Дело - Чарльз Сноу

Когда мы впервые познакомились, он был молодым человеком с большим будущим, самым блестящим среди плеяды молодых адвокатов. Я же тогда был молодым провинциалом, про которого говорили: «умен, но не на месте». Со мной он всегда был очень вежлив, потому что таким был от природы; он старался быть занимательным, потому что предпочитал веселых людей скучным, но он не думал, что жизнь будет часто сталкивать нас впоследствии. Таким образом, наше знакомство продолжалось немало лет. Затем я оставил адвокатскую деятельность, он же с успехом продолжал ее. Он считал, что далеко пошел в жизни. И был немного поражен, когда выяснилось, что каким-то приятно загадочным путем я добился большей, чем он, известности. Он был поражен, но ничуть не огорчен этим. Так уж устроен мир. Люди с царем в голове выскакивали на поверхность, когда вы меньше всего ждали этого. Лишнее доказательство тому, как легко ошибиться в своих суждениях. Он не был завистлив и был далеко не таким снобом, каким казался. Он был готов признать, что я заслуживаю перемен, происшедших в моей жизни. Я ему от этого даже больше нравился.

Но хотя он теперь был больше расположен ко мне, покладистее он не стал. По доброй воле я не избрал бы его себе в оппоненты. Отчасти потому, что он все время занимался практикой, тогда как я уже давно отошел от настоящей адвокатской работы. Но главным образом потому, что, несмотря на свою манеру держаться «душой общества», на деле это был человек твердый и крайне несговорчивый.

Усевшись возле окна, за которым лежал сад, окутанный туманно-серыми сумерками, мы болтали о том о сем, перед тем как приступить к делу, и я сознавал, что у меня перед ним есть всего лишь одно преимущество. Я не только лучше знал все обстоятельства возникновения этого дела — с юристом его масштаба существенного значения это иметь не могло. Я к тому же лучше знал и людей. Это могло оказаться палкой о двух концах, это могло принести не только пользу. Однако это был мой единственный козырь.

— Пожалуй, нам следует условиться кое о чем, — сказал я.

Мы сидели лицом друг к другу. Со стороны наш разговор мог показаться случайным, непринужденным; непринужденным он отнюдь не был — он был очень острым и напряженным.

— Наверное, трудно рассчитывать, чтобы они стали придерживаться обычного порядка судопроизводства, — сказал Доуссон-Хилл.

— Невозможно, — сказал я.

— Лучше уж мы станем по ходу действия указывать им, если что-либо не будет служить доказательством для суда. Согласны?

Я кивнул.

— В остальном же будем придерживаться принципа — действуй по усмотрению.

Я снова кивнул.

— Само собой разумеется, что говорить с членами суда мы можем, когда и где нам будет угодно. Я, например, приглашен в понедельник на обед к ректору. Не стану делать вид, что разговор о деле во время обеда исключается. Есть у вас возражения?

— Никаких.

Вопрос был из серии ненужных. Аналогичных примеров в судебной практике припомнить я не мог. Его пригласили оказать юридическую помощь старейшинам колледжа, которые одновременно являлись судьями: как можно было предотвратить его разговоры с ними?

— Ну что ж, Люис, думаю, что начинать завтра придется вам.

— А как насчет того, чтобы вы сначала выступили с обвинительным словом против Говарда?

— Нет, нет! Ведь вы же опротестовываете приговор. — Доуссон-Хилл улыбнулся своей высокомерной улыбкой, чуть опустив книзу уголки рта. — Ректор высказался на этот счет вполне определенно. Но и без того это было бы совершенно очевидно. Нет, нет. Завтра начинаете вы.

В конце концов мне все равно пришлось бы уступить. Почему было не сделать этого без лишних слов? Но это было очко в его пользу. В этом деле я охотно предоставил бы начинать ему.

— Итак, кого же вы намечаете опросить завтра? — спросил он, после того как я выразил свое согласие.

Вопрос был задан не из праздного любопытства. Он хотел узнать, как я строю свой план защиты, и он имел на это право.

— Говарда.

— Вы хотите начать с него? — Он усмехнулся.

Еще очко в его пользу. Не успел я выговорить имя Говарда, как он уже понял, в чем дело, — я не был уверен в своем главном свидетеле.

— Думаю, — продолжал он с налетом безличного профессионального ехидства, — что если какое-то время над ним поработаю я, то это займет у нас почти весь завтрашний день.

— Думаю, что да, — ответил я.

В воскресенье, докладывал я дальше, я хочу опросить Скэффингтона, Мартина, Фрэнсиса Гетлифа. Не вижу, почему бы мы не могли уложиться с ними в утреннюю сессию. А кого хочет опросить он?

— Только одного свидетеля. Этого, как его, Кларка.

— В чем же будут заключаться его показания?

Это опять-таки был профессиональный вопрос, и на этот раз вправе задать его был я.

— Характеристика. Характеристика, боюсь, отрицательная. Он расскажет нам, как отзывался о своей работе ваш подзащитный Говард.

— Неужели вы считаете, что это допустимо?

— Дорогой мой Люис, мы же условились, что вы сможете остановить свидетеля, если он выйдет за рамки дозволенного.

— Вы тут немного хватили через край.

— Во всяком случае, меньше, — сказал Доуссон-Хилл, — чем хватили мистер Говард и его сторонники. Или я ошибаюсь?

Сейчас при слабом освещении, скрадывавшем сеть морщинок под глазами, лицо его казалось более чем когда-либо неестественно молодым, слова звучали непринужденно, тем же тоном он мог бы, например, предложить мне выпить с ним стакан виски. И, однако, мне вдруг стало ясно, что он всей душой с ними. Он держал себя не просто как известный адвокат, оказывающий добрую услугу своему старому колледжу. Это было верно, но только отчасти. До этой минуты я считал само собой разумеющимся, что симпатии его, как консерватора, естественно, должны быть на стороне власть имущих. Точно так же считал я само собой разумеющимся, что, как всякий хороший адвокат, он, конечно, желает победы стороне, пригласившей его. Оба эти соображения были правильны, но они отнюдь не были исчерпывающими.

Уравновешенный и dégagé[28] на словах, он был увлечен этим делом не меньше моего. Он был резко враждебно настроен против Говарда и, пожалуй, еще более резко враждебно против его «сторонников». Я услышал от него еще одно выражение, произнесенное все тем же высокомерным, легкомысленным, внешне беспечным тоном: «говардовская фракция».

Это звучало предостережением, и я изменил линию разговора.

Пора, сказал я, условиться относительно того, что мы будем считать «общими исходными положениями». Если мы этого не сделаем, нет никакой надежды на то, что Уинслоу и даже Кроуфорд будут поспевать за нами, и тогда дело может тянуться до бесконечности.

— Хоть убейте, — сказал Доуссон-Хилл снова небрежным профессиональным тоном, — я просто не вижу, как они смогут растянуть все это дольше утра вторника. Даже при том, что весь понедельник уйдет у них на препирательства, бог с ними.

— Утра вторника?

Это доказывает, сказал я ему, что он никогда не жил в колледже.

Вспышка личных чувств погасла, мы снова обратились к делу.

— Хорошо, — сказал Доуссон-Хилл. — Итак, «общие исходные положения»?

— Согласны ли мы оба, что фотография в диссертации Говарда, воспроизведенная затем в его статье, была поддельна? То есть что она сознательно была подделана кем-то?

— Да!

Я имел в виду фотографию с увеличенным проколом от кнопки, из-за которой и началось все дело.

— Ваша линия, без сомнения, будет, что подделана она была Говардом. Моя, что подделана она стариком Пелэретом. Согласны?

— Не в рамках «исходного положения», — возразил Доуссон-Хилл, моментально выхватывая меч из ножен.

Он уступил, что это положение будет лежать в основе нашего спора, но на большее соглашаться не хотел. Я и не ждал, что он согласится.

— Но вот это, — сказал я, — считаю, должно быть признано «исходным положением»: фотография, пропавшая из тетради Пелэрета. По мнению ученых, которых я буду опрашивать, подпись под ней должна относиться к фотографии, тождественной той, что фигурирует в диссертации Говарда и которая, как выяснилось, была подделана. Я не жду от вас признания, что подпись обязательно означает это. Но предположите, что фотография была бы на месте и что она была бы поддельна, — ведь тогда не требовалось бы доказательств, что подделал ее Пелэрет?

— Я не вижу необходимости признавать это.

— А я вижу в этом очень существенную необходимость.

— Простите, Люис, но я на это не согласен.

— Если вы отказываетесь, я так просто оставить это не смогу. Видите ли, суд слишком много раз выслушивал показания своих ученых. Мне придется настоять на том, чтобы тетради Пелэрета рассмотрели ученые, приглашенные со стороны.