Галактика 1995 № 1 - Виктор Потапов

— Нет у меня никаких претензий! Нет! — нервно и торопливо ответил X. — Только вы все же посмотрите, посмотрите, а то как бы нам… Вы его консепсию (именно так он произносил это слово) еще не знаете. — X. многозначительно помахал рукой в воздухе, но ничего больше не добавил. Впрочем, и так все было ясно.

Мне очень хотелось дать ему совет не лезть в чужие дела и заниматься своими. А то у нас один работает, а десятеро выясняют, что да как. Например, не выстукивает ли кто-нибудь на ребрах динозавра шифровку американцам или англичанам. Но я сдержался, хотя язык так и чесался. Я знал А. П. как порядочного человека, но в наше время…

— Говорили, до войны он работал со Свирским? X. кивнул.

— Да. Богуш хорошо начинал. Первый полный скелет динотерия на территории СССР, а может и Европы, не помню. А потом р-раз! и сел врагом народа.

— Угу, — поддакнул я и поднялся. — Спасибо за чай. — Последую вашему совету, схожу, погляжу, чем он там занимается.

Картина была впечатляющая: на краю раскопа, поджав к подбородку колени, обхватив ноги, сидел Богуш. Перед ним из стены кривыми когтями торчали ребра динозавра, а под ними на камешке горела свеча.

Ошеломленно смотрел я на все на это и думал, что зря грешил на А. П. Поминки на кладбище динозавров! Вот уж правда!

Некоторое время спустя Богуш, не поворачивая головы, сказал:

— Выходи! Чего прячешься?.. Кто там?! Я подошел и извинился.

— Иван Антоныч… А я думал это X. — голос Богуша помягчал. — Все крутится возле меня, вынюхивает. Вернемся, точно напишет.

— А. П. — порядочный человек.

— Все мы порядочные, — отозвался Богуш таким тоном, что я не стал с ним спорить.

— Зачем это? — спросил я. — Свечка.

— А там не только свечка, — усмехнулся Богуш, — там еще и крестик.

Я пригляделся. Действительно, в темноте я не заметил воткнутый в землю позади свечи связанный из двух веточек крест.

— Ну это вы зря, Владимир Андреич. Совсем зря. Сами на рожон лезете. Бог знает, что подумать могут. Мистика какая-то или знак. Приказывать не стану, но лучше вы прекратите это.

— А как с совестью быть?..

— Не могу сказать, потому что не знаю, о чем вы.

— Да-а… конечно… — протянул Богуш задумчиво. Закурил торопливо папиросу, жадно затянулся дважды, подул на огонек.

— Я знаю вас, Иван Антоныч, как человека абсолютно честного.

— И что дальше?

— Вот думаю. Мудро придумано, что человек не знает своего будущего. Знали бы все ТЕ — из прошлого века: наши милые декабристы, разночинцы, народовольцы и прочие интеллигенты, за что они жизни кладут! Что бы они сделали? Пулю себе в лоб пустили?..

— Инквизиция в середине XX века. Господи!

— Когда-нибудь все это выйдет наружу и будет суд над живыми негодяями, а прах мертвых развеют по ветру.

Богуш внезапно ненадолго умолк. Потом, повернув ко мне лицо, сказал:

— Вы все молчите, а я всё говорю. X. вам уже изложил свою консепсию насчет того, какой я идиотик?.. Изложил. Вы и сидите — пусть, мол, высказывается. Буду знать, с каким психом имею дело.

— Ну что вы, Владимир Андреич! — воскликнул я. — Не знаю просто, что сказать.

— А что тут говорить. Инквизиция есть инквизиция. Крушение идеалов и боль замученного тела.

— Социальная профилактика это называется. Статья 58, пункт 10. КРА, АСА СЛОН.

— Что? Что?

— Это все наши судьбы, Иван Антоныч. Контрреволюционная агитация, антисоветская агитация, соловецкий лагерь особого назначения. Чего и КОГО я только не повидал. Сажают-то, Иван Антоныч, давно-о, почти с самой революции. С восемнадцатого года! Тогда уже полился поток инопартийцев: эсеров, меньшевиков, анархистов и прочих. Потом пошли офицеры. Дальше — вредители, нэпманы, кулаки и прочие сельхозники. Во время войны — немцы, окруженцы, граждане, побывавшие под немцами, бывшие военнопленные, эмигранты, всякие национальности. Широка страна моя родная: калмыки, чечены, ингуши, кабардинцы, крымские татары. Сколько еще всяких других было! Бог мой! — Богуш махнул рукой. — Всех за ночь не назовешь. Так-то, Иван Антоныч.

Я не ответил, глядел на пламя свечи, почти не колеблющееся в тихой ночи.

«Почему возле раскопа? — думал я. — Там смерть, здесь кладбище. Поэтому?..»

Я готов был поверить в несправедливость, но не в такую безжалостную, вселенскую, какую рисовал Богуш. И сказал:

— Владимир Андреевич! Вы ведь видели только отдельных людей. Людей озлобленных наказанием, среди которых много (я не посмел сказать «большинство») настоящих врагов народа. А делаете обобщения — потоки! Для этого же надо иметь факты!

— Эх, Иван Антоныч! — Богуш закачал головой. Я не видел его глаз, но по тону чувствовал, что он глядит на меня, как на неразумное дитя. Я нащупал на земле камешек и швырнул его вбок.

— Есть вещи достовернее статистики. Поглядели бы в глаза замученному, которому кастетом повыбивали все зубы, и он не может есть, потому что осколки иглами торчат, режут язык! А врача нет, и он плачет и пилит рашпилем свои живые зубы, чтобы хоть корешками перетирать пищу и не помереть с голоду.

— Да, да! Не смотрите так! Это было, было! Поглядели бы вы…

— Эх, Иван Антоныч! Если бы не эта свечка, да еще на душе так муторно сегодня. Я бы вам ни словечка. Зачем вам знать?! Живите себе, как живете — чисто, устремленно. А этот груз за ноги тянет. Забудьте, как страшный сон, иначе всю жизнь будет отравлять страхом и безысходностью. И вообще, давайте пойдем спать. А то X. чирканет потом, что у нас тут проходила тайная сходка или шпионская встреча или что-нибудь еще…

— Не надо, Владимир Андреевич, X. тут не при чем. Повторяю: он хороший человек.

— И я повторяю: все мы хорошие. Погодите, Иван Антоныч, завтра, послезавтра вы обдумаете все, что я вам тут наговорил и начнете меня бояться.

— Ерунду вы говорите! Бросьте, право слово!

— Не-ет! — оскалившись, Богуш завертел головой. — Вот попомните. Завтра же поутру! Да, да! Явится и сопровождать будет, как конвоир мыслишка: а что вам грозит, если узнается, о чем мы тут ля-ля разводили. Заберут меня снова, вышибут и отшибут, что есть, и я расколюсь. И пойдете вы… в лучшем случае в административную ссылку года на три. И все потому, что пожалели, рассупонились, решили проявить себя человеком с тем, с кем человеком быть не положено. Это…

— Замолчите! — резко оборвал я Богуша. — Если все, что вы говорите, всерьез, поздравляю. ОНИ достигли того, чего хотели. Вы — их!

Я замолчал. Богуш тоже молчал. На душе было гадко, мрачно.

— Простите, перегнул, — сказал мой собеседник немного погодя. В голосе его не было и следа прежних издевки, злобы. Только грусть. Мне очень хотелось помочь ему одолеть этот яд, отравляющий его душу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});