Гранину это льстило: пусть капитан Сукач слышит, что врагу памятны не только удары пехоты.

Пленный обмолвился о каком-то предательстве на далеком острове, где русская артиллерия перебила многих финских офицеров и немецких инструкторов.

— На Моргонланде? — живо спросил Гранин. — Там, где взорвался маяк?

Пленный сказал:

— Маяка на том острове не было. Там стояла деревянная наблюдательная вышка, на которую не стоило бы тратить снарядов, если бы предатель не сообщил вам об офицерских сборах на острове.

— Было такое дело? — спросил Гранина Сукач.

— А, припоминаю, — небрежно бросил Гранин, но не выдержал и сознался: — Худо финнам живется, если на каждом шагу им мерещатся заговоры. Ничего, Яков Сидорович, мы про эти сборы не знали. Просто Брагину приказано было зажечь вышку на острове Порсэ. А он долго не мог в нее угодить. Я ему еще всыпал за перерасход снарядов.

— Теперь придется наградить?

— Да уж сегодня утешу…

Гранин вернулся в дивизион, так и не узнав ничего про Моргонланд.

Впрочем, какая разница, отчего и почему взорвался маяк? Нет маяка — и все. Гранин вдруг понял, что загадка им выдумана: тоскует душа по боевому, настоящему делу.

После первого залпа не было настоящего дела. Финское радио то извещало, будто Ханко уже занят частями «Ударной группы», то сообщало о новом сроке, установленном Маннергеймом, — разгромить русских к 1 августа. Многочисленные штурмы перешейка не приносили успеха. Противник осторожно прощупывал, выискивал слабые места на флангах, одновременно сжимая ханковцев блокадой, бомбя и пытаясь терроризировать артиллерийским огнем.

Гранину хотелось бы выйти навстречу врагу, заманить его корабли к скалам, заставить драться, навязать бой, — вот это будет помощь фронту Великой войны! Сводки с фронта поступали плохие. Каждая сводка будто спрашивала: «А какое участие принимаешь в этой битве ты, морской артиллерист Гранин? Сделал ли ты все, что в твоих силах, для разгрома врага?»

Он помогал пехоте, помогал летчикам — хорошо, благодарные письма шлют.

Но где же морской противник? Где германские и финские корабли?..

Появление «Ильмаринена» так обрадовало Гранина, что он примчался на Утиный мыс, чтобы лично руководить огнем батареи. Но броненосец при первых же ответных залпах ушел прочь. Гранин настолько расстроился, что не заметил обиды, нанесенной им командиру батареи. Ему указал на это Пивоваров. «Зачем, говорит, ты, командир дивизиона, в решающую минуту подменил командира батареи?» И батальонный комиссар Данилин, обычно покладистый, мирный, пробурчал: некрасиво, мол, лишать молодого командира радости боевой минуты, к которой тот готовился годами. Гранин рассердился:

— Да что вы привязались? Какая минута?! Не мы же прогнали броненосец, а летчики! Вот поеду к Белоусу и узнаю, далеко ли ушел этот «Ильмаринен»…

Белоус огорчил Гранина:

— Удрал броненосец, и, видимо, надолго. Наши бомбардировщики его преследуют. А тебе спасибо за контрбатарейную борьбу. Как твои пушкари открывают огонь — нам дышать можно. Только бейте не сразу, как мы взлетаем, а погодя, перед посадкой. Садиться, дьяволы, не дают. Когда Игнатьев нашел «Ильмаринен», они до того обозлились, что бросили на посадочную полосу пятьсот снарядов. Я уже прикидываю, нельзя ли где выкорчевать лес и устроить запасную площадку…

Вечером Гранин изливал Пивоварову душу:

— Был у Сукача. Сукач воюет. Разведчики ходят на ту сторону, у финнов пушку стащили. Сукач хвастает, что его снайпер Сокур перебил врагов больше, чем весь наш дивизион. Был у Белоуса. Воюет. Топит корабли, штурмует Турку. Алексею Антоненко и Петру Бринько звание Героя Советского Союза присвоили. Алексей Касьяныч Антоненко в один день сбил три самолета: утром — в Таллине, днем — по пути на Ханко, вечером — над Ханко. А мы с тобой? Строим блиндажи в три наката, будто собираемся принять на позиции все бомбы и снаряды, что есть у Гитлера на складах. Содействуем. Поддерживаем. Перекидываемся снарядами. Хоть бы завалящий эсминец к берегу сунулся — и то дело…

Пивоваров сам мечтал об этом. Но он любил расхолаживать Гранина.

— Мы же артиллеристы, Борис Митрофанович. Наша война — позиционная.

— Знаю, что не хлебопеки. Но я сплю и вижу, как мы с тобой в тыл к финнам пойдем. Нам приказано жечь землю под ногами врага. Нам, нам с тобой положено этим заниматься. За это народ столько лет кормил нас! А направление — слыхал? Витебское!.. Эх, пустил бы Кабанов нас в Финляндию, мы бы им весь тыл расковыряли. Помнишь, Федор, как лазили по Койвисто, по Сескару? Какие люди с нами шли — молодец к молодцу!..

И начались воспоминания: про зиму сорокового года, про то, как мчались пятьсот матросов белыми призраками по снежным полям Финляндии, как распахивали они перед атакой промерзшие халаты, чтобы на страх врагу в черных бушлатах идти в бой.

Вечерком Гранин брал баян, пристраивался возле КП и напевал:

Сама садик я садила…

Это значило, что Гранин тоскует, что ему не терпится в бой.

* * *

Гроза разразилась на западном фланге, на пограничном острове Хорсен. Когда-то там жил состоятельный финн, владелец каменного дома в лощине на северной стороне и моторного барказа, на котором он по ночам путешествовал в Швецию и на Аланды, оказывая услуги полковнику Экхольму и одновременно перевозя контрабанду. Наши пограничники, заняв это опустевшее шпионское гнездо, установили там дозорный пост. А с первого дня войны оборону на Хорсене держал взвод солдат.

Тактически Хорсен расположен выгодно. Сравнительно небольшой пролив отделяет его от материка. Окруженный множеством островков и заросших мхом обрывистых скал, он господствует над западными подходами к Ханко, в частности к позициям батарей Гранина. Но и сам Хорсен уязвим, особенно с севера. Узкие мостки переправы ведут оттуда на финский островок Старкерн, а за Старкерном цепь отмелей и рифов и снова остров Гунхольм. С берега на берег тут можно перебраться вброд.

С первого часа войны по Хорсену били минометы и пулеметы, а после провала финских штурмов на Петровской просеке — и артиллерия.

Хорсен горел. От единственного дома уцелели только высокая черная труба и половина подвала. Несколько раз в день шюцкоровцы разведывали переправу. Взвод, оборонявший Хорсен, понес большие потери. Настал час, когда в живых остались раненный в голову сержант и семеро солдат, закопченных, измученных многодневным боем и бессонницей.

Сержант рассудил, что о круговой обороне острова нечего и помышлять: надо дожидаться подкреплений. А пока он закрепился на развалинах у переправы, о чем доложил по телефону на материк. Потом связь с материком оборвалась.

На Ханко еще нигде и никто не отступал. Мысль об отходе казалась солдатам чудовищной. Солдаты понимали, что остров без поддержки удержать немыслимо. Не всем, возможно, суждено дожить до того часа, когда придет смена. Но смена будет. Надо драться, чтобы задержать врага.

Отстреливались, считая каждый патрон. Бросали гранату лишь тогда, когда финны добирались уже до берега. Переправа стала непроходимой. Когда Кабанову доложили, что с запада, со стороны острова Кугхольм, к Хорсену направляется финский десант, он приказал штабу артиллерии отсекающим огнем воспрепятствовать продвижению противника, а за бойцами, которые обороняют переправу на северной стороне, против Старкерна и Гунхольма, послать буксир и снять их с острова.

Летали в тот район эмбеэрушки Гангута — их осталось три на морском аэродроме, — летчики установили, что в районе Вестервик и во всех бухточках полуострова Подваландет сосредоточены лодки, катера и солдаты.

В полуденный час из Рыбачьей слободки на западном берегу Ханко к Хорсену вышел «Кормилец». На полдороге буксир обстреляли, но в эту минуту Гранин начал с финнами перестрелку. «Кормилец» проскочил к северо-восточной части Хорсена, к крутой высоте, за которой находился дом над северной переправой.

— Как же их поскорее сюда вызвать, пока финны заняты перестрелкой? — вслух произнес Шустров, выбирая, кого из вольнонаемных матросов послать на остров.

— Позвольте, Василий Иванович, мне сбегать? — попросил Алеша. Он бывал на Хорсене еще в мирные дни. — Я помню, где этот дом. Мы туда для пограничников консервы носили.

— Беги, сынок. Только поберегись финнов. Скажи, чтобы солдаты поспешили. Я продержусь тут, возле берега.

Алеша перемахнул за борт и по торчащим из воды скользким и острым камням добрался до суши.