Ужасное сияние - Мэй Платт

как будто померкли, одинаковые в почти суеверном ужасе.

«Шон далеко. Шон далеко, а я здесь», — подумала Айка.

— Эй. Я знаю, как это выглядит, но я городского не убивала. Блин, я просто вытащила у него из чёртова глаза отвёртку. Её кто-то стырил.

Это звучало жалко. Айка не подпускала никого к своим инструментам, рейдеров выдрессировала — даже не смейте приближаться. В конце концов, нескольким особо одарённым пару раз досталось током и ловушками, предназначавшимся для силков на зайцев, так что рейдеры попросту боялись «лаборатории».

«Я его не убивала. Нахрена мне?!»

— Д-да… ладно, — первая очнулась Красная Нина, прозванная так за когда-то сожжённое лицо, неровно заросшее коллоидным рубцом. Она всем рассказывала, будто встретила алада и даже сумела его уничтожить. — Мы типа… ага, давай эт-та… отсюда пойдём… Айка?

Таракан и Три Пальца двигались как-то боком, словно примерялись к атаке. Однажды Айка видела, как в ловушку-силки попался крупный койот: дыбил шерсть, рычал, скалился. Решили — может, вообще бешеный. Вот так же к нему и подходили, а потом пристрелили из арбалета прямо в затылок.

«Чёрт!»

— Я не убивала его!

«Меня никто не обвинял».

«Чёрт. Чёрт. Чёрт!!!»

Айка повернулась по очереди к обоим. Отвёртку она держала в вытянутых руках, и на мгновение представила: вот они достают метательный нож, иглу-плевалку, и что она сделает? Бросится на ближайшего со своим дурацким оружием?

— Я его не трогала! Я нашла его здесь!

— Тихо-тихо, — суетливый Сэт действительно напоминал таракана, а ещё у него были усы, которыми гордился. — Давай-ка. Просто положи эту хренову штуку. Пойдём, ага? Мы… мы типа тебе ничё не сделаем, ага?

— Всё окей, — подтвердила Красная Нина, её изуродованное лицо всегда напоминало застывшую маску, так что ничего не выражало и теперь, но глаза бегали, на шее поблёскивала испарина.

Айка отодвинулась от Патрика и медленно положила отвертку на камень. Вода текла по ней, замкнула что-то в электрическом механизме. Инструмент зашипел, исторгая дымку, словно предсмертный вздох.

— Во. Хорошо.

— Я пойду с вами. Я ничего не делала, и, чёрт возьми, это же я. Техник. Айка. Вы меня знаете, а этот городской… Нахрена он мне, сами подумайте?

Она позволила схватить себя за обе руки. Таракан и Три Пальца держали её не больно, но крепко. Айка опустила голову, щёки и лоб жгло стыдом. Почему — сама не знала.

«Бред какой-то».

— Видите? — она заставила себя проговорить. — Я иду с вами и всё объясню нахрен. Прекратите тупить.

Они миновали едва ли десяток шагов. Хезер появилась словно из ниоткуда, но каким-то образом Айка поняла: девочка была здесь, пряталась в кустах или просто сделала себя невидимой, мало ли на что она способна.

Её лицо было неузнаваемым — губы сжаты, глаза заполнило зелёными бельмами чистого света. По щекам текли слёзы, покрасневший нос делал её странно похожей на обычного человека, обычного ребёнка, но с каждым выдохом появлялся пар, будто от той самой искрящей отвёртки. Она кинулась прочь— прямо к лагерю Синих Варанов.

«Свет», — подумала Айка. Она закричала:

— Проклятье. За ней!

Покажи свой свет, сказал папа.

Он запрещал прежде. Он разрешил, а потом случилось плохое.

Хезер знала: она виновата. Свет всегда виноват. Однажды папа подарил ей игрушку — стеклянный шар с заключённым внутри городом и вязкой жидкостью. Город светился огнями, в нём высились переплетённые блестящей проволокой небоскрёбы, рекламные щиты, были даже закусочные и люди на улицах. Благодаря жидкости он даже «летал» — как настоящий, тоже как настоящий. Хезер любила эту игрушку, не выпускала её из рук.

В вязкой жиже поднимались и медленно опускались снежинки, если встряхнуть шар.

Хезер никогда не видела настоящего снега — и никто не видел, папа говорил, что раньше был снег, много лет назад, ещё до куполов. Когда она спрашивала, зачем нужен купол, папа пожимал плечами: чтобы было безопасно.

Клетка, думала Хизер. Клетка в клетке в клетке. Она воображала себя под куполом в летающем городе — хотелось дойти до края и взглянуть вниз.

Она воображала себя под куполом, в запертой квартире. Стекло под стеклом под стеклом. Она терпеть не могла стекло.

В её шарике собственный и чужой свет искажался. Хезер наблюдала, как вспыхивают окна, — то ли иллюминация, то ли пожар, а фальшивые снежинки озаряются желтовато-красным. Проволочки издавали тонкий певучий звук.

Однажды Хизер спросила у робота-репетитора: что там? Внизу, под небесным городом? За стеклом купола? Я знаю только три улицы, папа мне не разрешает гулять там, где могут увидеть люди. Расскажи.

Робот помолчал и выдал что-то о некорректных данных, и всё это стекло, тонны и тысячи тонн, стиснуло Хезер, а она — свой шарик, и руки её стали теплеть, и глаза тоже.

Свет капал из глаз и скатывался по округлой глади, сначала гас, а потом просочился внутрь с белым дымом.

Огни отвечали — и ладони Хезер тоже, они покрывались быстро вспухающими пузырями, в пузырях закипала полупрозрачная жидкость, словно множество маленьких городов.

Это было больно, но она не могла остановиться, держала шар, пока — дзеньк! — тот не взорвался, а вместо осколков кондиционированный воздух заполнили сполохи рыжего света.

Вязкая снежная жижа вытекла и испарилась. Город под шаром оказался проволокой, а снег — чем-то вроде ваты.

Хезер наступила на то, что осталось от игрушки. Раскрыла ладони — покрытые пузырями, они по-прежнему походили на целый мир с куполами городов, и она прикоснулась языком к самому крупному ожогу. От боли выступили слёзы — уже настоящие, без света.

Папа рассердится, подумала Хизер. А ещё подумала: ей всё равно. Стекло можно разбить, вот что значит свет.

Тогда она не знала, что папа тоже стеклянный и легко разбивается.

Она ушла из летучего города, но теперь научилась летать, свет и стекло царапали изнутри. Хезер хотела заплакать. У неё не получалось.

«Папа».

Стекло, думала она. Стекло и свет. Если всё из стекла, то…

«Покажи свет», — сказал папа, а теперь он рассыпался на осколки. Неважно, что он там лежит на плотной зелёной траве, ногами в ручье, ноги шевелятся, словно он пытается убежать; папа всё равно что разбитый шарик, папа теперь из проволоки и ваты и останется в воде навсегда.

Покажи, думала Хезер.

Нет, нельзя, отвечала она себе же.

Кто-то подошёл к ней и попытался взять за руку. Она не летела, она шла медленно, но отдёрнулась, а этот «кто-то»… Хезер невидяще уставилась на женщину с лицом, похожим на кусок сублимированного теста для кексов с малиной или вишней, который только что сунули в